В петле - Страница 15

– А когда вы меня видели в первый раз?

– В Ботаническом саду.

– Как же вы меня узнали, если никогда до тех пор не видели?

– По одному человеку, который подошел к вам.

Он пристально смотрел на нее, но она не изменилась в лице и спокойно сказала:

– Да, несколько жизней тому назад.

– Откройте ваш секрет молодости, Ирэн.

– Люди, которые не живут, прекрасно сохраняются.

Гм! Звучит горько! Люди, которые не живут. Но с этою можно начать разговор, и он так и сделал.

– Вы помните моего кузена Сомса? – Он заметил, что она чуть улыбнулась на этот нелепый вопрос, и продолжал: – Он два дня назад был у меня. Он хочет получить развод. А вы хотели бы этого?

– Я? – вырвалось у нее изумленно. – После двенадцати лет немножко поздно, пожалуй. Не трудно ли это будет?

Джолион твердо посмотрел ей в лицо.

– Если... – начал он.

– Если у меня нет любовника? Но у меня с тех пор никого не было.

Что почувствовал он при этих простых чистосердечных словах? Облегчение, удивление, жалость? Венера, у которой двенадцать лет нет возлюбленного!

– Но все-таки, – сказал он. – Я думаю, вы много дали бы, чтобы быть совсем свободной.

– Не знаю. Какой в этом смысл теперь?

– Ну а если бы вы кого-нибудь полюбили?

– Ну и любила бы.

В этих простых словах она, казалось, выразила всю философию женщины, от которой отвернулся свет.

– Так! Что же, ему передать что-нибудь от вас?

– Только то, что я сожалею, что он не свободен. У него ведь была возможность. Не знаю, почему он ею не воспользовался.

– Потому что он Форсайт. Мы, знаете, никогда не расстаемся с нашим добром, пока нам не захочется получить вместо него что-нибудь другое; да и тогда неохотно.

Ирэн улыбнулась.

– И вы тоже, кузен Джолион? А мне кажется, вы не такой.

– Я, конечно, немножко выродок – не совсем чистый Форсайт. Я никогда не пишу полупенни на моих чеках, я всегда округляю, – смущенно сказал Джолион.

– Ну, а что же теперь хочет Сомс вместо меня?

– Не знаю, детей, может быть.

Она секунду сидела молча, опустив глаза.

– Да, – прошептала она наконец. – Это тяжело. Я бы рада была ему помочь, если бы могла.

Джолион разглядывал свою шляпу. Чувство неловкости овладевало им все больше и вместе с тем чувство восхищения, удивления и жалости. Какая она милая, и так одинока; и как все это сложно!

– Так вот, – сказал он. – Я, конечно, увижу Сомса. Если я чем-нибудь могу вам помочь, знайте, я всегда к вашим услугам. Вы должны видеть во мне заместителя отца, правда, довольно жалкого. Во всяком случае, я сообщу вам о результатах моего разговора с Сомсом. Он ведь может и сам представить материал.

Она покачала головой.

– Ему это многого будет стоить; а мне терять нечего; я бы рада была помочь ему освободиться; но я не представляю себе, что я могу сделать.

– Я пока что тоже, – сказал Джолион.

Вскоре после этого он простился и вышел.

Он уселся в кеб. Половина третьего! Сомс сейчас у себя в конторе.

– В Полтри! – крикнул он в окошечко.

Перед зданием парламента и на Уайтхолл газетчики выкрикивали: «Серьезное положение в Трансваале!» – но он почти не замечал этих криков, занятый своими мыслями об этом поистине прекрасном лице, о ее мягких темных глазах и об этой фразе: «У меня никого не было с тех пор». Что делать, как жить такой женщине, когда жизнь ее вот так остановилась? Одна, без защиты, ведь рука любого мужчины угрожает ей или, вернее, протягивается к ней, чтобы схватить ее при первой возможности. И вот так она живет год за годом!

Слово «Полтри» вверху над пешеходами вернуло его к действительности.

«Форсайт, Бастард и Форсайт» – черными буквами на гороховом фоне – исполнили его некоторой решимости, и он поднялся по каменной лестнице, бормоча:

– Вот они, ревнители собственности! Но ведь без них не обойдешься!

– Мне нужно видеть мистера Сомса Форсайта, – сказал он мальчику, открывшему дверь.

– Как доложить?

