В поисках невидимого Бога - Страница 51
Я знаю человека, который в семьдесят лет все еще живет с мамочкой, каждую неделю отдает ей получку и, прежде чем выйти из дома, всегда спрашивает разрешения. В свое время мать расстроила его помолвку, и с тех пор он так и пребывает у нее под каблуком. Знаю я и других биологически вполне взрослых людей, которые ведут себя совершенно по–детски, потому что родители буквально задушили сыновей и дочерей своей «любовью» и боятся их отпустить. Такие мамы и папы нарушают один из главных законов природы: задача родительства состоит в том, чтобы выпустить в жизнь здоровых взрослых, а не беспомощные существа, достигшие физической зрелости. Крокодилица, осторожно раскалывая яйцо, помогает детенышу выбраться наружу, переносит его в водоем и отпускает в свободное плавание. Орлы трясут гнездо, чтобы заставить птенцов взлететь. Мамы и папы позволяют сыновьям спотыкаться и падать, иначе те не научатся ходить. Возрастание предполагает здоровую боль и постепенное оставление родного крова.
Инфантильная вера, основанная на нереальных ожиданиях, законничестве и созависимости, может продержаться до тех пор, пока не столкнется с суровой действительностью. Через такое столкновение прошли Иов, Авраам, пророки, ученики Христа. Иисус сказал: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали» (Ин 11:14, 15). Да, Он готовил учеников к новой, подлинной реальности. В этой реальности будущих апостолов ожидало Воскресение — но лишь после того, как состоится встреча со смертью.
Сказав, «если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф 18:3), Христос, разумеется, не имел в виду инфантильную веру. Но о чем же тогда говорил Спаситель? В проповеди Фредерика Бюхнера я нахожу три особенности детства, которые, скорее всего, и подразумевал Иисус.
У детей, замечает Бюхнер, нет предвзятых мнений о мире. Некоторые дети, прочитав «Хроники Нарнии», брали топорик или другое подходящее орудие и в стенке домашнего шкафа пытались проделать проход в неведомую страну. Многие малыши с тревогой взирают на дымовую трубу: она узкая, сумеет ли Санта–Клаус пролезть в нее? А в фильме Стивена Спилберга именно дети, а не взрослые, привели инопланетянина к себе домой и ухаживали за ним.
«Маленькие еще», — немного пренебрежительно говорим мы о детях, верящих в волшебные чудеса, и пытаемся им подыгрывать. Но высокомерничать не стоит. Ведь именно детская вера заставила римского сотника просить Иисуса об исцелении раба. Именно детская вера подтолкнула друзей расслабленного разобрать крышу и спустить больного на носилках в дом, где находился Христос. Именно детская вера позвала Петра ступить на воды озера, а учеников — распознать в Человеке, стоящем среди них, Того Самого Иисуса, смерть Которого они недавно видели. А здравомыслящие взрослые люди пытались убедить исцеленного слепого, что он не может видеть, и хотели убить воскресшего Лазаря. Они вознамерились дать взятку римским стражникам, чтобы те не свидетельствовали о Воскресении Спасителя.
Вере, которой восхищался Иисус, было присуще что–то детское, и я, читая Евангелие, удручаюсь нехваткой в себе именно такой веры. Слишком уж легко я перехожу к заниженным «взрослым» ожиданиям, слишком мало верю в возможность перемен и способность Бога исцелить мои душевные раны. Грань между верой детской и верой инфантильной подчас очень тонка, поэтому осторожность здесь не помешает, но чрезмерно осторожничать тоже ни к чему.
Во–вторых, говорит Бюхнер, дети умеют искренне принимать подарки. Они берут их с радостью и без смущения. Они не задаются вопросом, заслуживают ли они дара, и не беспокоятся, как ответить взаимностью. Ребенок с удовольствием срывает оберточную бумагу и начинает разглядывать, что ему подарили. Моя бабушка, женщина мудрая, делала в день рождения моего брата подарок не только ему, но и мне (только поменьше), и наоборот. Но я не чувствовал себя ни капельки ущемленным, напротив, без всякой задней мысли наслаждался бабушкиным даром, потому что был уверен, что получил его по праву.
В этом смысле нечто детское есть и в Самом Боге, ведь Он, как ясно из Ветхого Завета, с радостью принимает дары. Дары во время Своей земной жизни принимал и Бог–Сын: вспомним приношения волхвов к его колыбели; благовония, которыми женщина умастила ноги Иисуса, и восторг Марии, сестры Лазаря.
