В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора - Страница 12

Сводки становились все тревожнее. Иллюзии, основанные на пропаганде и вере, окончательно развеялись. Массовая эвакуация мирного населения на восток в геометрической прогрессии нарастала с каждым часом. В один из дней отец оповестил нас, что мы втроем – мама, сестренка и я – должны быть готовы к отъезду. При определенной стихийности эвакуации железнодорожные составы в первую очередь заполнялись по спискам предприятий и учреждений. Множество беженцев, на попутных машинах, подводах и даже бредущих пешком, заполнили все дороги в сторону Харькова. Ранним теплым утром, когда благоухание и красота природы еще более контрастно подчеркивали весь ужас происходящего, отец на машине от завода отвез нас и еще несколько семей на Южный вокзал, с которого уходили поезда на восток, в Россию.

Вся площадь перед вокзалом, прилегающие улицы и переулки были заполнены людьми. Каждый старался увезти с собой какую-то часть самых необходимых вещей. Чемоданы, ящики, круглые узлы, сумки и другая утварь создавали ощущение большого цыганского табора. Не хватало только подушек и одеял. Когда объявляли начало погрузки в вагоны какой-то определенной группы, несчастные люди с воплями, расталкивая друг друга, старались оказаться в первых рядах. Случайно, в стороне, немного особняком, я увидел небольшую группу отъезжающих, среди которых выделялась Клара Лучко. Несколько минут общения как бы подвели резкую черту под прерванным войной школьным отрезком жизни. Без ложного стыда, повзрослевшие на несколько десятилетий в результате величайшей трагедии, мы расцеловались с ней на прощание, пожелав друг другу скорого окончания войны и возвращения в родной город. Она накоротке представила меня своим родителям, которые сказали, что из ее уст слышали обо мне только хорошее. Впоследствии я узнал, что всю эвакуацию она провела в далеком степном городе, названном именем популярного в те годы казахского акына Джамбула[16]. Там в 1943 году после окончания школы Клара Лучко решила поступать в театральный вуз, и, пройдя большой конкурс, она успешно сдала вступительные экзамены во ВГИК и попала в Москву.

Отец уточнил, какой железнодорожный состав унесет нас в неизведанную даль. С трудом пробираясь по узким извилистым проходам между плотными толпами людей, мы погрузились в старенький, доживающий свой век пассажирский вагон. По категории он был общий, не рассчитанный на персональные спальные полки. Поэтому каждый беженец торопился занять хотя бы участок стабильного сидячего места. Немыслимую тесноту создавали разногабаритные пожитки. Они хаотично заполняли все свободное пространство. Пройти по продольному проходу вагона в туалет пожилым людям было почти невозможно. Только молодежь умудрялась ловко перепрыгивать через искусственные преграды. Но в жизни все познается в сравнении! На соседних путях стояли составы из грузовых вагонов, на скорую руку переоборудованных под теплушки для перевозки людей. В сравнении с ними наши старые пассажирские вагоны можно было классифицировать как вполне комфортное средство передвижения.

Прощание с отцом было тяжелым. Он, как всегда, держался стойко. Даже старался улыбаться, чтобы хоть немного смягчить траурное настроение разлуки. Никто из нас не знал, насколько она окажется длительной. Отец уведомил нас, что ему поручено возглавить вместе с директором демонтаж основного оборудования завода и перебазировать его на Урал. Он маме и, для подстраховки, мне на небольших клочках бумаги указал конечный пункт назначения и попросил, когда название это крепко врежется в память, сразу их уничтожить. Как говорят, от греха подальше. Тем более что даже в довоенное время подозрительность и сверхсекретность порой доходили до абсурда. А в условиях войны неосторожное слово или название города на клочке бумаги могло вызвать подозрение не только у органов НКВД, но и у простых граждан: все боялись шпионов и диверсантов.

