В полярной ночи - Страница 9

На них смотрели с удивлением — встреча больше напоминала горестную разлуку, чем радостное свидание. Потом седой человек взял чемоданы и понес их, идя рядом с женой.

— Это, Романов, Василий Евграфович, конвертерщик с Кавказа, — сказал кто-то громко.

К вокзалу подкатила старенькая «эмка», из нее вылез худой человек в военном кителе и распахнутой шинели и пошел вдоль поезда, внимательно оглядывая пассажиров.

— Скажите, пожалуйста: кто будет Михаил Тарасович Седюк? — спросил он у Вари.

— Вот здесь он, — ответила Варя, указывая на Седюка, снимавшего с платформы ее чемоданы.

Военный подошел к нему и поднес руку к фуражке.

— Моя фамилия Григорьев, я референт начальника комбината, полковника Сильченко, Бориса Викторовича, — отрекомендовался он. — Прошу немедленно в машину. Вас ждут.

— Через десять минут, не раньше, — сказал Седюк. — Я должен разместить вещи этой девушки и как-нибудь устроить ее.

Референт даже оглянулся, как будто Седюк сказал что-то непозволительное, что нельзя было никому слышать.

— Ни в коем случае! Ни одной минуты! Уже полчаса, как началось заседание. Не хватает только вас. Сперва будет информация товарища Сильченко, потом ТЭЦ и ваш завод. Валентин Павлович уже передал по телефону выговор диспетчеру дороги за задержку вашего поезда на станции Медвежьей. Сейчас же садитесь в машину. А о девушке не беспокойтесь — здесь находится комендант Гурко, он на телегах и машинах доставит всех в отведенные им общежития. Все организовано, баня готова, в столовой выписаны продукты, желающим покажут кинокартину, а кто не захочет, может сразу отдыхать.

— Мне нужно помыться и поесть.

— После заседания — пожалуйста. Заседание экстренное, решаются важные вопросы в связи с прилетом Валентина Павловича из Москвы. Да вы не смущайтесь, Михаил Тарасович, у нас это часто, что не успеваешь помыться и поесть. Работа каторжная, все привыкли, вот Валентин Павлович прямо из самолета отправился к себе в кабинет, а потом уже домой. Все это нормально. Идемте, а то мне будут неприятности. О своих вещах тоже не беспокойтесь, их доставят прямо на место — Валентин Павлович сам отдавал распоряжение комендатуре.

— До свидания, Варя. Вечером, после заседания, зайду к вам, — сказал Седюк, крепко пожимая руку девушке. — А сейчас надо ехать. Не исключено, что этот неведомый Валентин Павлович влепит выговор и мне, как тому диспетчеру, если я опоздаю на минуту. — И, разместившись на заднем сиденье, он обратился к Григорьеву, усевшемуся рядом с ним: — Кстати, кто этот Валентин Павлович, о котором вы за полторы минуты успели мне столько наговорить?

Григорьев смотрел на Седюка с недоверием и недоумением, — казалось, он старался определить, шутит тот или говорит серьезно.

— Вы о товарище Дебреве? Разве вы с ним не знакомы? Это главный инженер комбината. По его просьбе вы откомандированы в Заполярье.

Машина остановилась у двухэтажного деревянного дома с ярко освещенными окнами.

Григорьев шел первым и поминутно оглядывался — Седюк не торопился и с любопытством все рассматривал, словно не замечая, что это раздражает референта. Дом был стандартный, того обычного типа, какой характерен для всех административных домов, на начинающихся строительствах, — коридорная система, множество дверей, дешевая дорожка на полу. Пол, аккуратно выструганный и довольно чистый, был плохо сколочен или сколачивался из сырого дерева — между досками образовались щели, и самые доски были изрезаны трещинками. «Много нужно уборщиц, чтобы держать в чистоте этот некрашеный пол», — мельком подумал Седюк. Дом был населен плотно — в нижнем вестибюле, на лестнице, в коридорах толкалось много народу, слышались громкие восклицания, споры. Почти все были одеты в новые стандартные белые полушубки, очевидно недавно полученные со склада. Седюка удивило, что двое из этих людей — он был уверен, что никогда не видел их, — поклонились ему, как старому знакомому, небрежным дружеским поклоном. Еще больше удивился он, когда на втором этаже высокая, красивая девушка, тоже одетая в полушубок и в шали, как другие женщины, но в ботах и шелковых чулках, бросила на него быстрый, внимательный взгляд и, распространяя запах дорогих духов — Седюк не слышал этого запаха, вероятно, с начала войны, — пошла рядом с Григорьевым и стала уговаривать его громким, отчетливым шепотом:

— Евгений Леонидович, голубчик, вы ведь знаете, как мне это важно. Ну, скажите мне только: это он?

