В полярной ночи - Страница 6

— Засмотрелись! Есть на что. Какой простор, Варя!

Все шумно и оживленно заговорили как будто впечатление от Каралака требовало разрядки в словах.

— Речушка толковая! — воскликнул Непомнящий, с уважением смотря на широко распростертую воду. — Все основные речные показатели явно превзойдены.

— Наша Волга кажется совсем маленькой по сравнению с Каралаком, — сказал Седюк, приподнимаясь на платформе, чтобы лучше видеть реку.

— К Волге продвигаются немцы, — мрачно проговорил Турчин, враждебно глядя на Каралак. — Там города, там сердце страны. А здесь что? Пустыня, тундра, вечные снега. Кому нужна эта ваша красивая, пустая вода?

Каралак медленно отодвигался к горизонту, и его высокий левый берег, казалось, наползал на правый и смыкался с ним, стирал и поглощал широкую ленту воды. По обеим сторонам поезда теперь неторопливо бежали многочисленные озерки и небольшие холмики, покрытые серо-зелеными мхами. Все было мрачно, нище и угрюмо — ни деревца, ни кустика. А над нищей, угрюмой землей торопливо проходили угрюмые, плотные тучи. Они цеплялись за вершины холмов и окутывали их непроницаемым туманом. Потом вдруг пошел густой, крупный снег, и все кругом побелело, граница между землей и небом стерлась, и уже на расстоянии трех метров ничего не было видно — только насыпь, придорожные ямы да соседняя платформа. Метнулся сырой, пронзительный ветер, и все превратилось в белую крутящуюся мглу.

— Арктика берет за горло, — заметил Непомнящий, кутая шею грязным, рваным шарфом.

Снег заваливал платформы, грузы и пассажиров. Ветер усиливался и проникал сквозь одежду. Люди жались друг к другу, чтобы согреться. Варя невольно привалилась спиной к широкой спине Седюка, он отвернулся от нее — может быть, чтобы ей было удобнее. На несколько минут ей стало очень приятно и хорошо. От спины Седюка шло тепло, это тепло проникало сквозь пальто и согревало ее. Она отодвинулась: Седюк совсем не знал ее и мог подумать о ней плохо.

Поезд торопливо стучал колесами по стыкам рельсов, платформы часто вздрагивали и сталкивались, но по проплывавшим мимо ямам и столбам было видно, что поезд движется медленно и что торопливый стук обманчив. За каким-то поворотом, когда поезд объезжал широкое, пустое озеро, открылся одинокий домик. Возле домика стояла закутанная до глаз женщина с флажком в руках.

— Сколько проехали от Пинежа, мамаша? — крикнул Непомнящий.

— Семь километров, сынок, — ответила женщина глухим, низким голосом.

— Примерно восемь километров в час, — удовлетворенно заметил Непомнящий. — Неплохо. Если дело пойдет так же, мы завтра к утру доберемся до Ленинска.

Километрах в двух от одинокого домика поезд остановился. Он стоял минуты три, дернулся, снова остановился и попятился назад. На этот раз он стоял минут десять, прежде чем двинуться вперед. Было слышно, как с визгом проворачиваются колеса паровоза и пар с шумом вырывается из цилиндров. Паровоз взбирался на подъем и дышал, как человек, измученный тяжким трудом, но полный решимости преодолеть вес. Он то продвигался на несколько метров, то замирал, пыхтя и вздрагивая. Потом машинист соскочил с паровоза и пошел вдоль платформ.

— Слезай все! ¦— крикнул он озлобленно. Седюк соскочил первый и помог слезть Варе и Романовой.

— Давления не хватает? — спросил он у машиниста.

— Какое, к черту, давление! — отмахнулся машинист. — Привезли пять новых паровозов и все угнали в Ленинск, на заводские линии. А у меня что, профиль легче, что ли, чем там? Здесь подъем двенадцать тысячных, а впереди все пятнадцать. Эта старая ворона сама себя на пятнадцати тысячных еле поднимает, а тут восемь платформ… Дай покурить, товарищ! — Он жадно затянулся и продолжал: — Бесит не это, а несознательность. У меня перегрузка двадцать тонн, а мне перед отправкой еще две платформы хотели всучить. Я им как людям доказываю, а они мне суют, что за фронт не болею. Честное слово, если бы не убрались, я бы их гаечным ключом…

— А что сейчас делать будешь?

