В те дни - Страница 18

Конечно, я заявил ему, что он ошибается, что я ничего не знаю, ни с кем из подпольщиков не знаком. Но при первой же возможности навёл справки у старших товарищей и узнал, что Эгон действительно состоял в социал-демократической партии. Принимать в организацию без тщательной проверки его не рекомендуется, но использовать, не посвящая в сущность дела, можно.

Так и получилось, что мы с Николаем иногда назначали явки на удобной квартире Эгона. Ведь гораздо безопаснее встречаться в помещении, чем на улице, где тебя видит каждый прохожий.

Таким образом, из подпольщиков Эгон знал меня и Николая. Нас он мог выдать охранке.

А Ирма? Почему в таком случае её не арестовали вместе с нами? Очень просто: Ирму Эгон не знал. Он её увидел впервые три дня назад.

Да, но как же Эгон мог узнать о моей поездке в Лепаю за шрифтом? Он никогда не присутствовал при наших деловых встречах. Это было первое условие, которое я поставил, решив пользоваться квартирой Эгона. И на этот раз, когда я беседовал с Николаем, его в комнате не было. Как же он мог узнать, о чём мы говорили?

Очень просто! Он подслушал. Мы увлеклись спором и говорили достаточно громко. Ну конечно же, он нас подслушал. Но почему охранка не знала, куда я дел шрифт по приезде в Ригу? Правильно, эту часть нашего разговора Эгон не мог подслушать. Николай уходил на кухню, а вернувшись, оставил дверь в соседнюю комнату открытой. Может даже быть, Николай это сделал нарочно.

Да! Эгон — провокатор, и в этом больше не может быть никаких сомнений.

Потрясённый открытием, забываю про боль в ногах, про охранку, про всё на свете. Мной овладевает одна лишь мысль, одно стремление. Необходимо обезвредить гадину. Нужно известить товарищей о провокаторе. И сделать это надо как можно быстрее.

Мне не дают долго оставаться одному. Опять гремят ключи. Видно, охранники решили измотать меня допросами. Вот уже скоро сутки, как я в охранке, а ещё не ел, не пил, не спал.

И снова я в кабинете, на этот раз у самого господина начальника. Мои вчерашние мучители тоже здесь. У них безразличные, скучающие лица.

— Могу вас обрадовать: мы убедились в вашей невиновности и решили вас освободить, — говорит начальник.

Как это не похоже на охранку! Отсюда так быстро на свободу не выходят.

— Прошу вас извинить за те небольшие неприятности, которые мы по недоразумению вынуждены были вам причинить…

Нет, тут что-то неладно! Я настораживаюсь.

— …Подпишите эту бумагу — и вы свободны. Простая, знаете, формальность, но она необходима.

Подписать? Ладно, посмотрим.

Беру протянутую бумагу. В ней ничего особенного нет. Расписка в том, что я обязуюсь не участвовать в подпольной работе компартии Латвии.

Ещё раз внимательно прочитываю текст. Ах, вот оно что! Возвращаю листок охраннику.

— Подпишете?.. Нет?! Но почему же? Простая формальность.

Во мне всё кипит от возмущения. Надо бы просто молчать, но не могу сдержаться:

— Неужели вы всех людей, которые не служат в вашем гнусном заведении, считаете полными дураками? Думаете, я не понимаю, что моя подпись под текстом «обязуюсь больше никогда не участвовать в подпольной работе компартии Латвии» даёт вам возможность возбудить против меня судебное дело?

Напускную приветливость охранника как ветром сдуло. Взмах руки — и я получаю удар в лицо. Не помня себя от боли и возмущения, сжимаю кулаки и бросаюсь вперёд.

— А ну! Дать ему горячих! — кричит отступая толстяк и первый подаёт пример своей банде. Ногой в тяжёлом ботинке он бьёт меня в живот.

Падая, сильно ударяюсь головой о край письменного стола. Темнеет в глазах. Слышу громкий звон. Он становится всё тише, глуше и, наконец, оборвавшись, смолкает…

…На лбу у меня лежит что-то холодное и мокрое. Пытаюсь рукой устранить неприятное ощущение.

— Спокойнее, спокойнее, дружок…

Незнакомый голос полон участия. Открываю глаза. Полутёмная комната. Окошко под потолком. В него виднеется кусочек синего неба.

Но почему небо исчерчено клетками? Ах, да, ведь я в камере. А клетки — это решётка.