– Мистер Джолион Форсайт.

Мальчик посмотрел на него с любопытством – ему еще никогда не доводилось видеть Форсайта с бородой – и исчез.

Контора «Форсайт, Бастард и Форсайт» постепенно поглотила контору «Тутинг и Баулс» и занимала теперь весь второй этаж. Фирма сейчас состояла, собственно, из одного Сомса и изрядного количества старших и младших клерков. Уход Джемса около шести лет назад положил начало быстрому росту этой монополии, но она с особенной скоростью пошла в гору с уходом Бастарда, которого, как утверждали многие, доконала тяжба Фрайера против Форсайта, запутывавшаяся все больше и больше и сулившая все меньше выгод тяжущимся сторонам. Сомс, с его более трезвым отношением к делу, не позволял себе беспокоиться зря; напротив, он давно предугадал, что судьба наградит его на этом деле двумястами фунтами годового дохода чистоганом, и почему бы и нет?

Когда Джолион вошел, его двоюродный брат составлял список тех процентных бумаг, которые, ввиду слухов о войне, он решил посоветовать своим клиентам продать, раньше чем это сделают другие. Он искоса взглянул на Джолиона и сказал:

– Здравствуйте. Одну минуту. Присядьте, пожалуйста.

И, дописав последние три цифры, положил линейку, чтобы отметить строчку, и повернулся к Джолиону, покусывая плоский указательный палец.

– Да? – сказал он.

– Я виделся с ней.

Сомс нахмурился.

– Ну и что же?

– Она осталась верна прошлому.

Сказав это, Джолион тотчас же упрекнул себя. Лицо его кузена вспыхнуло густым багрово-желтым румянцем. И что его дернуло дразнить это несчастное животное!

– Мне поручено передать, что она очень жалеет, что вы не свободны. Двенадцать лет – это большой срок. Вы лучше меня знаете закон и те возможности, которые он дает вам.

Сомс издал какой-то неясный хриплый звук, и затем оба на целую минуту замолчали. «Точно кукла восковая, – думал Джолион, следя за бесстрастным лицом, с которого быстро сбегал румянец. – Он никогда и вида не подаст, что он думает и что он собирается сделать. Точно кукла!» И он перевел взгляд на карту цветущего приморского городка Бай-стрит, будущий вид которого красовался на стене для поощрения собственнических инстинктов клиентов. У Джолиона мелькнула странная мысль: «Не предложит ли он мне сейчас получить по счету: «Мистеру Джолиону Форсайту – за совет по делу о моем разводе, за его отчет о визите к моей жене, за поручение отправиться к ней вторично, итого причитается шестнадцать шиллингов восемь пенсов».

Вдруг Сомс сказал:

– Я больше не могу так жить, говорю вам, я больше не могу.

Глаза его метались по сторонам, как у затравленного зверя, который ищет, куда бы скрыться. «А ведь он действительно страдает, – подумал Джолион, – мне не следует этого забывать только потому, что он неприятен мне».

– Конечно, – мягко сказал он, – но это в ваших руках. Мужчина всегда может добиться этого, если возьмет дело на себя.

Сомс круто повернулся к нему с глухим стоном, который, казалось, вырвался откуда-то из глубины:

– Почему я должен еще страдать после всего того, что я вытерпел? Почему?

Джолион только пожал плечами. Рассудок его соглашался, инстинкт восставал; почему – он не мог объяснить.

– Ваш отец, – продолжал Сомс, – почему-то симпатизировал ей. И вы, вероятно, тоже? – Он бросил на Джолиона подозрительный взгляд. – По-видимому, стоит только человеку причинить зло другому, он завоевывает всеобщее участие. Не знаю, в чем меня можно упрекнуть, и никогда не знал и раньше. Я всегда относился к ней хорошо. Я давал ей все, что она могла желать. Она мне была нужна.

Снова рассудок Джолиона поддакнул, но инстинкт снова воспротивился. «Что это? – подумал он. – Должно быть, я какой-то урод, ну а если так, пусть уж и буду такой, как есть, лучше уж быть уродом». – Ведь как-никак, – с какой-то угрюмой свирепостью заключил Сомс, – она была моей женой.

И тотчас слушателя его словно осенило: «Вот оно! Собственность! Ну что же, в конце концов, мы все владеем своим добром, но живыми людьми... брр!»