В облупленную эпоху - Страница 4

Ее доставили в Кремль на его личном «Паккарде» — не на служебной, разъездной машине. Провели в его кабинет по выложенным ковровыми дорожками коридорам, мимо застывших, как столбики кипарисов, лейтенантов охраны. Она бывала и Белом доме, и в Букингемском дворце, но целомудрие и строгость послевоенного Кремля поразила ее. Он на это рассчитывал. В кабинете — небольшой комнате, отделанной дубом, — он принимал лишь немногих гостей. Встретил ее прохаживаясь вдоль стола — не сидя, чтобы не пришлось вставать при ее появлении. Поприветствовал со сдержанной улыбкой, прячущейся под сединой усов. Расспросил, как она устроилась, как показалась ей обновившаяся после войны Москва, благо не было нужды в переводчике — в Америку в 20-м году ее вывезли уже с русским языком. Она отвечала негромко, кратко, не то что шейх с его бурными восклицаниями, чуть склонив набок голову, как бы одновременно и в легком поклоне, и в желание получше рассмотреть его. И это ему неожиданно понравилось. То, как она преодолевает страх. Немолодая полная женщина в неброском темном платье без украшений, с седеющей крупной головой. (Он всегда придавал большое значение личным впечатлениям от собеседника.) Она робела, и это было хорошо, но недостаточно. Он привык, что его боятся, но сейчас ему нужно было другое. «Что, еслы мы отпустым всэх варобьэв в Палыстыну?» — небрежно спросил он, когда протокольная часть беседы была закончена. «Готовы вы ых прынать там?» Повисло продолжительное молчание. И он, истолковывая это как невозможность ответа, внутренне восторжествовав, продолжал:

«Англычане мнэ гаварят: нэлза собырат всэх ывреэв в одном мэстэ». — «Мы готовы принять всех», — после паузы отвечала она.

«А как отнэсутся к этому вашы сосэди, это будэт для ных неожиданность»… Он испытующе посмотрел на нее. «Вы дэйствытэльно гатовы к этому?» Она выдержала его взгляд: «Мы готовы к трудностям». «А что вы скажытэ, еслы мы ых всэх, как прэдатылэй русского народа, вышлым в Сыбыр?» Он всегда нарочно усиливал свой грузинский акцент, когда хотел, чтобы его слова запомнились. «Я скажу, что это будет ошибкой. Никто, поднимавший руку на божий народ, не достигал еще своей цели», — твердо отвечала она. Он вдруг почувствовал, как захолонулось, остановилось сердце, стало трудно дышать — проклятое здоровье, возраст, возраст, черт подери… Возраст, и ничего более! Он — Великий Дракон, безраздельный хозяин одной шестой части суши — не должен показывать свою слабость, идти на поводу у этой палестинской бабы. Но он понимал, что сила сейчас не на его стороне. А сердце отбивало свой причудливый нездоровый ритм, будто пустившись в пьяного гопака. Эта ведьма погубит меня, если я откажусь от ее условий, с внезапным испугом понял он. А врачам нельзя доверять… Он молча прошелся по кабинету, посмотрел в зашторенное окно, где за кирпичной стеной застыл приземистый мавзолей. Она не провожала, не ела его взглядом, краем глаза он заметил и это, застыла у покрытого зеленым сукном стола. «А что, если я предложу ей в обмен на свою жизнь жизнь ее соплеменников… Что скажет она тогда мне?» — подумал он. Но он знал, что ответ уже получен. Не ее ответ, ее он раздавит ногтем — ответ Того, Кого даже он раздавить не может. Но он не был бы он, если б показал это. Он неторопливо обернулся от окна к ней. Взглянул своим знаменитым немигающим взглядом. Нет, не врет ведьма. ДАНО ПРАВО ЕЙ! «Советцкыя власт нэ дэлаэт ошыбок», — тяжело обронил он и провел пальцем черту в воздухе. «Поэтому мы и верим, что вы не сделаете ошибки», — с достоинством отвечала она. «А что ты скажэш, еслы я отдам тэбэ ых?!» — напрямую спросил ее он. «Скажу, что тогда у вас в Палестине будет миллион верных друзей», — не отводя расширившихся глаз, произнесла она. «Ыды, мы ызвыстым тэбя о нашэм рэшэныи», — устало махнул он больной, обычно заложенной за борт френча рукой.

