В плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах - Страница 1

Из предисловия: Два года спустя по окончании этого плавания[1] в жизни В. М. Головнина происходят новые события, еще более упрочившие его мировую известность. При описи Курильских островов, когда «Диана» бросила якорь у острова Кунасири для пополнения запасов провианта и пресной воды, Головнин и сопровождавшие его два офицера и три матроса были вероломно захвачены японцами в плен. В томительные дни пребывания в течение двух с лишним лет в японском плену, почти без всякой надежды на освобождение, раскрываются во всей полноте благородные личные качества этого замечательного русского человека – его мужество, великодушие, патриотизм, любознательность ученого-исследователя. Несмотря на тяжелые условия содержания в японской тюрьме, он ведет дневник, изучает, насколько это ему позволяют обстоятельства, жизнь, быт, религиозные воззрения японского народа, государственное устройство этой страны, тогда совсем почти не известной народам Европы. Записки «В плену у японцев», изданные Головниным вскоре по освобождении из плена, были переведены на многие европейские языки.

В Эрмитаже давали пьесу «Горе-богатырь». Ее сочинила Екатерина II. Главным героем пьесы был шведский король Густав III. Петербург смеялся над остроносым скандинавским монархом. Но за весельем крылось беспокойство.

Тревожен был 1788 год. На юге началась турецкая кампания; на севере со дня на день ждали столкновения Швеции с Россией.

Рассказывали, что Густав грозит опрокинуть медного всадника – памятник Петру I, что дамам двора своего сулит он блистательный бал в Петергофе и готовит торжественный молебен в Петропавловском соборе. Стремительным натиском предполагал король овладеть русской столицей и в Зимнем дворце продиктовать Екатерине II позорный мир.

Летом 1788 года шведы, не объявляя войны, открыли огонь по русской крепости Нейшлот. После бомбардировки они предложили гарнизону капитулировать. Однорукий комендант, старый вояка майор Кузьмин, ответил неприятелю:

– Я без руки – не могу открыть ворота. Пусть его величество сам потрудится!

И война началась. К границам Финляндии шли русские войска; флот спешно готовился к боям.

В эти дни в Морском корпусе состоялся очередной выпуск. На Балтийском военном флоте нехватало офицеров, и гардемарины отправлялись служить, не закончив курса. Их выпускали «за мичмана». Кадеты толпою ходили провожать своих старших товарищей. Они тащили мичманские сундучки и долго глядели на шлюпку, отвозившую мичманов на корабли. Вздохнув и позавидовав тем, кто шел в бой навстречу славе и чинам, кадеты возвращались в «сень наук» – в свой запушенный и полуразрушенный дом, носивший звучное имя – Итальянский дворец.

Кадет Василий Головнин был в корпусе новичком. Двенадцатилетнему мальчугану трудно было привыкнуть к суровым корпусным порядкам.

Из поколения в поколение жили Головнины в своем родовом Гулынском имении. 8 апреля 1776 года родился здесь Василий Головнин. Кто бы мог думать тогда, что доведется ему на своем веку побывать в таких краях, о которых никогда и не слыхали жители глухого Пронского уезда Рязанской губернии. Мальчику едва минуло девять лет, когда он остался сиротою. С детства он был записан в Преображенский полк и со временем должен был надеть мундир армейского офицера. Но родственники решили почему-то иначе: мальчик был отдан в Морской кадетский корпус.

Корпус в те времена выглядел жалко. После пожара, случившегося на Васильевском острове в 1771 году, его перевели в Кронштадт. Профессора и столичные преподаватели ездить туда не желали. Директор корпуса, просвещенный и гуманный Иван Логинович Голенищев-Кутузов, назначенный членом Адмиралтейств-коллегий, в Кронштадте бывал редко. Корпус оказался в руках невежественных «фрунтовиков». Офицеры чаще и охотнее посещали кронштадтские трактиры, нежели классы и кадетские комнаты.

