В сказке можно оказаться - Страница 2

Я посмотрел на часы. До Нулевого Часа оставался час с небольшим.

"Так долго", - подумал я и вздохнул.

Об экспресс-возврате я и думать забыл. Просто не мог подумать, когда рядом со мной Маришка.

- А? - спросила девочка, поворачивая ко мне лицо. - Что ты сказал?

- Ничего. Я хотел спросить, вот ты говоришь, школа. А что, в вашем классе много ребят?

Маришка задумалась. Она наморщила лоб и стала считать, выбрасывая из кулачка пальцы.

- Четыре, три, два, один... В первом классе - четыре, у нас во втором - трое...

Удивившись, я оборвал ее непонятный счет.

- Так мало ребят? Маришка, сколько же всего у вас в школе классов?

- Один. То есть, классов, их пять, но помещение одно. У каждого класса - своя скамейка. Первый - самая длинная скамейка, на четверых ребят. Три девочки и мальчик. У нас - трое. Я к еще две девочки.

- Маришка, - я не дослушал, - а почему?

- Что почему?

- Почему так мало ребят?

- Почему-почему, я говорю, такой город. Трудно жить. А что, у вас по-другому?

- Где... у нас? - кажется, я покраснел.

- Ну... у вас. Ведь ты же сказал, что приехал из другого места.

Смущенный, я пожал плечами и отвечать не стал.

Что я мог ответить этой маленькой незнакомой девочке? Что есть и другие места; где все не так и жизнь идет по-другому? Где не сидят, притаившись в лужах, жадные до живого мертвецы? Где из окон домов не летят в твою голову гири? Ну, скажу, а что дальше? Рана на маленьком сердце? Мечта о несбыточном? А почему о несбыточном? А ты здесь на что?

За разговором и мыслями про себя мы свернули на боковую улицу.

Она шла под уклон, была бугриста и косовата. Ноги все время норовили запутаться в лабиринтах, сложенных из выпирающих невпопад булыжников. Идти было непривычно трудно, а тротуар под стенами тянулся такой узкой до невозможности полосой, что волей-неволей приходилось мучиться, идя по камням.

Метрах в ста впереди виднелось что-то черное и большое. Я пригляделся: опять памятник. Уж очень сильно кого-то одолевала тоска по вечности. Кого? Мертвецов из луж? Или в городе есть и другие хозяева?

- Маришка, а эти памятники, там, на площади, теперь этот - впереди, давно их поставили?

- Их поставили, когда строили город. Очень давно. У нас их много, не только эти. На каждой площади, в скверах, просто на улице, во дворах.

- Даже во дворах? А ты знаешь, кто такой, например, Дантес? Или вон там, впереди?

- Конечно. Мы это проходили в школе, мама нам говорила. Они - герои, те, кто строил наш город. Мы должны ими гордиться и брать с них пример.

Я внимательно посмотрел на Маришку. Лицо ее было серьезным. Я ничего не сказал, перевел взгляд на ближайший дом и увидел на угловом ризалите табличку с названием улицы. Она оказалась незамазанной, чистой, лишь слегка поблекшей от времени.

"Улица Неизвестного солдата" - черные буквы красиво ложились на белую эмаль.

Мы дошли до сквера и остановились у низких кустов кизильника, охвативших памятник плотным колючим кольцом. Прохода в кустах не было.

Я стоял и смотрел, Маришка смотрела тоже, но скорее не из любопытства, а просто из-за меня.

Там, куда мы смотрели, за кизильником, за чугунными столбиками и цепью высился постамент - глыба темного камня, а на глыбу, на ее тесаный верх, была посажена башня танка. Люк башни открыт, из люка смотрит, кося глазами, простолицый танкист без шлема. Как живой.

Он-то, наверно, и есть тот неизвестный солдат, в честь которого названа улица. А на башне красной победной краской написано: "Прага-68".

Голова моя затекла. Маришка, которой наскучило это затянувшееся стояние, уже тянула меня от памятника. Мы оставили солдата в покое и пошли. Пройдя с десяток шагов, я не удержался и оглянулся. Мне показалось, что длинный пушечный ствол немного сдвинулся в сторону и смотрит как раз в самую мою спину, ближе к левой лопатке. И танкист уже не косит глазами, а смотрит прямо и пристально.

