В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года - Страница 62

― Я выяснил, кто привез мех в Дуньково, ― сообщил Казарян. ― Пять контейнеров из общего тайника в Лихоборах в Дуньково перевез брат Вероники Борькиной, колхозный шофер. Столб в сарае борькинском эти тюки распотрошил, контейнеры, вернее, а тюки с мехом по ночам куда-то уносил, как призналась Борькина.

― Потом, потом, Рома! Пусть все это следователь разматывает. А нам бегать надо. Задача ясна?

Бегать никуда не пришлось. Не успели Казарян и Ларионов всерьез обсудить план дальнейших мероприятий, как позвонили снизу, из проходной.

― Мне с вами поговорить надо, Роман Суренович, ― раздался в трубке голос Геннадия Иванюка.

― ...Говори, Гена, ― разрешил Казарян, когда Иванюк-младший устроился против него на стуле. Гена, не скрываясь, покосился на Ларионова. Тогда Казарян попросил:

― Сережа, оставь нас вдвоем.

Ларионов тотчас вышел.

― Час тому назад ко мне Виталька приходил, ― признался Иванюк-младший.

― Зачем?

― Просил, чтоб я на станцию Дуньково по Рижской дороге съездил, по пивным походил, разговоры всякие послушал, не произошло ли там чего. Я отказался, Роман Суренович.

― Та-ак, ― протяжно произнес Казарян и встал. Повторил: ― Так. Тихо полежал Куркуль пять дней и решил на всякий случай провериться. ― Казарян выскочил в коридор и закричал: ― Сережа, всех ребят ко мне!!!

Вернулся в кабинет, сел за стол, снова сказал:

― Та-ак...

― Я вам верю, Роман Суренович, ― напомнил о себе Геннадий.

― Не понял? ― поднял брови Казарян.

― Вы Витальке обещали помочь.

― Обещал. Значит, сделаю. Он тебе больше ничего не говорил?

― Нет. Махнул рукой и ушел.

― Рижского вокзала он уже боится, сие из твоего сообщения вытекает. Следовательно, отбыл он из Покровского-Стрешнева. От тебя туда на трамвае минут тридцать пять-сорок. Едет уже, вероятнее всего. ― Не до Иванюка-младшего было теперь Казаряну. Он просчитывал. Схватился за телефон: ― Срочно машину с сиреной к подъезду!

― Я пойду? ― попросился младший Иванюк.

Роман опомнился:

― Спасибо тебе, Гена. Ты нам очень помог.

― А Виталька?

― И ему, наверное, тоже.

Один муровский паренек ждал Стручка на дуньковской платформе, другой прогуливался неподалеку, а третий основательно сидел в чайной, где пьющей общественностью широко обсуждалось происшедшее вчера.

Виктор Гусляев, руководивший операцией обнаружения, тихо сидел в машине: засвеченному здесь, ему лучше было не мозолить глаза сельчан.

Стручок приехал на электричке через полчаса после их прибытия. Он постоял на платформе, не обратив внимания на дремавшего на скамейке поддавшего работягу и, не спеша, направился в село. Поддавший работяга взглядом передал Стручка пареньку, что вертелся неподалеку.

...В чайной Стручок заказал пару пива и устроился за столиком рядом с шумной компанией, которая внимала герою дня ― трактористу, и, надо полагать, скоро был в курсе дела. Но Стручок не торопился уходить: электричка на Москву была только через пятьдесят минут.

Старательно пивший пиво паренек из МУРа допил последнюю кружку и удалился.

― Стручок все узнал, ― доложил он Гусляеву.

― Ведите его, а я поехал, ― решил Гусляев. ― В Покровском-Стрешневе и на Рижском вокзале вас будет ждать подмена.

"Победа" тронулась. Миновав Дуньково, шофер довел скорость до предела и отключил сирену.

Казарян спросил у Смирнова:

― Стручка будем брать сразу или доведем до Куркуля?

― Ты можешь дать гарантию, что Стручок расколется сегодня же? вопросом на вопрос ответил Смирнов.

― Не могу.

― А если у них договоренность на срок? Тогда Куркуль, не дождавшись Стручка в определенное время, уходит с концами. И все надо начинать сначала.

― Может, на подходе возьмем?

― А если Куркуль срисует все со стороны?

― Не хочу я, Саня, пускать Стручка к Куркулю. Мало ли что.

― Выхода нет. Старайтесь только не засветиться. Очень старайтесь, очень!

