В семье не без подвоха - Страница 14

– Пока никуда, я подумала, что надо тебя спросить.

– И то хлеб. А то я уж боялась, он от тебя учиться стал. А ты же сама как инопланетянка, даже истории не знаешь толком, сколько я ни трудилась…

– Ладно, ладно, бабуль, не обо мне речь. Ты можешь ему порекомендовать какие-нибудь удаленные курсы, самоучители там?

Бабушка постукивает торцом карандаша по столу, раздумывая.

– Этот твой муж, он ведь заметный человек на этой вашей планете, так?

– Ага, Император.

Бабушка склоняет голову набок.

– Это значит, не просто курсы надо, а чтобы с дипломатическим уклоном. Ему же для переговоров язык нужен.

– Ему язык нужен, чтобы понимать, когда я с ребенком сюсюкаю.

– Это все болтовня, – категорически отрезает бабушка. – Он собирается иметь отношения с Землей? Вот и пусть имеет их через нашу страну, а не через каких-нибудь… Ты, Лиза, в этих делах ничего не понимаешь. Твоего необразованного варвара надо просветить в области нашей многовековой культуры.

– Вообще-то у него два высших образования…

– В каком институте получал? – настораживается бабушка.

– Здесь, на Муданге.

Бабушка машет рукой.

– Еще курсы проходил по Сети, – настаиваю я.

– По Сети! – с отвращением фыркает бабушка. – Ты еще скажи, что он газеты читал!

– Ему Кандинский нравится! – выпаливаю я последний аргумент за образованность Азамата.

– Кандинский! – восклицает бабушка. – Говорю же, варвар! Ты, Лиза, как похвалишь, потом не отмыться! Все ясно с твоим вождем краснокожих. Надо его воспитывать, воспитывать и еще раз воспитывать. Он на каких-нибудь языках говорит?

– На муданжском, на всеобщем, и джингошский понимает.

– На всеобщем хорошо?

– Примерно как я.

– Да ты тоже тот еще носитель… Ладно, видимо, он не безнадежен. Но никаких курсов. Я сама составлю программу и буду с ним заниматься лично, через визуальную связь.

Бабушка принципиально не использует слово «нетбук», как и многие другие заимствования из всеобщего.

– А может, не надо? – блею я. Бабушкино отношение к народам расселения никак нельзя назвать нейтральным и дипломатичным. – Понимаешь, он ведь очень занятой человек. И различие по времени здесь и дома очень большое. Неудобно же будет… Тебе тоже некогда… Он бы самостоятельно позанимался, когда минутка выдастся…

– Никаких минуток! – отрезает бабушка. – Учиться надо сознательно и на ясную голову. О времени мы с ним без тебя договоримся, чтобы не создавать испорченный телефон. Давай его сюда.

Я оглядываюсь в поисках Азамата. Он сидит через стол от меня и завороженно наблюдает мое общение с бабушкой. Шепотом, чтобы бабушка точно не поняла (а то она немножко владеет муданжским, как и большинством языков мира), я подзываю его к буку.

– Здравствуйте, молодой человек, – произносит бабушка тоном, каким пожилой полицейский обращается к несовершеннолетнему воришке. – Вы будете называть меня «профессор Гринберг». Вы сделали, возможно, единственный правильный выбор в своей жизни, решив изучать великий язык нашей страны. К вашему сведению, наилучшее время суток для изучения иностранного языка – с девяти до одиннадцати утра, так что будьте добры освободить этот период от других дел. Я согласна периодически входить в ваше положение как высокопоставленного чиновника и переносить отдельные занятия, но это не должно становиться нормой. Итак…

Азамат только сидит и глазами хлопает, выслушивая бабушкину лекцию. К счастью, она решает не начинать обучение прямо сейчас, а только расписывает виды речевой деятельности и внимание, которое будет уделено каждому из них, типы упражнений, международные стандарты и подобную лабуду. Наконец, заявив, что завтра утром представит ему программу на полгода ежедневных уроков, она отпускает душу на покаяние и отключает связь. Азамат некоторое время выдыхает, глядя в пустой экран.

– А еще смотрел на тебя и удивлялся, что это ты лепечешь, как будто тебя ругают. Никогда не видел, чтобы ты перед кем-то так робела… теперь понимаю.