Дети научили меня почти всему, что я знаю о хвале и благодарении. Им нетрудно каждый день благодарить Бога за домашнюю собаку и белок, которые играют возле дома. «Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день», — учил молиться Иисус (Лк 11:3). Именно детский дух позволяет мне, получая ежедневные Божьи дары, не считать их чем–то обычным, само собой разумеющимся. И тот же детский дух позволяет раскрывать руки навстречу Божьей благодати, которую я получаю по милости Его, независимо от моих деяний.
И третье: дети умеют доверять. Ребенка, который крепко держится за мамину руку, не пугает дорожное движение. Более того, детей надо специально учить не доверять посторонним, ибо недоверие противоречит устройству их души.
Когда Иисус молился в Гефсиманском саду, Он обращался к Всевышнему так, как обращались к своим отцам иудейские дети: «Авва Отче!» — милый папочка. Что бы ни ждало Его впереди, Он сознательно решил довериться Богу: «Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» (Мк 14:36). И даже на кресте Он молился: «Отче! В руки Твои предаю дух Мой» (Лк 23:46). Мы знаем, что Его кристально чистое детское доверие оправдалось.
Поэтесса Кэтлин Норрис рассказывает о долгой рассудочной борьбе, которую она вела с верой своего детства: одно время многое в христианском учении казалось ей неправдоподобным. Впоследствии, столкнувшись с проблемами в личной жизни, она попала в бенедиктинское аббатство, где, к удивлению Норрис, монахи отнеслись к ее тяжелым сомнениям и интеллектуальным вопросам очень спокойно. «Я была даже разочарована: я–то думала, что именно мои сомнения мешают вере. В каком же я была замешательстве, приправленном изрядной долей любопытства, когда пожилой монах заявил, что сомнение есть лишь семя веры, знак того, что вера жива и готова расти и плодоносить». Монахи не стали развеивать сомнения Норрис, а просто наставляли ее в воцерковлении и общении с Богом.
Норрис узнала, что по–гречески слово «веровать» значит «отдавать свое сердце», и нашла, что богослужение вполне может быть одной из форм веры. Она обнаружила, что может от души читать Символ Веры, смысл которого ей не совсем понятен: «Как поэт, я привыкла к текстам, не вполне постижимым разумом». Впоследствии она поняла, что общение с Богом, подобно любому другому, содержит в себе неизвестность: ты доверяешь партнеру, хотя и не знаешь, куда общение с ним тебя заведет. Норрис начала с доверия, из которого впоследствии и развилась ее зрелая вера.
Нереальные ожидания или отсутствие предубеждений в вере, законничество или благодать, созависимость или детское доверие? Сколь непросто отыскать золотую середину! Непросто, но крайне важно: к духовному инфантилизму ведет много дорог, а к зрелым отношениям с Богом — единственный узкий путь.
Прекрасное свидетельство о детской вере в тяжелых обстоятельствах мы находим в замечательной книжечке Владимира (Вальтера) Чишека «Он ведет меня». Поляк Чишек, выросший в католической семье, присоединился к иезуитской миссии. Он добровольцем вызвался служить в СССР — стране воинствующего атеизма! — и в 1938 году был рукоположен в сан иеромонаха с именем Владимир. Чишек был весьма удручен, когда вместо СССР его отправили в Польшу. Но тут началась Вторая мировая война, Гитлер напал на Польшу, и толпы польских беженцев хлынули в Советский Союз. Среди них был и Чишек, который усмотрел в происходящем промыслительную возможность служить там, где он всегда хотел. Отец Владимир считал, что Бог ответил на его молитвы.
Вскоре, однако, НКВД арестовало Чишека. Целых пять лет он провел в мрачных застенках Лубянки, подвергаясь мучительным допросам. Оставаясь в одиночестве, Чишек подолгу вопрошал Бога: где, в чем он ошибся? Ведь он призван на священническое служение, а как служить в камере–одиночке? Что толку от всей его подготовки? Или Бог за что–то его наказывает? Впоследствии он уступил требованиям следователей и подписал признание о причастности к шпионажу, хотя от дальнейшего сотрудничества категорически отказался. Его приговорили к пятнадцати годам исправительных работ в Сибири.