В Париже дорого умирать - Страница 8

— Там, откуда я родом, их называют «мечта парикмахера».

Женщина засмеялась. Мне показалось, ее сильно позабавило, что я принял ее за проститутку на машине, промышляющую в этом районе. Я сел на соседнее сиденье, и она выехала мимо министерства внутренних дел на бульвар Мальзерб.

— Надеюсь, Луазо не очень вас мучил, — сказала она.

— У меня вид на жительство просрочен.

— Пф! — фыркнула она. — Принимаете меня за дуру? В этом случае вас вызвали бы в префектуру, а не в министерство внутренних дел.

— Что же тогда, по-вашему, ему было надо?

Женщина сморщила нос.

— Откуда мне знать? Жан-Поль сказал, вы расспрашиваете о клинике на авеню Фош.

— Предположим, я вам скажу, что сроду ничего не слышал об авеню Фош?

Она втопила педаль, и я увидел, как растет цифра на спидометре. С колесным скрежетом машина вывернула на бульвар Османн.

— Я бы вам поверила. Хотелось бы мне никогда о ней не слышать.

Я внимательно посмотрел на нее. Далеко не девочка, где-то около тридцати. Темные волосы, темные глаза. Тщательно наложенная косметика. Одежда соответствует машине: не супермодная, но отличного качества. Что-то в ее спокойной манере поведения подсказывало, что она побыла замужем, но явное дружелюбие также подсказывало, что сейчас она уже не состоит в браке. Не снижая скорости, женщина выехала на площадь Звезды и спокойно вписалась в трафик. Она поморгала фарами опасно приблизившемуся таксисту, и тот отвернул. На авеню Фош она свернула в проезд. Распахнулись ворота.

— Приехали, — сказала она. — Пойдемте глянем.

Большое здание стояло на собственной площадке. На закате французы тщательно закрывали ставнями окна на ночь. Этот мрачный дом не был исключением.

При ближайшем рассмотрении в штукатурке виднелись трещины, как морщины на небрежно накрашенном лице. На авеню Фош слышался шум машин, но за садовой оградой и как бы издалека.

— Значит, это и есть тот самый дом на авеню Фош? — сказал я.

— Да, — подтвердила девушка.

Большие ворота затворились за нашей спиной. А из тени показался мужчина с фонариком в руке. На цепочке он вел маленькую дворняжку.

— Идите вперед, — сказал он, вяло махнув рукой. Я предположил, что это бывший полицейский. Только они умеют так неподвижно стоять, не переминаясь с ноги на ногу. А собака — это овчарка в гриме.

Мы прошли по бетонному скату в большой гараж. Тут стояли штук двадцать иномарок разной стоимости: «форды», «феррари», «бентли» с откидным верхом. Стоявший возле лифта человек произнес:

— Оставьте ключи в зажигании.

Мария сняла мягкие туфли, в которых вела машину, и обула пару вечерних туфель на каблуке.

— Держитесь рядом, — тихо сказала она.

Я ласково потрепал ее по плечу.

— Ближе не надо, — проговорила она.

Когда мы поднялись на лифте на цокольный этаж, там оказался сплошной красный плюш и хрусталь. Декор в стиле конца века. И все тут звенело: смех, медали, кубики льда, монеты, люстры. Основное освещение давали резные газовые лампы с фонарями из розового стекла. Еще тут имелись огромные зеркала и фарфоровые вазы на подставках. Девушки в длинных вечерних платьях красиво сидели на широкой лестничной площадке, а бармен в одном из альковов разливал напитки настолько быстро, насколько мог. Очень фешенебельная обстановка. Конечно, тут не было республиканской гвардии в блестящих шлемах, выстроившейся вдоль лестницы с саблями наголо, но создавалось впечатление, что она была бы тут к месту.

Мария взяла два бокала шампанского и несколько канапе с черной икрой. Один из мужчин сказал:

— Сто лет тебя не видел.

Мария кивнула без особого сожаления.

— Тебе бы следовало тут быть нынче ночью. Одного из них чуть не убили. Он ранен. Сильно ранен.

