В приисковой глуши - Страница 1

Когда учитель школы в Инджиан-Спринге вышел из соснового леса на небольшую проталинку, расстилавшуюся перед школьным домом, то остановился, посвистывая, поправил шляпу, которая слишком уж лихо сидела на его кудрявой голове, бросил полевые цветы, сорванные им по дороге и вообще принял строгий вид, приличный его профессии и его годам: ему было уже двадцать лет!

Не то, чтобы он сознательно драпировался строгостью; нет, по своему серьезному характеру, он твердо был уверен, что все другие считают его, как и он сам себя, человеком суровым и даже скучным, благодаря глубокой и всесторонней опытности.

Строение, отведенное ему и его питомцам департаментом народного просвещения округа Туоломни в Калифорнии, служило первоначально церковью. Оно все еще носило слабый отпечаток прежнего своего назначения, к которому примешался позднее алькоголический дух политических прений, — результат еженедельного превращения школы — с разрешения департамента, в трибуну, с которой излагались принципы различных партий и их преданность народным вольностям. На столе учителя лежало несколько молитвенников, и черная доска не вполне прикрывала страстное воззвание к гражданам Инджиан-Спринга «стать грудью» за Стеббинса и выбрать его инспектором.

Учителя поразил крупный шрифт, которым было напечатано это об явление, и, сообразив удобство такой крупной печати для глаз младших учеников, он оставил его висеть на стене, как приятный образчик орфографии.

К несчастию, хотя дети читали каждое слово по складам, с большим трудом и отчетливостью; но общий смысл его вызывал неуместную смешливость.

Вынув из кармана большой ключ, учитель отпер дверь и настежь растворил ее, отступив из предосторожности назад, так как опыт научил его, что он может найти у порога небольшую, но очень общительную гремучую змейку. Легкое смятение, последовавшее за его вторжением, показало, что предосторожность не лишняя и что горница служила для мирных и частных сборищ различных представителей животного царства. Несколько желтых птиц и белок поспешно юркнули в окна и сквозь трещины в полу, но золотистая ящерица от страха внезапно окаменела на открытой арифметике и так сильно тронула сердце учителя своим сходством с наказанным и запертым на ключ учеником, заснувшим над уроком, которого не мог одолеть, что была осторожно высажена в окно.

Восстановив декорум и дисциплину в горнице, хлопнув руками и произнеся: «тс!», учитель обошел пустые скамейки, положил на место забытую арифметику и смахнул с пюпитров кусочки штукатурки, свалившиеся с потолка.

Дойдя до своей конторки, он приподнял крышку и несколько секунд глядел внутрь ящика, не шевелясь. Его серьезная задумчивость объяснялась в сущности тем, что он гляделся в небольшое карманное зеркальце, спрятанное в ящике, и спрашивал себя: не следует ли ему пожертвовать пушком на верхней губе, который он серьезно принимал за усы, ради строгости профессиональной внешности.

Но вот он услышал звуки тоненьких голосов, слабые крики и серебристый смех в неопределенных и отдаленных расстояниях от школы; это напомнило ему птиц и белок, которых он только что разогнал. Он узнал по этим признакам, что уже девять часов и что его ученики собираются.

Они появились обычным беспорядочным образом — как и все деревенские школьники в мире — неправильно, спазмодически и всегда как бы случайно; некоторые приходили, ведя друг друга за руку; другие гуськом вслед за старшими; иные целыми кучками, но никогда по одиночке. При этом они всегда бывали озабочены чем-то посторонним, появлялись неожиданно из канав, из оврагов, сквозь изгороди, всякими окольными путями, куда они забирались для каких-то неопределенных и непонятных целей, точно они шли всюду, куда угодно, только не в школу.