– Я не робею, просто, ну, это же бабушка. Ты извини, я все время недооцениваю, какое она может произвести впечатление на свежего человека. Я могу все отменить, если хочешь.

– Да нет, мне даже любопытно, – усмехается Азамат. – А ты вполне адекватно ее оцениваешь. Помнишь, ты сказала, что она и Старейшин учиться заставит? Пожалуй, я согласен. А почему она считает, что ты плохо говоришь на родном языке?

– Потому что я языком пользуюсь, как мне нравится, а она – как положено. Не обращай внимания, она тебе еще такого наговорит… Короче, если услышишь что-то странное, обязательно проверь, потому что она плохо понимает, что такое объективность. Но научит она тебя хорошо, за это не волнуйся. Если только выдержишь…

Я решаю присоединиться к Азамату и Бойонботу и слетать в столицу. Отговариваюсь тем, что у меня кончаются подгузники, хотя на самом деле есть еще заначка на месяц. Но я так предполагаю, что ученик художника должен уже закончить трудиться над портретом, а мне не терпится посмотреть, что получилось.

Бойонбот садится за руль, мы с Азаматом устраиваемся на заднем сиденье. Азаматов унгуц оставляем здесь на всякий случай, тем более что я последнее время избаловалась и не вожу самостоятельно, а запрягаю кого-нибудь, чтобы не тратить четыре часа на сидение за рулем. Мы с Азаматом синхронно открываем буки – он редактирует какой-то проект, я перевожу популярную статью о младенческой психологии. Раз уж с меня берут пример, так надо этим пользоваться и просвещать массы. Вот, бабушка бы мной гордилась, если бы догадалась, что мной можно гордиться. Многие мои знакомые удивлялись, когда узнавали, что моя мама закончила только какое-то аграрное училище и дизайнерские курсы, и это при том, что в предыдущем поколении все академики. А я вот совершенно не удивлена…

По прилете в столицу я быстренько со всеми прощаюсь и исчезаю, чтобы избежать встречи с духовниками. А то они как начнут расспрашивать про Ирлика, я тут заночую. Накинув на голову косынку, дабы не привлекать внимания светлой шевелюрой, я огородами и переулками пробираюсь к Дому Художников – большой общаге для учеников. Полноценные мастера живут и творят в собственных домах, а у подмастерьев на это обычно нет денег. К счастью, мне не только не попался никто по дороге, но и Бэр увидел меня из окна второго этажа и сразу выскочил встречать, так что мне не пришлось его разыскивать. Не иначе, эликсир действует.

– Здравствуйте, Хотон-хон! – шепчет он, пританцовывая на мысочках в дверном проеме. – Я все сделал, получилось в лучшем виде! Посмотрите? Только у меня там грязно, даже не знаю, как бы…

– Ничего, я потерплю. Давай, показывай.

Он ведет меня по темноватой лестнице в свою мастерскую, где все поверхности щедро уделаны красками, а по стенам набиты гвозди для развешивания картин. Сами картины стоят по углам, как книги на полке, лицом к стене. Бэр тщательно запирает за собой дверь на замок и щеколду, а потом обращает мое внимание на единственное большое полотно в другом конце комнаты. Ну что ж, надо отдать должное мальчику, он нарисовал ровно то, что я хотела. Картина вытянута вертикально, и на ней, как и положено, Азамат изображен на коне, анфас, с мечом наголо. Конь очень на себя похож – это серебристый Князь. Он скачет во весь опор, так что передние копыта вот-вот вылетят из плоскости картины и подомнут залюбовавшегося зрителя. Азамат, очевидно, как раз подскакивает на лошадиной спине, потому что его хорошо видно поверх головы огромной скотины. Но это все – традиция. На Муданге всех Императоров так рисуют. А вот инновация: вместо желтой сонной степи на заднем плане северные горы и гроза. Молния ярко освещает скалистые отроги и главных персонажей, оставляя в непроглядно-черной тени все лишнее. Разметавшиеся волосы Азамата отсверкивают металлом и в беспорядке падают на лицо, из-под них видны горящие глаза, орлиный нос и волевой подбородок. Лезвие меча сияет, как полированное.