"Чепуха, - подумал я, унимая нервную дрожь и невольно убыстряя шаги, сколько в этом городе чепухи".

Маришка теперь за мной едва поспевала.

- Куда ты так... Погоди...

Не мог же я ей сказать, что испугался памятника. Хорош бы ябыл после такого признания.

- Разбежался чего-то. Вроде и улица не под уклон, а ноги сами бегут.

Улыбка, которую я попытался выжать, наверное, более походила на гримасу уличенного в обмане ученика. Но все же шаг я замедлил.

- Смешной ты... У вас там все такие смешные?

- У нас разные, - ответил я, уже не гримасничая, а улыбаясь нормально.

Я вспомнил, что мы о чем-то не договорили. Помешал памятник. Ах да, разговор шел о школе, и Маришка упомянула маму. Мама...

- А папа? Кто он, твой папа?

Голос Маришки был спокоен, а в глазах я прочитал удивление.

- Папа? Что такое папа?

Я смутился и обругал себя за бестактность. Но все-таки Маришкин вопрос прозвучал странно.

- Ну, папа, твой папа...

- Мой? Я тебя не понимаю. Расскажи, что такое папа.

Ну и задачку задал я сам себе. Но Маришка смотрела пристально и надо было отвечать.

- Папа... Это такой человек, взрослый человек, мужчина...

- Мальчик?

- Не мальчик, мужчина.

Я по глазам видел, что Маришка не понимает. Но как можно не понимать таких элементарных вещей. Есть мама, есть папа, что тут непонятного? А Маришка не понимала.

- Мужчина - это большой мальчик. Вот я - мужчина.

- Ты - папа? - в глазах Маришки горел огонек интереса.

- Да, у меня есть дети.

- Мой папа?

- Нет, Маришка, - я смутился, хотя Маришкин вопрос был по-детски прост и наивен, - я не твой папа.

- А... - кажется, девочка разочаровалась.

- Больших мальчиков в нашем городе нет, - сказала она вполне безразличным голосом, - только маленькие.

- Почему? - я искренне удивился.

Маришка ответила так же безразлично и как-то заученно, словно отвечала вызубренный урок.

- Все большие мальчики строят другой город, еще больше, чем наш. Очень далеко.

Я вспомнил:

- А старики? Ты говорила, что у вас живет один.

Я хотел добавить про гирю. Не старик же ее бросил в нас из окна. Так легко, словно пушинку. И не ребенок. Потом вспомнил этих, Болотного Хозяина и Глаз Улицы, и спрашивать не стал. Мало ли какой нежити не дает покоя проходящий под окнами живой человек.

Маришка ответила:

- Да, старики живут. Они очень старые, их мало. Мама говорила, что они никогда не умирают. Маленькие умирают, а старики нет.

- А мама у тебя кто?

- Она мама.

"Странная у меня спутница. А город у них действительно паршивый. И даже не в памятниках и не в оживающих мертвецах дело. Что-то за всем этим стоит. Что-то большее, чем видится глазами. И глубже, и страшнее. Какой-то излом, "Трещина", - вспомнил я и повторил про себя: "Трещина. На всем, даже на этой девочке".

- А твоя мама, у нее только ты или у тебя есть братик, сестра?

- Что это, братик, сестра?

Опять тупик. Я попытался обойти его стороной.

- В вашем классе, ты говорила, три девочки, у каждой есть мама...

Маришка не дала мне договорить. Она даже рассмеялась от моей глупости. Я заметил, что серебряный ее смех гаснет, едва начавшись. Словно бы маленький колокольчик после первого удара опустили в воду.

Словно она стеснялась своего смеха и, не дав набрать ему силу, глушила его намеренно. Или боялась.

- В классе у нас мама одна. У всех одна.

Маришка говорила, словно выговаривала мне, повторяя на редкость непонятливому ученику само собой разумеющееся. Голос ее при этом сделался нарочито строгим, как у взрослой. Она пыталась нагнать на себя строгости, наверное, повторяя манеры какой-нибудь из своих воспитательниц. Но голос девочки скоро не выдержал этого тона, потончал, и ока спросила уже как обычно: - А что. Сысгет м?м несколько?

- Нет, наверное, не бмвгет.