В начале было воспитание - Страница 43
Очень многим трудно смириться с мыслью о том, что их поведение больно бьет по ни в чем не повинным людям. Ведь еще в детстве их приучили к тому, что жестокое наказание — это неизбежная расплата за какую-либо провинность. Одна учительница рассказывала мне, что многие дети, посмотрев фильм про холокост, говорили: „Евреи сами виноваты, иначе их бы не наказали так жестоко“.
Эти слова позволяют понять усилия авторов едва ли не всех биографий Адольфа Гитлера, приписывающих своему герою в детстве такие пороки, как лень, упрямство и склонность ко лжи. Но неужели ребенок рождается лжецом? И разве не ложь дает ему единственный шанс выжить и сохранить остатки достоинства, имея такого отца? И разве не полная зависимость от настроения другого человека заставляла Адольфа Гитлера (да разве только его одного!) лицемерить и приносить домой плохие отметки, т.к. это позволяло почувствовать себя хоть в чем-то независимым? Не исключено, что Гитлер, описывая позднее свой открытый конфликт с отцом по вопросу о выборе профессии, задним числом несколько преувеличивал свою роль. Но произошло это вовсе не потому, что сын по природе своей был трусом», а потому, что с таким отцом вообще ничего нельзя было обсуждать. Скорее всего истинное положение дел отражает следующая цитата из «Майн Кампф»:
«Я даже мог себе позволить не высказывать открыто свои взгляды, чтобы не вызывать сразу яростные возражения отца. Я уже твердо решил отказаться в будущем от карьеры чиновника и потому внутренне был совершенно спокоен» (цит. по: К.Heiden, 1936, S.16).
Примечательно, что Конрад Хайден, который приводит эту цитату в своей книге, тут же называет своего персонажа «маленьким трусом». Мы требуем от ребенка, чтобы он, живя фактически в условиях тоталитарного режима, был искренним, но, вместе с тем, никогда не возражал отцу, всегда приносил домой хорошие отметки и вообще беспрекословно выполнял свои обязанности.
Один из биографов Гитлера Рудольф Ольден следующим образом объясняет причину плохой успеваемости Адольфа:
«Еще более усилилось нежелание ходить в школу. Он вдруг оказался совершенно неспособным к учебе, т.к. единственным побудительным мотивом к ней была твердая рука отца. Со смертью отца пропал важный стимул» (R. Olden, 1935, S.18).
Итак, стимулом были побои. Но ведь в той же самой книге автор чуть раньше так охарактеризовал Алоиза:
«После ухода на пенсию и переезда в деревню он сохранил прежний чиновничий гонор и требовал, чтобы его по-прежнему называли „господином старшим таможенным оффициалом“. Крестьяне — как богатые, так и те, кто даже не имел своего дома, привыкшие обращаться друг к другу на „ты“, смеха ради пошли ему навстречу. С крестьянами он так и не подружился, а в семье установил самую настоящую диктатуру. Жена смотрела на него снизу вверх, а детям он давал почувствовать, какая у него крепкая рука. Адольфа он совершенно не понимал и постоянно мучил его. Когда Алоизу нужно было позвать Адольфа, он, бывший унтер-офицер, свистел, и ребенок должен был бежать на этот свист» (R. Olden, S. 12).
Ольден выпустил свою книгу в 1935 г., когда были живы еще многие жители Браунау, хорошо знавшие семью Алоиза Гитлера. От них совсем нетрудно было почерпнуть правдивую информацию. Но насколько мне известно, ни в одной из биографий Гитлера, вышедших после войны, нет таких подробностей. Человек, который свистом, как собаку, подзывает к себе собственного ребенка, слишком похож на надзирателя концлагеря, и современные биографы по вполне понятной причине постеснялись упомянуть этот эпизод. Зато в их книгах прослеживается тенденция приукрашивания облика отца. Они или объясняют его жестокое обращение с детьми тем, что телесные наказания считались тогда вполне нормальным явлением, или, подобно Етцингеру, считают, что Адольф Гитлер вообще не подвергался насилию. Именно Етцингер, строя замки на песке, пытается доказать, что все обвинения Алоиза в жестокости — «клевета». Впрочем, это неудивительно. В своих психологических выводах он недалеко ушел от Алоиза Гитлера. Печально лишь то, что многие более поздние работы основываются как раз на его выводах.
