В последний раз, Чейз? (СИ) - Страница 9

– В зоопарк, конечно. Ты разве не бронировала, Аннабет? – проникается удивлением девушки Нико.

Серые глаза подозрительно уставляются на парочку. Смешная маска недоверия и скепсиса замирает на ее лице, словно она играет в плохого полицейского. Именно поэтому я не умел врать ей.После этого пронзительного взгляда было сложно лгать, и я снова восхищаюсь выдержкой Нико. Ни один нерв на его лице не выдал страха, если таковой, конечно, был.

– Ты же сам говорил, что…

– Запускают, запускают! – одергивает Чарли, указывая на толпу, что проталкиваясь вперед, заплывала на территорию зоопарка. – Мы не можем опоздать как в прошлый раз! Пошли! Пошли!

– Вы, конечно, можете постоять в очереди…

Я оглядываюсь на ту самую очередь и понимаю, что план друзей сыгран, как по нотам. Сорок? Шестьдесят человек?

– Извини, Аннабет. Моя вина, – невинно пожимая плечами, извиняется Беатрис. – Совершенно вылетело из головы.

– Витамины будешь пить, – обещает Нико, пытаясь отцепить от себя Чарли. – Правда, извините, что так вышло. Ветреная она, что поделать?

Чувствую, кому-то сегодня что-то обломится. Беатрис прожигает парня взглядом, уверен, им есть что обсудить. Но факт остается фактом: они прощаются, уходят. А я остаюсь на месте, наблюдая за тем, как палящее солнце медленно, но верно приближается к горизонту. Небо в это время должно быть раскалено-красным, с оранжевым подтеками, словно кто-то не совсем точно распределил краски. Но так было в Нью-Йорке. В это время я мог бы закрыть свою комнату в мотеле, вылезти на пожарную лестницу, и долго, до самого вечера греться в лучах уходящего солнца, словно это помогало мне забыться. Нет, я забывался. Помнил, что к вечеру похолодает, и я пойду в бар, чтобы напиться. По сравнению с поступком Аннабет, я – сущий дьявол: не ждал ее возвращения, забывался в чужих постелях, как будто это было нормой. Это стало нормой.

– Скажешь мне что-нибудь?

Меня передергивает, и я отхожу оцепенения. Встречаюсь с лазурью ее глаз, что отражала светлые лучи солнца и слабо улыбаюсь, словно не придаю этому никакого значения.

– Покажешь мне город? – спрашиваю я.

Эй, Аполлон, потяни для меня эти мгновения. Всего несколько часов, разве много? Дай еще немного посмотреть на ее лицо в лучах. Дай немного, совсем чуть-чуть увидеть эту улыбку, что она прячет, когда я снова завожу глупые разговоры. Дай мне только забыть о том, что нет больше Воображалы, что это иной человек. Дай, черт тебя дери, смешить ее, снова и снова. Дай слышать ее разговоры об этом ненавистном городе, чтобы просто… просто слышать.. Дай поверить, что она не свяжет свою жизнь ни с кем другим, кроме меня. Я оглушен, слеп и глуп, но самая главная проблема в том, что она нечто большее, чем просто девушка. В это мгновение она стала для меня глазами, сознанием, голосом

Три года – не так уж много, чтобы теперь это мгновение затянулось на целую вечность.

***

– Ни слова больше об архитектуре, – тяжело вздыхаю я, усаживаясь на скамью.

Аннабет покорно садится рядом, с интересом склоняя голову набок. Наверное, жутко я выгляжу, раз это ее интересует. Внутри все плавится, и я не уверен, что дело в жаре. Словно меня засунули в микроволновую печь, и я наматываю седьмой круг Ада.

– Ты сам попросил, – пожимает плечами она. – Могли бы сыграть в аэрохокей, сходить в кафе, в музей Второй Мировой…

Мои глаза округляются от наигранного разочарования.

– Мы прошлялись два часа, вместо того, чтобы лопать пиццу? Ты – монстр.

– Я прививаю тебе любовь к искусству.

– Могу привить тебе любовь к еде? Услуга за услугу? – беззаботно потягиваясь, предлагаю я.

Аннабет молчит. Я боюсь, что сделал что-нибудь не так, перегнул палку с этой наигранным спокойствием, напускной дружбой. За весь вечер я ни разу не напомнил ей о свадьбе, не рассказал о своей прошлой жизни, пускал пыль в глаза о том, что по-прежнему хожу в колледж, который бросил два с половиной года назад. На скользкие вопросы, вроде «Как ты?» отвечал в духе Вальдеса. Надеюсь, не так уж это и заметно.