Оставшись один, он долго в глухом, как войлок, молчании ходил по кабинету. Никто не решался нарушить его уединение. Думал о превратностях судьбы, которым подвержено все земное, ибо все земное тленно. О том, что случай — самое малое проявление Высшей Воли — способен разбить вдребезги самый великолепный план. (Думал он по-русски чисто и легко, сказывалось долгое проживание среди русского народа и русских книг.) Он помнил историю, рассказанную ему много лет назад, он все помнил, этим прохиндеем Лазарем, историю о том, как Тит Римский стоял на носу корабля, подплывающему к Святой Земле, и как комар, ничтожный комарик, впившись ему в глаз, заразил малярией. Император — император умер, едва взяв Иерусалим. Он думал о том, что связан теперь по рукам, а со связанными руками много не навоюешь. Что делать с евреями, он теперь не знал. Наконец, вызвал к себе Поскребышева.

Покинув Кремль, она почувствовала, что воздух вокруг нее стал иным, словно разреженным, так что если захотеть и взмахнуть руками — можно взлететь. Несмотря даже на тесноту и пахнущий дорогой кожей и табаком салон принадлежащей самому могущественному человеку на земле машины. Взлететь, хотя человеку и не дано летать. Кто-то, когда-то, она совершенно не помнила кто, рассказывал ей, почему Иисус ходил по водам. Потому что ходить по водам гораздо проще, чем взлететь, не имея крыл. И человечество, научившись ходить по воде, должно когда-нибудь научиться летать, когда пространство и время станут другими. Или она за эти полчаса стала другой… То, что теперь с ее народом все будет в порядке, она не сомневалась. Она не знала, что теперь будет с ней. И не в том смысле, что живой ее не выпустят из Москвы, она готова была погибнуть, а в том — другом смысле, что всегда бывает с посланниками Предвечного.

Вызывая к себе Поскребышева, он уже знал о своем решении, знал, что скажет ему, вернее, какого ответа добьется от него. Поскребышев остановился в дверях, как всегда, ожидая приглашения пройти. «Проходи, проходи», — кивнул Сталин. (Говорил он, когда нужно, тоже без малейшего акцента.) «Как у нас обстоят дела с переселением этого избранного народа, доложи». — «Все готово, товарищ Сталин, можно начинать хоть сейчас». Говоря это, худой и высокий Поскребышев склонился и стал похож на сломанный лук. «Готово, говоришь…» — Сталин пристально посмотрел на него. И Поскребышев отшатнулся от этого взгляда, не зная, что ожидать. Сталин прошелся по кабинету, не спеша раскурил трубку, он не курил уже больше часа, последнее время старался поменьше курить, и глядя на Поскребышева все тем же парализующим взглядом, проговорил: «А что, если мы оставим этих евреев в покое, вышлем вместо них кого-нибудь других. Ты как думаешь?» — «Кого, товарищ Сталин?!» — опешил Поскребышев. «Вышлем вместо них, например, татар». — «Татар уже выслали, товарищ Сталин». Сталин вновь бросил недобрый взгляд на него: «А что, у нас уже некого больше высылать, что, перевелись уже враги советской власти?» — сварливо спросил он. «Есть. Найдем!» — поспешно закивал Поскребышев. «Вот и найди, — уже миролюбиво согласился Сталин. — Возьми хоть этих, ну как их… чебоксар». — «Кого, товарищ Сталин?!!» — «Что ты все заладил: кого, да кого… Не можете решить без товарища Сталина ни один вопрос. Ничего сами не можете!» — «Понял, товарищ Сталин, сегодня же сделаем, — не решился перечить Поскребышев. — Разрешите идти?» — «Иди, — разрешил Сталин. — И не тяни с этим, приступай». Пятясь, Поскребышев покинул кабинет. В тот же день несколько тысяч ассирийцев, отловленных по Москве, — никого больше в сталинском секретариате не смогли выдать за загадочных «чебоксар», — были высланы в Казахстан. Так нежданно свершилось историческое возмездие за высланные из Земли обетованной в VIII веке до новой эры «десять колен» — потомков Иакова. После 56-го года реабилитированные ассирийцы вернулись в Москву — у них своя драматическая судьба.