В осаде - Страница 16

— Эй, — окликнул он Саньку. — Здорово, чего пялишься?

Санька узнал Семку, адъютанта Хрена.

— А мне не запрещали! — сказал он с вызовом.

Семка наехал на него лошадью и остановился.

— Твой старый хрыч с батькой нашим грызется.

— Он такой! — сказал на всякий случай Клешков.

Вышел и встал в калитке Фитиль. Он безмерно скучал в этих местах, где ему не к чему было приложить свои таланты.

— Фраер, — позвал он Семку, — у вас в железку играют?

Семка, не привыкший к небрежному обращению, молча смотрел с седла на Саньку и поигрывал нагайкой.

— И откуда такая публика у нас взялась? — раздумывал он вслух. — Может, срубать вас к бису, и дело в шляпе!

Фитиль подошел и тронул его за колено.

— Есть у вас, кто по фене ботал?

Семка вперился в него, побагровел и вскинул нагайку, но Фитиль дернул за повод коня, и тот сделал свечку. Разгневанный адъютант еле усидел в седле.

— Пацан, — сказал, усмехаясь, Фитиль, — ты со мной не вяжись. Меня и на каторге стереглись.

Семка внезапно схватился за пистолет. У Фитиля наган был уже в руках.

— Оставь дуру, шкет!

Тогда Семка засмеялся.

— Силен!

Он слез с коня и, ведя его за повод, подошел к Фитилю.

— На каторге был?

— И еще кое-где, — процедил Фитиль и циркнул ему под ноги. — Я у тебя спрашиваю: фартовые парняги у вас есть?

— Попадаются, — сообщил Семка, — могу познакомить.

Они двинулись к штабу, за ними побрел Санька.

Толпа у штаба разбредалась.

— Тут погодите, — сказал Семка, кивнув на скамью под окнами. — Я скорехонько.

Фитиль подобрал какую-то палку, вынул нож, уселся строгать. Клешков, сидя рядом, прислушивался к шуму за окном. Рама была приотворена, и низкий хриплый голос какого-то штабного перехлестывался с Князевским тенорком.

— Вы уж меня извините, — паточно тек голос Аристарха, — только что же вам в городе-то потом делать? Анархия там и сама не прокормится, и народ не прокормит. Меня начальники мои вот об чем просили: ты, мол, Аристархушко, объясни умным людям, что нам с ними надоть союз держать. Пусть они нам город помогут взять, а потом мы им поможем, ежели что, в деревне. Отсюда вместе и начнем.

— Я же говорил, — пробубнил штабной, — взять город можно, только если ваши там перережут красных пулеметчиков.

— Нет, — хрипло сказал командный голос, и Клешков узнал Хрена, — давай сначала раскумекаем наши программы. Ваш союз-то белый выходит?

— И чего это мы все по цветам раскидываем? — опять умильно запел Князев. — Это ж не в красильне. Наш союз за порядок, за крепкое правление…

— За Врангеля? — спросил еще один голос.

— Да-к, что ж Врангель. Врангель -нам он неведом. Мы за всенародное правление, за вече… Чтоб к нему люди всех классов и состояний были допущены…

— Я, батько, считаю такой контакт с белыми изменой революции, — сказал глухой гундосый голос. — Город мы и без того возьмем, большевиков и без того придавим, но с белыми я бы контачить не стал. Мы анархисты-революционеры, мы за безвластье, а наш новый союзничек — слыхали? — за твердый порядок, за генералов да буржуазию.

— Ты, Гольцов, не бухти, — сказал чей-то напряженный и злой голос, — ты программу свою пока в карман положь. Как город брать с одной конницей против пулеметов?…

В это время к сидящим подошел Семен с тремя повстанцами, одетыми ярко и лихо: в мерлушковые папахи, в офицерские бекеши, в синие диагоналевые галифе и хромовые сапоги.

— Ось, знакомьтесь, — сказал Семка, — це тоже каторжные. И, видать, по схожим делам.

— Фармазонил? — спросил один из подошедших, присаживаясь рядом с Фитилем.

Фитиль, вприщур наблюдая за троими, коротко и наотрез мотнул головой.

— Домушничал? — спросил второй.

И снова Фитиль отмахнулся.

— Медвежатник?

— Дело на Голохвастовской в Киеве слыхали? — спросил Фитиль и веско осмотрел всех троих.

— Три миллиона! — с восторгом сказал один, приседая перед лавкой на корточки. — Да постой, там же Федька Сука трудился.

