В ожидании расцвета, или «Апокалипсис – сегодня!» - Страница 5

«Выбраковка» — лишняя иллюстрация того, как навязчиво гудящий соцзаказ превращает небесталанного писателя в зомби-бракодела. А таланта у г-на Дивова не отнять. Для закрепления и углубления впечатлений я прочитал «Закон фронтира» и убедился, что и словом автор владеет, и с психологией знаком, и сюжет умеет выстроить. Вполне сложившийся, зрелый и способный писатель, которого черт попутал слушать не собственное дыхание, а невнятный рев оппозиционного сразу всему электората.

«Выбраковка» — весьма посредственный боевик на тему: «Если бы это и было возможно, то все равно, скорее бы всего не помогло, но с другой стороны, надо же делать хоть что-нибудь, хотя это не просто бесполезно, но и просто глупо…», — и т. д. «Закон фронтира», чем-то напомнивший мне незабвенный «Вспомнить все» с Арнольдом Ш., все же ближе к классическому «Мальвилю» Робера Мерля — возможна ли жизнь после Апокалипсиса и если да, то какая? В отличие от верхувенского блокбастера, цель героя О. Дивова — не замочить злобных марсианских олигархов, а понять, кто он есть и как жить дальше. Да и Регуляторы из «Закона фронтира» не чета паладинам «Выбраковки».

По-своему преломляется тема Апокалипсиса в двух последних, наиболее значительных и удачных книгах А. Громова — «Шаг вправо, шаг влево» и «Год лемминга». Обе эти книги — каждая по-своему — рассматривает вопрос о доле ответственности человека за происходящее во время Апокалипсиса. Герои этих книг — те, кто призваны, обязаны, назначены защищать человечество. «Есть такая профессия…» На них возложена колоссальная ответственность. Как и любой квалифицированный профессионал, они умеют делать свою работу хорошо и эффективно и при этом имеют достаточно невысокое мнение о своих подопечных. Так же, как не только пастух, но и его овчарка не слишком мирволят к стаду.

Апокалипсис в их понимании не кара небесных сил, а внутренний, дарвинистский саморегулятор популяции. Даже если человечество не заслужило Апокалипсиса, небольшая встряска не помешает. Одним словом, «Пусть выживает сильнейший!» Апокалипсис, таким образом, становится экстремальным экзаменом — не только для вида, но и для каждой особи в отдельности.

В связи с этим поднимаются вечные и однозначно не решаемые вопросы. Можно ли и допустимо противодействовать катаклизму? Нужно ли спасать обреченных? Стоит ли спасать человечество или все-таки подождать, пока вымрут те, кто по нашему субъективному мнению является «леммингом»? Может ли человек безнаказанно брать на себя роль апокалиптического судии, отделяя овнов от козлищ, людей от леммингов? Как увязать вместе милосердие и справедливость? То, что автор предлагает некий вариант развития событий, еще не значит, что именно этот путь правилен и оптимален — у читателя остается возможность сделать свой собственный вывод и выбор.

Даже если А. Громов и не знает абсолютного ответа на все эти вопросы, он не показывает читателю свои сомнения и колебания. В данном случае, в отличие от книг О. Дивова, демиург-автор если и знает решение проблемы, то все равно не скажет, а предложит читателю найти частное, личное решение поставленной задачи. «Каждый выбирает для себя…»

…после публикации «Карфагена» меня упрекали в том, что я не уделил достаточно внимания творчеству М. и С. Дяченко. Будучи известен своей чуткостью к конструктивной критике, я решил немедленно исправить упущение. Первое впечатление от чтения «Привратника», «Преемника» и «Шрама», признаюсь, было обескураживающим.

У меня сложилось устойчивое впечатление, что высокопрофессионального писателя Дяченко (по аналогии с досточтимым сэром Г. Л. Олди) кто-то намеренно «выталкивает» в «низкий жанр» фантастики. Впоследствии эта точка зрения получила подтверждение в прекрасном выступлении А. Валентинова, которого так же «выпихнули» из исторической романистики в неведомую никому криптоисторию. То, что ни один цех и ни одна гильдия не хотят принимать новых, да еще и талантливых мастеров, само по себе сенсацией не является. Обычная средневековая практика. А лукавые книгопродавцы, понимая, что легче всего всучить читателю нечто аляповато раскрашенное, требуют — хоть кровь из носу — затолкать куда-нибудь фантастический элемент. Таким образом и появляются дэрги в прекрасном историческом романе.

