В поисках разумности - Страница 88

— Сейчас я хочу вам рассказать историю про одного философа — стоика. В римской империи в 1 веке н. э. жил один философ, который в жизни был рабом — учителем риторики и философии. В Древнем Риме были возможны такие сочетания, мало того, у него даже была своя школа, в которой учили риторике. Имя нам его неизвестно, осталось только прозвище — Эпиктет, что означает "вновь купленный". Он был не первым стоиком, но остался в памяти как один из тех, кто глубже всех понял суть идеи и лучше всех её пропагандировал. Суть его воззрений сводилась к следующему: человек должен быть честным, благотворным, милосердным и безмятежным, честно служить своим господам и не искать ничего ради своей гордости. Человек должен мужественно переносить испытания, которые посылает ему Бог, поскольку они тренируют его, как тренируют хороших солдат. Счастье, по его мнению, не в удовлетворении желаний, а в том, чтобы не было больше желаний.

Кто-то из студентов возмущенно воскликнул:

— Так это же рабская идеология!

— Эту "рабскую" идеологию потом приняло большинство аристократии Римской империи и даже многие императоры, но для нас будет интереснее то, как этот философ вышел на такое понимание. Один из волшебников встречался с ним, и запись их разговора частично сохранилась. Оказывается, этот Эпиктет в юности был очень нетерпеливым и никогда не мог удержаться от того, чтобы не перебивать собеседника во время дискуссии, что для профессионального ритора означало полную непригодность к профессии. Раздумывая над причинами своего поведения, он понял, что будет пытаться перебивать другого человека (и даже свои собственные мысли) до тех пор, пока думает о себе как о чём-то, что должно сломать все препятствия внешнего мира ради того, чтобы обеспечить выполнение всех своих желаний. Отсюда и вывод — счастье не в удовлетворении желаний, а в их отсутствии. Величие Эпиктета в том, что он смог понять, что такой путь — путь силового слома всех препятствий — приводит только к сплошным несчастьям, и в том, что он смог объяснить эту философию другим людям понятными им словами.

— А чем это отличается от дзен — буддизма? — спросил Иямото Якадзуми, студент-маг из группы Веселова.

— По сути, в общем-то, ничем. Только сформулировано другими словами и в другом месте. А по виду… стоикам безразлично воздаяние после смерти. Буддизм говорит о воздаянии и плохой карме. Поэтому образ жизни простых людей, выросших в этих системах, будет очень сильно отличаться. Об этом вам подробнее расскажут на занятиях по заколдовыванию немагов. Но сейчас у нас урок военной подготовки. Позвольте показать вам, как использование мягкости помогает побеждать в бою. Представьте себе траву, которая сгибается под действием силы, а затем разгибается. Если бы она была твердой, как сухая ветка, она сломалась бы. Как говорят даосы: "Все существа рождаются мягкими и гибкими, а умирают твердыми и жесткими. Твердость и жесткость — это смерть". Пусть ваши руки и ноги действуют мягко, как та трава. Не встречайте противника глухими блоками — мягко возьмите его движение и проводите его туда, куда вам нужно. То же самое и во время дискуссии — если противная сторона выдвигает заведомо неверные аргументы, не торопитесь оспорить каждый из них. Спросите у собеседника: "И что дальше?" — скорее всего, он сам покажет свою неправоту. А теперь разберём приемы, основанные на мягкости…

Аналогичный урок профессор Марадей провел и в группе Майорова, что вызвало у них с Соколовым новый приступ религиозного рвения. Майоров и Соколов составили удивительную пару — оба они ухитрялись оставаться горячими коммунистами, будучи при этом пламенными проповедниками христианства. Правда, их старания обратить остальных в свою веру не увенчались успехом, поскольку они сами ещё не очень хорошо представляли себе, что именно проповедуют, но горячности это у них не убавляло. Друг друга они понимали прекрасно, ещё их немного понимал Шигарев и Анатасия Дранкович (их "крестница" с подготовительного курса), а то, что остальные их не понимают абсолютно, их не волновало.