Ученье в корпусе все же шло. Арифметике учил высокий, широкоплечий, с грубоватыми ухватками Николай Курганов. Преподавал он прекрасно и, ежели б не страсть к горькой, пошел бы в науках далеко. Магистры Эдинбургского университета Никитин и Суворов читали курс тригонометрии. Навигацию учили по Бугеру, морские эволюции – по Госту.

Изучали артиллерию, корабельную архитектуру, механику и фортификацию, чистописание и правописание, рисование, фехтование, иностранные языки, закон божий и прочее.

Василий Головнин учился старательно и успешно. Не по летам серьезный, он казался хмурым и неприветливым. Он привык полагаться только на себя; у него не было ни защитников, ни советников. Когда по праздникам возбужденные и веселые кадеты уезжали к родным в Петербург, он оставался в корпусе, и книги были единственным его утешением. Читал он много, любил рассказы о путешествиях, обстоятельные, длинные и подчас немного скучные.

А на Балтийском море продолжали греметь пушки. Флот доблестно отстаивал столицу. После Гогландского сражения в июле восемьдесят восьмого года петербуржцы стали называть русских моряков «спасителями столицы». «Стремительный» шведский удар не удался.

Однако шведы не унимались…

Незадолго перед выходом в море эскадры вице-адмирала Круза на борт корабля «Не тронь меня» поднялся кадет Василий Головнин.

На рассвете 23 мая 1790 года корабли Круза завязали сражение с шведской эскадрой. Гул орудийной канонады прокатился над Финским заливом и был услышан в Петербурге. В городе заговорили о близости шведов, о неприятельском десанте. В Кронштадте у крепостных пушек появились мещане, адмиралтейские мастеровые, рекруты.

Кронштадт приготовился к обороне.

Сражение продолжалось два дня. Кончилось оно отступлением шведов.

Спустя месяц Головнин участвовал во второй крупной баталии: блокированный в Выборгском заливе шведский флот прорывался в море. Утром 22 июня, пользуясь засвежевшим ветром, шведы начали выходить из бухты. Русские канониры открыли огонь. Залив и корабли окутались едким пороховым дымом. Горячка и азарт боя захватили Головнина.

В августе 1790 года мир, заключенный в Верелэ, водворил тишину над волнами Балтики. Василий Головнин вернулся в корпус, кадетскую куртку его украшала медаль за храбрость. Ему исполнилось тогда четырнадцать лет.

Еще два года продолжалась учеба. Две зимы протекли в классах, два лета – в практических плаваниях на «Изяславле», «Прохоре», «Трех святителях».

Наконец наступил долгожданный день – день выпуска. Василий Головнин по числу баллов закончил корпус вторым. И как сильно он был огорчен, когда узнал, что его «по малолетству» оставляют в корпусе еще на год. Пришлось покориться. Его произвели в сержанты и стали выплачивать небольшое жалованье. Головнин принялся за изучение иностранных языков, истории, физики.

Прошли чередою двенадцать месяцев, показавшиеся ему очень долгими. 1793 год принес Головнину производство в мичманы.

Облачившись в новенький белый мундир, белые чулки и башмаки с пряжками, мичман ходил представляться начальству и благодарить за производство. Он осторожно ступал по грязи кронштадтских улиц и чувствовал себя счастливейшим человеком.

Недолго пробыл Головнин в Кронштадте. На военном транспорте «Анна-Маргарита» ушел он вскоре в Швецию. На корабле Головнин познакомился с русским посланником в Стокгольме Сергеем Петровичем Румянцевым. Румянцев был одним из образованнейших людей России.

Май 1795 года застал молодого моряка на 44-пушечном «Рафаиле», который шел в состава эскадры вице-адмирала Ханыкова к берегам Англии. Часть похода Головнин провел на корабле «Пимен», где в то время служил его приятель по корпусу Петр Рикорд.