Немудрено, что, к величайшему сожалению моего друга и коллеги П. Амнуэля, научная фантастика в России приказала долго жить. Научная фантастика, уже по своему определению, неразрывно связана с наукой, каковая, в свою очередь, появляется лишь в развитом и развивающемся обществе. Скажем, при капитализме. А в средневековье наука кормится перевранными и оборванными античными источниками и все больше интересуется чарами и колдунами, волшебными палочками и драконами, псоглавцами и одноногими людьми. Наиболее продвинутые алхимики и серьезные астрологи добывают в поте лица философский камень и уточняют подробности ближайшего Апокалипсиса. До научной ли фантастики тут, ей-Богу?! Свят, свят, свят! Когда общество — выше крыши — заинтересовано оберегами и амулетами и никак не может решить проблему черной кошки и тяжелого понедельника, ни о каком полете к Альфе Центавра мечтать не приходится. Бытие определяет не только сознание, но и, кое-где, подсознание. Поэтому, в целом соглашаясь с блестящей статьей Е. Лукина о научной фантастике и литературе вообще в «Если», замечу, что при всей самодостаточности литературы и ее праве на изобретение новых миров не стоит все же пренебрегать законами мирового тяготения и прочими вселенскими константами. Как-то это не «comme il faut». Возрождение науки начинается с появления первых гуманистов, обращающихся к человеку, с тем, чтобы понять его. При этом некий остаточный фантасмагорическо-магический флер на первых порах сохраняется.

Приблизительно в этой манере и написана упоминавшаяся мной трилогия Дяченко. Все, казалось бы, замечательно — ощущение времени, характеры, поступки, страсти, психология. «Но Боже мой! Какая скука…» эта ваша Третья сила. Она относится к категории ружей, которые не выстрелят ни в первом, ни во втором, ни в третьем акте и вообще никогда — потому что из той категории палок, что не стреляют ни одного раза в год. Как бы автор не пытался напугать читателя — дальше вышеупоминавшейся Бяки-Закаляки Кусачей его фантазия не движется. И, позвольте, что это за неведомая сверхмогущественная сила, которую три раза подряд самым наглым образом щелкают по носу?! Одним словом, сначала поманят и наобещают, а потом держат и не пущают… Грустная была бы история, если бы не напоминала старый одесский анекдот, когда некий молодой человек по очереди женится на трех сестрах и все они одна за другой через некоторое время после замужества умирают: «Ви, конечно, будете дико смеяться, но Ваша дочка таки снова умерла!» А еще это напоминает сказочку одного баловавшегося беллетристикой графа — про пастушонка, без толку кричавшего «Волки! Волки!». Кстати, этот же граф заметил по поводу своего коллеги-разночинца: «Он пугает, а мне не страшно». Так и на мой взгляд — единственное, что на корню загубила Третья сила, так это три хороших романа…

Но, как популярный лет тридцать тому маэстро, я не оставлял стараний. И был вознагражден. По первости — небольшой, но великолепно написанной повестью «Ритуал». Секрет успеха, на мой взгляд, прост — можно придумывать какой угодно антураж и подробности, закрутить тугой спиралью сюжет, но нельзя — придумать человека, изобрести для него страсти, измыслить психологию. То, что сойдет с нечистых рук самовлюбленного сериальщика, настоящий писатель себе никогда не позволит и не простит. Потому драконы и морское чудо-юдо — не самоцель, а лишь деталь картины, когда на переднем плане, как и в любой большой литературе — человек и история его любви на фоне маленького персонального армагеддончика. Мне скажут, что история любви принцессы и дракона избыточно романтична, но ведь это та самая романтика, которая продолжает двигать колесо истории, когда ломается любой логический привод.