В обличье вепря - Страница 1

Они пришли из Филаки и Фер на фессалийской равнине, из Иолка на магнесийском прибрежье, из Лариссы и Титерона на берегах Пенея. Они оставили за спиной Нарикс и Трахин и двинулись в глубь суши, на запад, мимо клыками торчащих вершин горы Эты и горячих фермопильских вод [1]. Реки выводили их из Арголиды, Эматии и Локриды — Асоп, Аксий и Кефис, — из Мегары же и Афин путь им лежал через Коринфский перешеек. Они плыли на восток с Итаки и Дулихия; на запад с Эгины и Саламина.

Каждый герой — как аванпост той съеживающейся страны, чей центр — место их сбора. Они открывают ее на ходу, и каждый их шаг все туже затягивает петлю силка вкруг той точки, где пути их должны сойтись. Они друг для друга как дичь в этой бескровной, подготовительной охоте.

Те, что спускаются с высоких отрогов Тайгета или Эриманфа, соединяются с теми, кто идет на запад из Аргоса и Алей, на север из Амикл, Спарты, Герении или Пилоса. С мыса Тенар, на самом южном кончике Пелопоннеса, путь ведет через Мессению, а за Мессенией в Арену; из Арены же — в Элиду. Аркадия — горная твердыня, прохладная и нетронутая. Один выходит из густых туманов Киммерии [2], другой отправляется в путешествие из Скифии [3]. Еще один спускается на утлой лодчонке по Скамандру, затем пересекает Геллеспонт, проплывает к югу от Имброса и Самоса, к северу от Лемноса, ориентируясь на гору Афон, на тройном Пеонийском истме [4]. Затем покажется берег Евбеи, и счастливое движение приливной волны или восточного ветерка понесет его по проливу, покуда морской рассол не сменится пресной водой, которую выносит в море питаемый горными снегами Сперхей. В устье реки он сойдет на землю, в первый раз после Трои.

Пейзажи их детства распахивают зеленые плащи, открывая мужчин, которыми они успели стать: конников [5] и кормчих [6], бегунов [7] и калек [8]. Они идут по новой для них земле, и земля сама стекается в тропинки, а те ведут к совпадениям, которые стерегут их в будущем. Они — краснобаи [9] и обманщики [10], воры [11], сыновья [12] и сообщники воров [13]. Их тяжкая добыча влачится за ними по земле. Они бросили бы ее, если б могли. Они крадут скот и укрощают лошадей [14]. Они мчатся верхом на дельфинах [15]. Они убивают кентавров [16]. Они — убийцы [17], и жертвы убийц [18], и мстители за убитых [19]. Они обязаны друг другу кровью, текущей у них в венах, и эти сходящиеся в одной точке маршруты представляют попытки как скрыться от подобного рода долгов, так и взыскать их. Редкая возможность отсрочки лежит впереди, заключенная в ожидающей их задаче, такая же, какую некоторые из них находили на палубе «Арго» или в иолкской пыли, где состязались, дабы почтить Пелия. Его сын тоже здесь [20]. И убийца сына здесь же [21].

Они убивали собственных братьев [22], их предавали очищению и просто предавали [23]. Самые начала их жизней рифмуются с финалами [24], которые придут словно гром среди ясного неба и навсегда впечатают их образы в почву [25]. Собственные деяния влекут их вперед словно звери, чья природа — ненависть друг к другу: свирепые львы и огненноокие вепри, вместе впряженные в постромки, они взрывают землю и разносят возниц в клочья об острые камни [26]. Золотые ожерелья, которые они набросили на шеи своих жен, становятся удавками на их собственных шеях, волоча их лицом вниз по земле [27]. Они наблюдают за тем, как ветшают их образы. Они чувствуют, как лопается и расходится на них кожа. Они щетинятся иглами сломанных и торчащих наружу костей. Их воспоминания — воспоминания стариков, тех, кто видел смерть в избытке, кто смотрит со стен, кто платит за жизнь выкуп и после смерти сыновей теряет вкус к жизни [28].

Однако и сами они — сыновья, и помнят других отцов, чем те, коими обречены стать они сами. Взлетая в воздух, чтобы приземлиться по ту сторону рва, ты смотришь вверх и видишь загорелую руку и пальцы, сжатые вкруг рукояти зазубренной рамфы [29]. Другой ловит взглядом седеющую отеческую голову: отвратившееся от жертвы, раскрасневшееся от огня лицо исказилось, руки судорожно стиснуты, пальцы дрожат [30]. Третий глядит в отверстый рот, извергающий красное месиво из сухожилий, хрящей и размягченных костей [31]. Взор его невинен, но глаза — волчьи [32]. Их отцы — смертные с аппетитами богов [33] или боги с аппетитами смертных [34].

И все-таки здесь, в преходящей случайности этой встречи, и сейчас, между неизбежными началами и концами сюжетов, они могут сделать шаг в сторону, сойти — каждый — с проложенной для него колеи. Каждый из них может выбраться из этой борозды, которая становится все глубже, которая отмечена и продавлена отпечатками его же собственных ног и которая в конечном счете скроет его глубоко под землей [35]. В себе они способны отыскать несокрушимое ядро [36]. Их беспорядочные странствия влекут их все ближе друг к другу, линии, протянутые меж ними, складываются в новое, на поверхности земли воссиявшее созвездие. На грубой ткани горного ландшафта формируется существо, раскинувшее по сторонам тонкие паучьи ножки; его чернилистое тело — место их встречи. Каждый из них — пункт назначения для других, ему подобных.

Страна, которая их все еще разделяет, — место случайных и непредсказуемых метаморфоз. Те районы, что подальше от моря, полнятся пророчествами, и трансформации предсказаны заблаговременно. Здесь братья оказываются дядями [37], женщины могут стать мужчинами, а мужчины претворяются в суровую породу рек, бредут в воде по пояс и стоят, обтекая, на берегах, рожденные минуту назад, но уже взрослые [38]. Местность с каждым шагом становится все уже. Ее координаты привязаны к их ничем не ограниченным телам и к тому, что они делают. Те, кто здесь погибнет, сделают это по чистой — счастливой — случайности [39] или же по неосторожности [40].