— Отстаньте, Лидия Семеновна! — отвечал Григорьев нарочито сердитым голосом. — Меня Валентин Павлович плеткой прибьет, если мы хоть секунду еще задержимся. Поймите: заседание технического совета!

— Да я сейчас и не буду приставать. Я подожду в проектном отделе, там работают в две смены. Вы мне только скажите: это Седюк?

— Ну да, конечно, кто же еще!

Она отстала и, прислонясь спиной к стене, пропустила Седюка мимо себя. В ее внимательном, серьезном взгляде не было ни праздного любопытства, ни кокетства. Она смотрела деловито, оценивая, как смотрят на новую и настоятельно нужную вещь, к которой еще не знают, как приступиться.

«А пожалуй, этот Зарубин прав и моя особа многих тут занимает, — подумал Седюк иронически. Странно, очень странно…»

Григорьев вошел в маленькую комнату — основную меблировку ее составляли четыре телефонных аппарата и большая, во всю стену, вешалка. У телефонов, читая газету, сидела пожилая женщина.

— Как там, можно, Александра Исаевна? — осторожно спросил Григорьев, сняв шинель и одергивая китель.

— Можно, можно! — поспешно сказала женщина и встала со стула. — Идите скорей, а то Валентин Павлович уже звонил на станцию. Достанется вам!

Григорьев открыл дверь и посторонился, пропуская Седюка. Они вошли в узкий и длинный кабинет. Три четверти его занимали два обширных стола, поставленные в форме буквы «Т», а по обводу этой буквы теснились стулья и кресла, занятые людьми. В комнате было человек двадцать. У стены, увешанной светокопиями чертежей, стоял высокий, худой человек и, докладывая, водил деревянной указкой по чертежам. При появлении Седюка он оборвал свою речь, и все головы повернулись к двери.

Навстречу Седюку поднялся председательствующий. Это был человек лет тридцати пяти, высокий, грузный, полный той нездоровой полнотой, которая, отличает людей, много работающих в кабинете и мало бывающих на воздухе. На его неправильном, широком лице с маленьким носом резче всего выделялись глаза, смотревшие жестко и умно. Над жидкими бровями широкой плитой нависал лоб. У каждого, кто впервые взглядывал на это лицо, появлялась мысль: «Как некрасив!», зато второй непременно была мысль: «А пожалуй, умен!»

— Проходите, проходите, Михаил Тарасович! — сказал председательствующий так приветливо, словно Седюк был его старым знакомым. — Вы как раз вовремя. Сейчас Семен Ильич Караматин, начальник нашего проектного отдела, закончит свое сообщение о последних проектных данных по строительной площадке ТЭЦ. Вот тут есть местечко, — он показал на стул у окна. — Прошу, товарищ Караматин.

Седюк пробрался на свободное место и сел. И сейчас же все, словно потеряв к нему интерес, снова повернулись к докладчику. Караматину было лет пятьдесят. Худое лицо его было составлено из крупных деталей: крупен был нос, крупен и широкогуб рот, огромные уши оттопыривались в стороны, большие роговые очки прикрывали не только глаза, но и мохнатые брови и часть впалых щек.

— Соображения Валентина Павловича, конечно, основательны, — говорил Караматин, продолжая, видимо, мысль, начатую еще до прихода Седюка. — Если бы нам удалось найти в другом месте хорошее скальное основание, можно было бы перенести площадку строительства в сторону. Но таких площадок в долине нет. Они есть на горах, но располагать ТЭЦ на склоне одной из гор мы не можем из-за трудностей в снабжении углем и водой. В долинах, кроме уже выбранной площадки, есть островки таликов в море вечной мерзлоты. Площадь каждого из этих таликов слишком мала по сравнению с площадью всех цехов ТЭЦ. Что же касается вечной мерзлоты, то возводить на ней сорокаметровое здание ТЭЦ совершенно немыслимо.