В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года - Страница 63
― Так то уголовники, Саша.
― А Стручок? Не надо было его до Куркуля доводить.
― Надо, не надо! У тебя другого выхода не было. Не бери в голову и успокойся.
― Я спокоен. Разрешите идти, товарищ комиссар?
― Иди.
Смирнов встал и направился к дверям. Он уже шагнул в предбанник, когда услышал за спиной:
― Так и не узнал, кто труп Жбана перевернул?
Смирнов сделал поворот кругом и, глядя в глаза начальству, спросил:
― А вы хотите, чтобы я узнал?
― Нет, ― сказал Сам. ― Нет.
Смирнов вернулся в свой кабинет, где его ждали Ларионов и Казарян, устроился за столом и повторил слова Самого:
― Вот и все.
Ребята молча и сочувственно покивали. Потом Казарян спросил:
― А ты знаешь, что мне Гена Иванюк звонил?
― Зачем? ― удивился Смирнов.
― Сказать, что он на меня надеялся.
Нежданно-негаданно их "Спартак" второй год подряд выходил в чемпионы. Сегодня элегантные и хитроумные Игорь Нетто и Николай Дементьев, Никита Симонян и Анатолий Ильин легко и непринужденно "раздевали" ленинградцев. От этого было хорошо: беспричинно радостно и до освобождающей пустоты бездумно.
...Мимо фигурных, с башенками, разными верандами с цветными стеклами дач, разбросанных меж деревьев Дворцовых аллей, они вышли к Красноармейской.
― Проводишь? ― спросил Смирнов.
― Ага, ― согласился Алик.
В этом районе в основном болели за "Динамо". Поэтому толпы спартаковских болельщиков двинулись к метро, к трамваю, к троллейбусам, чтобы ехать на Пресню, в Сокольники, на вокзалы. А на Красноармейской было почти безлюдно.
― Ты у матери был? ― спросил Смирнов.
― Вчера весь вечер.
― Как там она?
― Знаешь, почти нормально. Она, видимо, равно приучила себя к мысли, что отец умрет скоро, и поэтому сейчас спокойна, разумна, даже шутит иногда.
― Ну а ты?
― А что я? Вчера весь вечер старые отцовские фотографии разбирал. Занятная вещь: во время гражданской войны они все веселые беззаботные, франты ужасные ― победители. И вдруг мир, и, вдруг, как ты говоришь, каждодневная маята. Меня один снимок поразил: сидят хозяева огромной губернии в ситцевых толстовках, в веревочных сандалиях на босу ногу, изможденные, усталые, несчастные. Ответственность нечеловеческая за разоренную страну. Такой вот и ты сейчас.
― Я такой, Алик, не оттого, что ответственность свою ощущаю, а оттого, что хозяином себя не чувствую.
― А пора бы.
― Наверное. Но я человек приказа, таким война сделала. Приказали сверху ― исполнил. И сам приказал. Тем, что внизу.
Дошли до Инвалидной, и здесь Смирнов решился. Он тихо спросил:
― Алик, где твой пистолет, который ты в сорок пятом у демобилизованного выменял?
― Как где? Ты же мне сказал, чтобы я выбросил его, я и выбросил, рассматривая свои хорошие башмаки, искренне ответил Алик. Они уже остановились.
― Куда ты его выбросил?
― В сортир, как ты и приказал.
― Не ври мне, Алик. Я нашел твой "штейер" и по дурацкому латунному шурупу узнал. Такие вот пироги.
― Я очень боялся, что это так, и очень наделся, что это не так, Саня.
― Давно догадался?
― В день отцовских похорон. Не догадался ― почувствовал. Но не верил. Не верил!
― Не хотел верить. Ты пойдешь со мной?
― Да.
В натуре хорошенькая девица не морщила нос, не сбрасывала казакин. Она открыла им дверь и затравленно смотрела на Смирнова.
― Давно приехала? ― не здороваясь, спросил он.
― Позавчера, ― хрипло ответила та.
― Я же тебя просил, Валя.
― Я не смогла, Александр Иванович.
― Здравствуй, ― укоризненно поздоровался Алик.
― Здравствуй, ― мрачно ответила она.
В прихожей появился Виллен. Стоял, упершись правой рукой в дверной косяк, и непонятно улыбался. Поулыбался и известил Смирнова:
― А я тебя второй день жду, Саня. Только вот на кой ляд ты Альку приволок?
Не отвечая на вопрос, Смирнов предложил:
― Давай, Виллен, отпустим Валю погулять, а?