— Люди сойдут — все немного легче. Поднакоплю пару — может быть, выжму. Худо вот, что снег пошел, колеса буксуют, а у меня песка мало.

— Может, нам подтолкнуть платформы? Поможем паровозу.

— А вы что можете сделать, когда паровоз не берет?

— Нас человек двадцать. Ты возьми хороший разгон, а мы поможем на подъеме. Все-таки прибыток, а не убыток.

Машинист для разгона дал задний ход — состав медленно прошел назад и скрылся в снеговом тумане. Седюк вызвал желающих помочь. Варя оказалась рядом с пожилым человеком, уронившим в Каралак ящик с консервами, встали и другие пассажиры. Только Жуков и Редько уселись на куче старых шпал и, посмеиваясь, смотрели, как остальные готовятся к работе.

— Устали, ребята? — с сочувствием в голосе и злым блеском в глазах спросил Седюк, подходя к Жукову и Редько.

— В паровозы не договаривались, — вызывающе проговорил Жуков, отворачиваясь.

Седюк подошел еще ближе и внимательно посмотрел в лицо Редько и Жукову. Похоже, Редько был более труслив — он колебался. Жуков угрюмо и злобно встретил взгляд Седюка.

— Женщины взялись помогать, а у вас, бедных, ножки побаливают? — сказал Седюк голосом, звенящим от бешенства. — Саженное тельце на ногах не стоит?.. Встать, когда с вами разговаривают!

Первым, торопливо и покорно, вскочил Редько, а вслед за ним медленно и нехотя поднялся Жуков. Варя с тревогой увидела, что Жуков почти на голову выше Седюка и гораздо шире его в плечах. Седюк продолжал всматриваться в их лица…

— Много вас, командиров! — хмуро сказал Жуков. — Чего уставился?

— Пригодится. Может, на темной улице встретимся, так чтоб сразу признать. Так вот — все будем помогать паровозу. И вы запомните: или будете толкать, как все, или убирайтесь назад, в Пинеж. И не думай, что возьмешь горлом, — крика не боюсь. За паровозом побежишь — влезть не дам.

Из тумана донеслись пыхтение паровоза и стук колес о стыки. Когда поезд проходил мимо, все более теряя скорость, Жуков и Редько вместе со всеми ухватились за доски и пошли рядом с поездом, изо всей силы подталкивая его.

— А ну, давай! Крой полным! — оглушительно крикнул Жуков, с таким ожесточением надавливая плечом на платформу, что ноги его выше каблуков ушли в гравий, а лицо покраснело и из худого стало одутловатым.

Паровоз, дыша с усилием и шумом, как больной астмой, рывками продвигался вперед, метр за метром преодолевая подъем. Из кабины высунулся машинист и благодарно кивнул головой. Все нажали еще ожесточеннее. Метров через сто машинист остановил состав и еще раз высунулся из кабины.

— Самое трудное свернули, ребята! — прокричал он. — Тут метров двести полегче будет, а там до самой Медвежьей дорога хорошая. Теперь просьба — идите своим ходом минут десяток, а я взберусь на подъем и подожду вас.

Он дал гудок и, медленно набирая скорость, ушел в снежный туман. Варя шла рядом с пожилым соседом, он заговорил с ней о ящике с консервами. Видимо, это происшествие было ему так тягостно и так занимало его мысли, что он не забывал о нем ни на минуту. Он объяснил Варе, что не понимает, как это стряслось, — шел вроде аккуратно, а потом все закачалось в глазах и руки сами разжались.

— У меня так же было, — подтвердила Варя. — Если бы товарищ Седюк не помог, я свалилась бы с мешком в воду.

Пожилой человек сказал с горечью:

— А они меня нечистыми словами, будто я нарочно. Меня, если сказать правду, вся Украина знает, — проговорил он вдруг с гордостью. — Тридцать лет кладу трубы — и ничего, кроме благодарностей. Ефим Корнеич Козюрин, знатный трубоклад республики, — вот как меня расписывали в газетах. — Он помолчал и снова стал оправдываться: — Ослаб я в дороге, дочка… И климат какой-то чудной — снег в августе…

Варя с тоской оглядела полотно дороги, побелевшие от снега придорожные ямы, невысокие холмики, тускло и голо встававшие в снежном крутящемся сумраке.

— Какой здесь климат! Здесь растения не выживают, нет птиц, нет зверей, ничего нет, а нам тут жить!