В остальное время - Страница 2
Изменить размер шрифта:
«Туча из…»
Туча из
ниоткуда, град в пять утра в
июле, солнце,
будто
кирпич на голову, наблюдаешь,
и ужасно душно,
и сняла с
себя все, что можно было снять,
даже надела
побольше
на себя, чтобы побольше было
снять, и
наблюдаешь,
говоря псу – давай-ка сменим
простыни, но
сухих
простыней нет уже неделю, а пес
уснул три
холодных
душа назад и три пирога с капустой
назад, и наблюдаешь,
еще не понимая того,
что я, по ту сторону тучи, по ту
сторону
града, по ту
сторону солнца, уже понял – это не что
иное, как затянувшееся объяснение.
«Кофе на…»
Кофе на
чай, водку на красное,
сову на жаворонка, и
сработало.
Кричащую на сопящую,
пышку на худенькую,
рекламщицу
на училку, и сработало.
Тревогу на усталость,
многих на
одну, секс на сон, и
сработало.
Континент на
остров, фиаско на
победу, себя
на другого –
и тут, как назло,
работать перестало.
«Жареные кабачки! ну кто бы мог…»
Жареные кабачки! ну кто бы мог
про нее такое подумать?
Хотя что подумать я мог про нее?
Мы едва знакомы.
Солнце завалилось на завтрак
подобно давнему другу,
а масло пело песню скворчащую
на сковородке.
Никогда кофе с ложкой гречишного меда
не был настолько
вкусным. Кто мог подумать,
что ждало меня волшебное утро?
Да, счастья нет, но лучше всего
его имитируют несчастные.
«Порывался бросить…»
Порывался бросить
свою судьбу и уйти
к другой –
для такого решения
подходили все дни,
но особенно один.
Хотел высказаться,
с немотой надоевшей
расквитавшись,
для чего вспоминал
разные слова,
но особенно одно.
А проснувшиеся руки
слепо шарили
в поисках близости –
для этого годилась
любая женщина,
но особенно одна.
«Случалось, они…»
Случалось, они
не могли больше терпеть
и мчались к нему
домой во время
обеденного перерыва,
ради каких-то
минут.
Иногда не было где
припарковаться,
часто не
работал лифт, зимой
приходилось возиться
с заиндевевшими
ботинками, шарфами,
колготками,
а хуже всего
подводила страсть,
начинавшая стесняться
саму себя,
и они уговаривали ее,
стараясь не
переходить
на крик, а дорога обратно
мучала невыносимым
молчанием – у него
не было музыки, которая бы
ее не бесила.
Но они повторяли это
еще и еще, потому что
не могли терпеть.
«Она дарила мне охру…»
Она дарила мне охру,
орехи, рыбу и
китовые зубы,
я дарил ей
латунные трубки,
бруски сандалового дерева и
ткань из рафии.
Мы старались, чтобы подарок
всегда был
чуть больше
подарка, полученного вчера
от другого. Она
напоминала мне
долгие предложения Фолкнера и
вторую часть
итальянского концерта. Я
напоминал ей деревенский дом
до ее
переезда
в Тверь и таксиста, проводившего
ее, пьяную, до
двери
зимой, нервничавшего и все
время улыбавшегося.
Мне
нравилось смотреть,
как она остервенело
орудует зубной щеткой,
придерживая рукой
волосы, все
положенные пять минут.
Ей нравилось утром
на кровать
садиться одетой
и накрашенной, будить меня
и говорить,
что ей пора
на работу. Может, где-то
на самом верху все это
складывалось
в единую картину, но нам не
дано было
ее увидеть. Нам оставались
фрагменты, между которыми
не было никакой связи.