Рядом сидит пожилой мужчина в очках и держит на моём лбу полотенце, смоченное в холодной воде. Около него вижу ещё несколько незнакомых лиц.

— Лежите спокойно, товарищ! Вы в камере для подследственных политических… Меня зовут Лиепа, Карл Лиепа из Даугавпилса, — отвечает мужчина на мой немой вопрос.

Лиепа? О нём я слышал. Он арестован с месяц назад, на митинге в железнодорожном депо. Об этом сообщалось в газетах.

— Как? Значит, уже не охранка, — радостно восклицаю я.

— Нет, не охранка. Вы уже дома, в доброй, милой, хорошей тюрьме.

Все смеются. Я тоже не могу сдержать улыбки.

— Кстати, вам переслали привет… От Николая… Он тоже тут, через камеру, — сообщает Лиепа.

— Спасибо…

И вдруг вспоминаю: Эгон — провокатор!

— Слушайте, — тихо говорю я, — нужно немедленно что-то предпринять. Мне известно, кто провокатор, выдавший меня и других товарищей…

Лиепа внимательно выслушивает мой взволнованный рассказ и говорит;

— Да, обвинение в провокации — дело серьёзное. Прежде чем его бросить, нужно быть убеждённым в своей правоте. Но у вас есть полное право. С фотокарточкой — неопровержимо… А теперь спите! Вы очень слабы, нужно отдохнуть, набраться сил…

Он поправляет полотенце на моей голове и, пошептавшись о чем-то с товарищами, подходит к стене.

— Тук… тук… тук-тук… тук… — слышу лёгкое постукивание. Тюремная азбука мне знакома: «Внимание! Сообщение о провокаторе… Передайте на волю… Поняли?»

И вот доносится ответ: «Всё поняли… Передаём дальше»…

Идёт по камерам сообщение о гнусной гадине. Уже сегодня сообщение попадёт на волю, к товарищам. У змеи вырвут ядовитое жало.

…Кто сказал, что мы вышли из строя? Это неправда! Комсомольцы всегда в строю. Даже здесь, в этой темнице, даже в застенках охранки — везде и всюду мы живём, мы боремся, мы побеждаем!

Класс, в котором мы сидим, хорошо освещён электрическим фонарём, висящим на улице как раз напротив окна. Здесь так светло, что можно даже читать.

Виктор толкает меня локтем в бок и выразительным жестом показывает на часы. Половина десятого. Пора кончать заседание.

Мысленно перебираю вопросы, которые хотел поставить сегодня перед членами подпольного комитета. Не упустить бы что-нибудь! Комсомольской организацией этого города я руковожу сравнительно недолго и ещё не могу похвалиться глубоким знанием местных условий.

Создание новой комсомольской ячейки в паровозном депо… Поддержка забастовавших подмастерьев мебельной фабрики Нейгауза… Изучение комсомольцами Краткого курса истории коммунистической партии… Кажется, всё? Ах, да!

— Ещё одно, товарищи. Необходимо подобрать трёх толковых парней для работы среди батраков нашего уезда. Лучше всего таких, которые хорошо знают деревенскую жизнь.

— Ясно!

— Когда подберёте, сообщите. Я дам вам явки для каждого из них. Имейте только в виду: работа сложная, тонкая, требует большой выдержки. Новичков ни в коем случае посылать нельзя.

Виктор проявляет всё большее и большее нетерпение. Но теперь осталось лишь условиться о следующей встрече.

— Соберёмся через две недели, в пятницу. Время старое. Устраивает?

— Снова здесь?

— Да. А разве неудобно?

Организатор первого подрайона Суровый весело усмехается. Суровый — его подпольное имя. Оно никак не вяжется с жизнерадостным, превесёлым характером этого парня.

— Что вы! Наоборот! Ни у одной нашей ячейки нет такого убежища. Всю зиму встречались по разным подвалам, да на огородах за городом. В такую стужу-то! Но теперь легче будет — лето! Возьмём с собой продовольствия, ну, ещё по бутылке водки для отвода глаз — и никакой шпик не придерётся. Пикник — и баста.

— Дело хорошее, но только не очень увлекайтесь, — предупреждаю я. — Малейшее подозрение — и никакая водка вас не спасёт: сами ведь знаете, как ульманисовцы распоясались. Айзсарги так и рыщут в поисках «красных».