— Сука на каторге в ящик сыграл, — сказал Фитиль, — да он там шестеркой был.

— Кто же атаманил? — теперь все трое склонились к Фитилю, стараясь всосать в себя все, что услышат.

— Каторжники собрались, — с усмешкой шепнул Семка Клешкову, — почуяли своего.

— Вершил я, — сказал Фитиль. — Три лимона, разные камешки на триста косых.

— Голова, — с уважением сказал, поднимая голову, тот, что сидел на корточках.

— Эх, нам бы теперь обстряпать дельце, — сказал второй.

— Вас батько на новую жизнь зовет, — встрял в разговор Семка, — а вы все на старой дорожке топчетесь.

— Есть где потолковать? — спросил Фитиль.

Все четверо поднялись и дружно пошли куда-то в конец улицы.

— Рыбак рыбака видит издалека, — сказал Семка. — А тебя чего он не взял?

— Я не с ним, я с Князевым, — пробурчал Клешков. Он еще не разобрался в обстановке. А пора было на что-то решаться.

— За белых значит? — спросил Семка, свертывая самокрутку. — Эх ты, пескарь, за контру стоишь!

— За красных быть, что ли? — спросил Клешков.

— А хоть за красных, раз идею анархии не понимаешь! — сплюнул Семка. — Красные как никак за революцию!

— За революцию? — в полной растерянности пробормотал Клешков. — Так они ж против ваших… — И тут в голову закралось подозрение: проверяют!

— Они, конечно, кровопийцы, — сказал Семка, поигрывая ногой в офицерских кавалерийских бриджах, — и комиссары у них — гады. Но все-таки… И царя они шлепнули. Да не пужайся, — хлопнул он по колену Клешкова, и довольно-веселое лицо его с усиками под верхней губой засветилось смехом, — я этих боевиков в гроб уже с десяток поклал, — он и погладил кобуру. — Но был тут один ихний малый. Я тебе скажу, мало таких. Шурум-бурум такой устроил, что до сих пор вспоминают. Из-под носа ушел. Я его в роще за селом нагнал, а он, безрогая скотина его мать, осилил меня. Пистолет отнял. Мог шлепнуть, не сходя с места, а он, ядрена корень, не стал. Оставил жить. Так что я теперь перед красными в долгу. — Семка удивился всем своим горбоносым лицом и закачал головой. — И что ему стоило? Нажал курок, и нету Семки. А — не стал.

Раскрылось окно, выглянуло оплывшее лицо в красной феске.

— Сема, — спросил своим хриплым дискантом Хрен, — охрану для жинки обеспечил?

— Обеспечил, батько, — сказал адъютант. — Махальные известят, как появится.

— Гляди! — погрозил атаман и исчез в окне. Из комнаты опять донеслись раздраженные голоса.

— Кого это ждут? — спросил Клешков.

— Христю, жену батьки, — лениво ответил Семен. — Подлая баба, скажу тебе, братишка, спасу от нее нет.

— А чего для нее охрану нужно? Для почету, что ли?

— Для почету — это одно, а второе — колупаевские тут… Настырные ребята.

Клешкову очень хотелось знать о колупаевских, но он не стал спрашивать, потому что за окном говорил чей-то голос, говорил увесисто и четко.

— Хай тому глотку заткнут, кто идет против объединения. И начихать, кто протягивает руку, лишь бы супротив комиссаров, — Клешков узнал голос одноглазого Охрима, выступавшего на митинге. — Возьмем город, тогда поделимся и поспорим, а нонче надо договориться и действовать. Нехай они возьмут на себе пулеметы, а мы ударимо с фронта. Ось тогда запляшут комиссарики. А я за то, чтоб сговориться, батько.

Наступило молчание. Потом Хрен сказал:

— Оно верно. Мозгуй над планом. Охрим и ты, Кикоть. Треба красных вырезать. Тогда поговорим.

Показался всадник. Он несся с такой скоростью, что собаки брызгами разлетались из-под копыт.

Семка вскочил и бросился во двор. Протрубили сбор. Из ворот стали выезжать всадники.

В конце улицы под багряными сводами пирамидальных тополей появился окруженный всадниками фаэтон. Из двора, сопровождаемый штабом, выехал Хрен и погнал коня навстречу фаэтону.

— А ты что же? — спросил Клешков Семку.

— Надоело, — сказал Семка, — я воевать пришел, а мне поручено над Христей мух отгонять. Нехай батько сам отдувается.