После лекции о стоиках Василий целую неделю приставал ко всем с идеей о том, что мягкость и смирение — это очень хорошо потому, что повышает дееспособность воинов и производительность труда в промышленности. Его понял только Максим Прохоров (в своём улучшенном варианте, после событий в корпусе 19а), а все остальные от Василия просто отмахнулись.

— Я ничего не понимаю, — жаловался Майоров, — у меня уже голова кругом от всего этого "сплошного наоборот". Вроде был такой хороший коммунизм с диктатурой пролетариата, все борются за общее дело, а оказывается, что это тупиковый вариант, бесправие, уравниловка, принуждение к добру силой и всё такое. Было христианство — смирение, смиренномудрие, открытость Богу, — и вот на тебе, сплошной культ невежества и всесокрушающей силы. Всю жизнь считал мусульманство агрессивным невежеством, а теперь оказывается, что в нём глубоких вещей не меньше, чем в христианстве.

— Это как это? — удивился Веселов, — Чего это ты такого начитался? Ты же вроде христианство любил?

— Я и до сих пор люблю. А прочитал частично в методичке про тарикат, частично мы с Соколовым сами додумались. Там написано было, что христианство в первых веках нашей эры вызвало сильнейшие злоупотребления в Византийской империи. В таком духе, что образ наказывающего и всесокрушающего бога парализует всех людей, кто хоть с какой-то совестью, страхом перед богатством и свободомыслием, в результате чего все ведущие места занимают откровенные грабители. Плюс к этому образ всесокрушающего бога заставляет людей думать людей о том, чтобы решить проблемы одним махом, прессует страхом малого времени, и люди теряют возможность делать неторопливо, со вниманием ко всем подробностям. Там много чего ещё написано было, например, про то, что образ смирения есть, а образов системообразующей угрозы и ломателя этой угрозы нет, в результате ни одно общее дело не может быть организовано.

— Это как-то слишком заумно, я не понял, — признался Александр.

— Да мы и сами только с третьего раза поняли, на примерах. Если своими словами, то у фашистов есть образ того, на ком фиксируются все надежды на то, что все проблемы будут преодолены — это фюрер. У католиков это папа. У мусульман это образ праведного шейха. А у ортодоксальных христиан нет. Поэтому у них на двоих три мнения.

Александр секунду подумал.

— Но это не недостатки христианства, это, скорее, системные проблемы государства.

— Поэтому я и говорю, что продолжаю любить христианство. Но что делать в реальном мире — у меня скоро крыша поедет. Всё вокруг всё время оказывается не тем.

— Всё является не тем, чем кажется, — дружно пропели сразу несколько весёлых голосов.

— А ты попробуй не думать, — сказала Ваулина, — жизнь, она идет и идёт, а что надо, оно само на тебя выйдет. Вот смотри, как красиво — цветы, облака…

Они сидели на пригорке, недалеко от университета, на берегу озера, и пытались готовиться к экзаменам. Кроме Ваулиной и Майорова, присутствовали ещё и все старые знакомые Александра по Палеарсии, и новые знакомые по группе Майорова, и кое-кто из совсем новых знакомых по ордену "Летящего паровоза". Естественно, что заниматься в этих условиях оказалось практически невозможно — то и дело вспыхивал смех, разгорались споры. Ваулина периодически восклицала: "Так, всё, давайте учиться!" — но при этом сама спела с хором уже три песни. По просьбам учащихся, разумеется.

— Самотёк имеет свойство превращаться в болото, — мрачно ответил Майоров, — не могу я об этом не думать. А ещё я не могу понять, как все отмахиваются от такой восхитительной вещи, как смирение.

Компания не успела застонать, поскольку из-за дерева послышался проникновенный шепот:

— Ты одинок? Тебя никто не понимает? Ты хочешь поговорить об этом?