Когда я оборачиваюсь к ней, ее глаза прикованы ко мне. Полуулыбка сошла с ее лица, оставляя место интересу.

– Что? – усмехаясь, спрашиваю я.

– Ты изменился… В смысле, не удивительно, ведь прошло много времени, но…

– Не драматизируй, – отмахиваюсь я, глядя в небо.

– Перси, ты ни разу не упомянул Салли, словно не хочешь об этом говорить. А друзья? Почему ты не говорил ни о ком из наших?

Потому что я не видел их три года. Понятия не имел, чем они живут. Бросил и уехал, куда глаза глядят. Стал эгоистом, сволочью и пропойцей. Я не появлялся на работе, с которой мне помог Гефест, но, в конце концов, едва не загремел за решетку за причинение тяжкого телесного вреда одному из сотрудников. Вот она правда, Аннабет. Но тебе ее лучше не знать.

– Мне говорили, что ты колесишь по стране, редко, но появляешься в лагере, учишься на экономиста… Но я ни разу не видела тебя в лагере, а дома… По-моему Салли просто не хотела пускать меня, но я была уверена, что тебя нет.

Она пыталась найти меня. Аннабет пыталась найти меня. Воображала… Черт, держи себя в руках. Я жмурюсь словно от солнца, но на деле чувствую как внутри плавятся органы, как горит кровь, разнося по телу саднящую боль.

– Эй, все в порядке, серьезно, – говорю я, поддевая плечом. – Сделай для меня одолжение…

Золотые волосы отливают серебром на свету. Я даже не заметил, как она ответила мне, просто вскользь гляжу на нее, как смотрел бы на нее любой другой… друг. Именно. Вы – друзья.

– Страшно хочу мороженного, – уставляясь на нее безумными глазами, ною я.

– Издеваешься? Я думала, что-нибудь серьезное, – теперь уже она пихает меня в бок. – Джексон, ты как обычно!

Она, все еще смеясь, идет к фургончику с мороженным. Мы провели вместе два часа. Два прекрасных, долгих, неутомительных часа смеха, воспоминаний, дури. Мы снова дурели, как дети, словно все это не так важно, словно все как прежде, только лучше, искреннее. Мы – друзья. Сколько мне еще выдержать? Вытерпеть, чтобы не сорваться? Я перевожу взгляд на Аннабет. Ситцевое платье серо-зеленого цвета на свежем ветру подрагивает. Она улыбается, заказывая мороженное, беседует с продавщицей. Я стараюсь запомнить каждую деталь, вроде цвета ее босоножек, шляпки мороженщицы, развивающегося флажков по периметру улицы.

Мне нравится ее лицо. То, что оно выражает – счастье, беззаботность. Она мечтала о спокойствии, безопасности, и вот она посреди всей этой мишуры и гама, в котором растворяется, который любит. Мне казалось, счастье приходит тогда, когда счастлив ты сам, но это все бред. Счастье приходит только тогда, когда счастлив тот, кого ты по-настоящему любишь.

Она возвращается тогда, когда последний луч солнца скрывается за горизонтом, но Апполон постарался на славу. Этот вечер был незабываемым. И теперь я знаю точно, что запомнится мне в Новом Орлеане на всю жизнь. Я любуюсь Воображалой. Какой грациозной, милой, еще более женственной она стала за эти годы. Это с человеком творит любовь?

Майкл сотворил невероятное, и пусть я еще не знаком с ним лично, благодарен ему, так же, как благодарен Беатрис. Ненависть и ревность отошли на задний план. Впереди еще час, может быть чуть больше, значит, еще немного времени у меня еще есть.

– Я первая, кто попросил взбить черничный и белый пломбир, – присаживаясь, говорит Аннабет.

Я расплываюсь в искренней улыбке. Рожок с двумя синими шариками мороженного. Она помнит. Неужели помнит?

– Ты помнишь? – в лоб спрашиваю я.

Она снова по-детски пожимает плечами.

– Это сложно забыть.

Если бы ты только знала, как чертовски права. Это невозможно забыть. Я вгрызаюсь в пломбир и, наверное, ничего вкуснее не ел в жизни. И пусть это творение продавщицы, принимать это из рук Аннабет другое. Двусмысленность фразы была забыта под вкусом тающего мороженного.

– Ты правда считаешь, что платье не ужасно? – вдруг спрашивает Аннабет. – То есть… Оно огромное, слишком греческое, через чур открытое. Я выгляжу в нем, как старуха. Эй, ты что творишь?!