И каждый раз они вырастали перед удивленным учителем, точно грибы из-под земли. Их нравственное отношение к своим обязанностям было так же одинаково: они всегда приходили как будто утомленные и не в духе; последнее от привычки стало, быть может, уже как бы притворным. До самой последней минуты, уже стоя на пороге школы, они старались как будто выгадать время, а усевшись на скамейках, поглядывали друг на друга с таким видом, точно никак не ожидали здесь встретиться и находят это очень забавным.

Учитель, чтобы дать время улечься бродяжническому духу в своей маленькой пастве, заставлял обыкновенно учеников рассказывать какие-нибудь интересные эпизоды из путешествия в школу; или же, если ему не удавалось победить их неохоту говорить о том, что их втайне интересовало, то сам рассказывал о чем-нибудь, что случилось с ним в тот промежуток времени, когда они не виделись. Он делал это частию для того, чтобы дать им освоиться с более формальной атмосферой школы, частию же, — боюсь — потому, что, не смотря на его добросовестную серьезность, это чрезвычайно занимало его. Это также отвлекало обычное, беззастенчивое, неотступное внимание, с каким ученики каждое утро разглядывали круглыми, любопытными глазками его собственную персону, не упуская из виду ни малейшей подробности в его туалете и наружности, так что малейшее уклонение или перемена в том и другом вызывали немедленно комментарии, сообщаемые на ухо, или же окаменелое удивление. Он знал, что они видят его насквозь, и боялся проницательности этих маленьких ясновидцев.

— Ну? — произнес учитель важно.

За этим обыкновенно наступала минута смущенного колебания, готового перейти в нервный смех или лицемерное внимание. В продолжении целых шести месяцев этот вопрос учителя неизменно принимался каждое утро за скрытую шутку, которая может привести к зловещему сообщению или скрывать какой-нибудь вопрос из страшных книжек, лежавших перед учителем.

И однако самый элемент опасности имел свое обаяние.

Джонни Фильджи, маленький мальчик, сильно покраснел и, не вставая с места, торопливо и тоненьким голоском залепетал:

— Тигра принесла… — и вдруг перешел в неясный шепот.

— Говори, Джонни, — поощрял учитель.

— Извините, сэр, он ничего такого не видел… это совсем не настоящая новость, — сказал Руперт Фильджи, старший брат, вставая с видом главы семейства и поглядев, сердито нахмуря брови, на Джонни, — это одна глупость с его стороны; его надо бы за уши отодрать.

И увидя себя неожиданно на ногах, он тоже покраснел и торопливо прибавил:

— Джимми Снейдер… вот он, так, видел — нечто, спросите его.

И уселся, чувствуя себя настоящим героем.

Глаза всех, включая и учителя, уставились на Джимми Снейдера. Но этот юный наблюдатель немедленно спрятал голову и плечи в пюпитр и оставался там, захлебываясь точно под водой. Двое или трое из ближайших соседей старались соединенными силами вытащить его снова на свет Божий. Учитель терпеливо ждал. Джонни Фильджи воспользовался диверсией и снова запищал тоненьким голоском:

— Тигра принесла шесть… — и опять спасовал.

— Ну, Джимми, — произнес учитель с оттенком повелительности в голосе. Тут уже Джимми Снейдер поневоле вылез из пюпитра и, весь раскрасневшись, начал рассказывать с необыкновенным пафосом: — Видел черного медведя; он вышел из Девисова лесу. Да прямо на меня и пошел! Большой! большой!.. с лошадь!.. и сопит, и фыркает!.. и все на меня, так прямехонько и прет! Думал, что сцапает меня! Не сцапал! Я кинул в него большущим камнем, право, кинул (в ответ на восклицания и насмешливые комментарии), и он удрал! Если бы он подошел ближе, я бы хватил его аспидной доской, право слово, хватил бы!

Тут учитель нашел нужным вмешаться и заметить, серьезным тоном, что обычай бить аспидной доской медведей величиной с лошадь одинаково опасен для доски (которая составляет собственность округа Туоломни) и для того, кто бьет, а глаголы: «сцапать», «удрать» и «хватить» очень вульгарны и не употребляются джентльменами.