Мария кивнула. Я услышал, как за моей спиной одна из женщин произнесла:

— Должно быть, ему страшно больно. Иначе он бы так не кричал.

— Они всегда кричат, это вовсе ничего не значит.

— Я могу отличить настоящий крик боли от имитации, — возразила женщина.

— Интересно, каким образом?

— В настоящем крике нет музыки, он резкий… скрежещущий. Некрасивый.

— Кухня великолепна, — раздался голос за моей спиной. — Очень тонко нарезанная копченая свинина подается горячей, нарезанные пополам холодные цитрусовые, чаши с необычными теплыми злаками, политыми кремом. И эти странные большие яйца, которые есть в Европе, умело зажаренные так, что желток остается почти сырым. Иногда копченая рыба разных сортов.

Я повернулся. Говоривший оказался китайцем средних лет в смокинге. А беседовал он с соплеменником. Заметив мой взгляд, он сказал:

— Я рассказываю коллеге об изысканном английском завтраке, которым всегда так наслаждаюсь.

— Это месье Кван-Тьен, — представила китайца Мария.

— А вы, Мария, просто неотразимы сегодня, — сказал месье Кван-Тьен. И добавил несколько фраз на мандаринском диалекте.

— Что это? — поинтересовалась Мария.

— Это стихотворение Сяо Хун-Мэй, поэтессы и писательницы, которая очень восхищалась западными поэтами. Ваше платье напомнило мне этот стих.

— Прочтите на французском, — попросила Мария.

— Оно местами не очень деликатное, — виновато улыбнулся китаец и тихо начал читать:

Мария засмеялась.

— А я думала, вы скажете «краснее Китайской Народной Республики».

— О, это невозможно, — тихонько рассмеялся месье Кван-Тьен.

Мария потащила меня прочь от двоих китайцев.

— Увидимся позже, — бросила она через плечо. И шепнула мне: — У меня от него мурашки по коже.

— Почему?

— «Сладкие слезы», «краснее крови»… — Мария вздрогнула, словно стряхивая эти воспоминания. — Есть в нем что-то болезненно-садистское, что меня пугает.

Сквозь толпу к нам протиснулся мужчина.

— Кто твой друг? — спросил он Марию.

— Англичанин, — ответила она. И добавила, солгав: — Старый друг.

— Выглядишь неплохо, — одобрительно кивнул мужчина. — Но я бы хотел увидеть тебя в тех туфлях на шпильке.

Он прищелкнул языком и рассмеялся. Но Мария даже не улыбнулась. Гости вокруг нас оживленно беседовали и пили.

— Прекрасно, — раздался знакомый мне голос. Месье Датт улыбнулся Марии. На Датте был черный пиджак, полосатые брюки и черный галстук. Выглядел он поразительно спокойным в отличие от большинства гостей: ни лихорадочно горящих глаз, ни смятого воротничка.

— Вы пойдете? — спросил он Марию и глянул на карманные часы. — Они начнут через две минуты.

— Не думаю, — ответила Мария.

— Ну конечно, пойдете! Ты же знаешь, что тебе понравится, — сказал Датт.

— Не сегодня, — возразила Мария.

— Ерунда, — ласково проговорил Датт. — Еще три схватки. Один из них громадный негр. Великолепная мужская фигура с огромными руками.

Датт поднял руку, наглядно демонстрируя свои слова, но при этом пристально смотрел на Марию. Она занервничала под его взглядом, и я почувствовал, как она крепче уцепилась за мою руку, как от страха. Раздался звонок, гости прикончили напитки и поспешили к задней двери.

Датт положил руки нам на плечи и повел в том же направлении, куда двинулась толпа. Когда мы миновали двустворчатые двери, я увидел обстановку зала. В центре возвышался бойцовский ринг, а вокруг рядами стояли стулья. Сам зал представлял собой роскошное помещение с позолоченными кариатидами, украшенным лепниной потолком, огромными зеркалами, изящными обоями и толстым красным ковром на полу. Пока зрители рассаживались, люстры начали потихоньку гаснуть. Воцарилась атмосфера предвкушения.