Стручок на троллейбусе добрался до Белорусского вокзала, по Кольцевому метро доехал до "Киевской", у извозной стены влез опять в троллейбус и вышел у мосфильмовской проходной.

Мимо строившихся новых корпусов киностудии, мимо нелепого жилого дома киноработников ― к церкви и вниз, к селу Троицкому.

Вести Стручка было непросто: пустынно, открыто, безлюдно. И яркий день. Но довели вроде бы благополучно, последний раз проверившись в конце улицы, спускавшейся к Сетуни.

Стручок, не оглядываясь, направился к избушке, стоявшей на самом берегу. Избушка стояла на отшибе, за огородами, и была когда-то баней у воды, но сейчас имела вид вполне жилой. Стручок вошел в избушку.

― Что будем делать? ― спросил Гусляев у Казаряна. Казарян лежал на травке у загаженной церкви. Он покусал пресный листочек липы и сказал:

― Будем ждать темноты.

В сумерках приехал Смирнов. Увидев Казаряна, подошел, прилег рядом.

― Что будем делать? ― спросил у него Казарян.

― Подождем еще чуток. Из избы никто не выходил?

― Никто.

― Они что там, под себя ходят?

― Чего не знаю, того не знаю.

― Они вас не просекли?

― Был уверен, что нет. А теперь сомневаюсь.

― Могут уйти ночью?

― Больно открыто. Маловероятно.

― Но возможно. Будем брать через полчаса. ― Смирнов встал, одернул гимнастерку, подтянул ремень с кобурой, потом опять сел, снял сапоги, перемотал портянки и снова обулся. Был он в своем удобном для черной работы хабэ бэу.

Они шли к избушке, не скрываясь.

― Я первым пойду, ― сказал Казарян. Смирнов насмешливо на него посмотрел, ответил:

― Порядка не знаешь. Закупорили-то как следует?

― Не сомневайся.

Жестом остановив Казаряна, Смирнов, стараясь не наступать на грядки, двинулся к избушке. Метрах в тридцати остановился и прокричал:

― Вы окружены! Предлагаю немедленно сдаться!

Избушка молчала. И будто бы не было никого в ней. В наступающей темноте Смирнов разглядывал хлипкое крылечко, черные бревна сруба, два маленьких высоких оконца.

― Предлагаю в последний раз! Сдавайтесь! ― снова выкрикнул Смирнов.

Дверь избушки распахнулась, и на крылечко выскочил Стручок.

― Не стреляйте! Не стреляйте! ― моляще крикнул он. А они и не собирались стрелять.

Выстрелил сзади Куркуль. Он выстрелил через оконце, когда Стручок уже бежал к Смирнову. Стручок упал, Смирнов, не скрываясь, рванулся к крыльцу.

В дверях он кинул себя на пол и произвел вверх два выстрела из своего громкого парабеллума. В ответ раздался один, потише. Смирнов сделал себя идиотской мишенью, но была тишина, и была тьма, и не было выстрела Куркуля. Смирнов лежал на полу и ждал неизвестно чего. Прибежал Казарян, крикнул с крыльца:

― Саня, ты живой?

Смирновские глаза наконец привыкли к полумраку, и он смутно увидел контур человеческого тела, лежащего на полу.

― Фонарь! ― попросил Смирнов, не опуская парабеллума. Гусляев из-за спины Казаряна посветил сильным электрическим фонарем. В его луч попала распахнутая ладонь с лежащей на ней рукояткой "виблея". Смирнов встал, нашарил у двери выключатель и врубил свет.

Куркуль распластался на чернобурках, из которых он сделал себе ложе. Разбросанная выстрелом в рот кровь из затылка темно-красными пятнами украшала серебристый мех. На полу стояли две бутылки водки ― одна пустая, другая ополовиненная, и стакан.

― Черт-те что, прямо какой-то Сальвадор Дали, ― сказал Казарян и вдруг вспомнил: ― Как там Стручок?

― Наповал. Прямо в сердце, ― тихо сообщил Гусляев.

― Скот! Скот! ― завопил Казарян и ударил труп ногой. Труп безжизненно содрогнулся.

Сидевший под новеньким портретом Феликса Эдмундовича Дзержинского Сам удовлетворенно откинулся в кресле и веселым глазом посмотрел на Смирнова.

― Что же не весел?

― А собственно, чему радоваться?

― Но и горевать нет причины.

― Народу больно много постреляли, Иван Васильевич.