Отец знал, куда нас везут. Это не было секретом: в Ставропольский край. Поэтому просил не беспокоиться. Пообещал, что двухсторонняя связь даже в условиях войны между нами не прервется. Наконец старшие по вагону оповестили, что через несколько минут состав отправляется. Провожающие, в том числе отец, распрощавшись, практически выпрыгивали на ходу.

– Берегите маленькую, до скорой встречи! – успел бросить он.

В окно мы увидели его стремительно удаляющуюся фигуру. Сестренка, как и все маленькие дети, не понимала, что происходит вокруг. Она, несмотря на страшную тесноту, беззаботно болтала с мальчиком примерно ее возраста, оказавшимся со своей мамой в одном с нами отсеке.

До Харькова, при расстоянии чуть больше ста километров, состав двигался двое суток. Навстречу, вне всякой очереди, проносились воинские эшелоны. Длительные остановки позволяли беженцам справлять свою нужду на природе. Благо было тепло. Люди перестали стесняться друг друга, так как другого варианта не было. Вагонные туалеты закрыли из-за нарушения работы санитарных систем. Когда раздавались три протяжных гудка – сигналы к отправлению состава, все в панике бежали к вагонам, опасаясь отстать и остаться наедине со своей горькой судьбой в чистом поле. По счастливой случайности наш состав проскочил зоны жесточайших бомбежек. Мы видели на всем коротком пути до Харькова, казавшемся вечностью, множество остатков сгоревших вагонов, перевернутых паровозов и различных искореженных предметов. Зримые шрамы войны на обгоревших строениях вдоль дороги, со зловещими провалами черных оконных глазниц, еще явственнее усиливали масштаб невиданной человеческой трагедии. Едкий дым от пожарищ заползал в щели вагона, смешиваясь со спертыми «ароматами» воздушного «коктейля» внутри.

После Харькова, по мере удаления от зоны боевых действий на юго-восток, движение нашего состава несколько ускорилось. Еще через сутки с небольшим мы высадились на небольшой станции с веселым названием, которое совсем не отвечало духу времени: Дивное. В этом степном городке происходило распределение беженцев по различным пунктам временного пребывания. Так рок войны забросил эшелон беженцев из Полтавы в станицу Петровское Село. Всех нас разместили в длинном бараке-долгожителе. Это строение каким-то чудом не сдули сильные степные ветры. После духоты на колесах, где мы были спрессованы как сельди в бочке, барачный комфорт показался нам раем. К нашему приезду барак успели разделить на крохотные равновеликие комнаты-отсеки с двумя нарами внизу и двумя наверху. Почти точная, но более просторная копия общего вагона. На нары положили полосатые ватные матрацы. Внизу расположились мама с сестренкой. Я в состоянии полного блаженства растянулся наверху. Напротив разместилась пожилая, непрерывно плачущая женщина с великовозрастной дочкой.

Маленькое окно высоко под потолком (такие полагается делать в строениях сельскохозяйственного назначения) было наглухо заколочено. Но резкий степной ветер постоянно прорывался через ветхие стены и бесчердачное двухскатное покрытие. Так сказать, обеспечивал эффект естественного проветривания. Самый большой дискомфорт, как водится, доставляли всем отхожие места. По отработанному практикой архитектурному стилю они мало чем отличались от тех, что были в Полтаве. Правда, вместо сплошной дощатой обшивки в шпунт или внахлест доски не состыковывались, а крепились вертикально, о чем свидетельствовали длинные узкие щели. Наверное, в условиях дефицита древесины в степной зоне ловкие мастера таким образом удешевляли стоимость возведения столь ответственных сооружений. При этом не забывали, конечно, и о своем кармане. В результате такой рационализации в них бойко, со свистом гулял степной ветер, разнося нежеланные ароматы на большие расстояния.

Лето было на исходе. Все больше ощущались дневные и ночные перепады температуры. С помощью примитивных буржуек в старом бараке с трудом удавалось поддерживать тепло. Простудные и желудочные заболевания, особенно у детей, создавали угрозу эпидемий. Но общая беда сплотила людей. Они старались посильно помогать друг другу.