― Давай отпустим, ― охотно согласился Виллен. ― Гуляй, Лера.
Сестра выскочила из дома, на прощанье яростно хлопнув дверью. Избушка слегка сотряслась. Виллен широким гостеприимным взмахом руки пригласил визитеров в комнату, которая на этот раз была сравнительно прибрана какой-никакой, но женской рукой. Уселись.
― Как ты ей в глаза смотришь? ― поинтересовался Смирнов.
― Прямо, ― отрубил Виллен.
Помолчали. Алик встал из-за стола, походил по комнате, остановился у портрета с траурной лентой, не выдержал, спросил:
― Зачем ты все это сделал, Виля?
― Что именно?
― Зачем ты навел их на меховой склад? ― начал задавать вопросы Смирнов. ― Зачем ты их посадил?
― Навел, чтобы посадить, ― спокойно пояснил Виллен.
― А лбами зачем их сталкивал, зачем стрелять друг друга заставил?
― Потому что их через восемь месяцев выпустили. А они не должны жить на свободе.
― За что ты их так ненавидишь? ― Алик, сочувствуя, смотрел на Виллена.
― Я их ненавижу? ― удивился тот. ― Можно ли ненавидеть блевотину, дерьмо, помойку? Я просто хочу, чтобы их не было.
― Как красиво-то, Виля! ― восхитился Смирнов. ― А главное ― вранье. Все это из-за Валерии, Алик. Аристократу Приорову сильно не нравилось, что сестра с приблатненными компанию водит. Сначала с Ленькой Жбаном дружила, а потом в Цыгана влюбилась по-настоящему. Так, Виллен?
― Не влюбилась, а путалась.
― Это ты о сестре? ― спросил Алик.
― О сестре, о сестре, ― подтвердил Виллен. ― Глупенькую соплячку эту подонки разок-другой в кабак сводили, она про роскошную жизнь сразу все и поняла.
― Она Цыгана любила, ― напомнил Смирнов.
― Да брось ты! Любила! Кого? Падаль эту?! Тварь эту, которая мне, понимаешь ― мне! ― рассказывала, как они в лагерях политических давили! Пятьдесят восьмая ― значит, фашисты! Давили их! А охрана на это с удовольствием закрывала глаза!
― Я тебя посажу, Виля, к этим самым блатарям посажу, ― пообещал Смирнов.
Виллен успокоился, посмотрел на него, презрительно фыркнул:
― Не посадишь. Руки коротки. Да и за что, собственно, ты можешь меня посадить?
― За многое. И на порядочный срок.
― Излагай, что имеешь, ― предложил Виллен и откинулся на стуле: слушать приготовился.
― Твоя любовница, Елена Петровна Муранова, работает на той самой меховой фабрике. Сечешь?
― Ну, и что это доказывает?
― Пока ничего. Но я Елену Петровну потрясу, как умею, и кое-что докажу. Зрячую наводку докажу.
― Не докажешь. Дальше.
― А дальше ― твоя доля в меховом деле.
― Нет моей доли, все Колхознику отдано было.
― Чтобы тот как можно быстрее засветился. Пили, что ли, вместе и ты его на опохмелку денег добывать отправил на рынок?
― Не докажешь, ― повторил свое Виллен.
― Жбана под пулю подставил. Мне Валерия призналась. Ты ей говорил, будто от меня слышал, что Жбан всех на следствии заложил, и поэтому, мол, самый малый срок ему в суде отмотали. Девчонка тут же, естественно, все Цыгану доложила. Как ты посмел сестру свою в это кровавое болото затянуть?
― Я не собираюсь слушать твои нравоучения.
― Как ты устроил, чтобы Жбан пошел через Тимирязевский лес?
― Догадайся.
― Догадаюсь. И докажу подстрекательство к убийству.
― Не докажешь.
Смирнов вдруг успокоился, расслабился и, уподобясь Виллену, откинулся на стуле.
― Ты хуже их, Виллен. Они хоть по своему кодексу чести действовали. А ты с ними в дружбу играл, в наперсниках и мудрых советчиках у них ходил. И потом ― нож в спину. Ты хуже их всех.
― Ты, Саня, судя по всему, когда клопов моришь, руководствуешься какими-то этическими нормами? Я ими не руководствуюсь.
― А чем ты руководствуешься? ― устало поинтересовался Алик и сел на диван. Виллен вместе со стулом развернулся к нему и объяснил:
― Руководствуюсь я, Алик, одним. Всякое зло должно быть наказано. И по возможности уничтожено.