В действительности же Гитлер подсознательно подражал отцу. В фильме Чаплина он, бравый военачальник, довольно смешон. Таким же видели Гитлера и его противники. Но ведь именно таким и был Алоиз в глазах своего сына. Но был еще и другой Алоиз — грозный муж матери Адольфа Клары, которой он внушал глубокое уважение и которая буквально трепетала перед ним. В самом раннем детстве Адольф, несомненно, тоже воспринимал его именно таким, и какая-то частица этого восприятия сохранилась глубоко в его подсознании. Он заставил немецкий народ отнестись к нему так, как мать когда-то относилась к отцу, и увидеть в нем могучего, любимого, почитаемого вождя. Гитлер, безусловно, был творческой личностью, и порой трудно избавиться от ощущения, что именно поэтому он так усиленно стремился сделать своих современников участниками грандиозного спектакля, главное действующее лицо которого — народ — должно было боготворить фюрера так, как он в свое время боготворил отца. Ведь не случайно он ввел порядок, при котором даже друг друга следовало приветствовать восклицанием «Хайль Гитлер!» Об этом до сих пор помнит каждый, кто жил в то время. Кто-то имел возможность смотреть на него глазами наивного восхищенного ребенка, другим была уготована роль ребенка-жертвы, объекта истязания. Каждая творческая личность обращается к воспоминаниям о детстве, сохранившимся в подсознательном, и никто бы Гитлера в этом не упрекнул, если бы его спектакль не стоил жизни многим миллионам ни в чем не повинных людей. А скольким, оставшимся в живых, была причинена глубокая психическая травма, поскольку они стали объектом проекции отщепленного зла!
Впрочем, несмотря на то, что маленький Гитлер до возникновения конфликтов с отцом подсознательно отождествлял себя с ним, в книге «Майн Кампф» есть места, где он дает понять, что уже в трехлетнем возрасте он был способен воспринимать многое как автономная личность.
«В подвале, в квартирке из двух комнат, ютится семья из шести человек. Одному из сыновей, положим, три года. [...] Скученность и теснота делают жизнь невыносимой и приводят к постоянным размолвкам и ссорам. [...] Родители ругаются между собой почти каждый день, и грубость выражений, которые они при этом употребляют, вряд ли возможно превзойти. Естественно, что рано или поздно это должно отразиться на детях. Каким же образом? Это знает только тот, кто видел, как пьяный отец избивает мать... Иной шестилетний ребенок знаком с тем, о чем взрослые и думать боятся. Как не помнить... Ведь то, что он видит и слышит дома, не побуждает его любить ближнего своего. [...] Особенно плохо все может закончиться, если отец непременно хочет настоять на своем, а мать ради детей противится этому — тогда возникает скандал. В той мере, в которой отец отдаляется от матери, он приобщается к бутылке. И если он в субботу или воскресенье приходит домой поздно ночью, пьяный в доску и без гроша в кармане, то часто разыгрываются такие сцены... Не приведи Бог!
Я сам все это видел сотни раз. [...]» (Stierlin, 1975, S.24).
Если бы Гитлер рассказал от первого лица о том, что пережил этот мальчик, которому «положим, три года», это было бы, конечно, ниже его достоинства. На это он никак не мог пойти. Но сомневаться в достоверности рассказа не приходится.
Гитлеру фактически удалось сделать жертвой своей семейной драмы весь немецкий народ. Так называемые «законы о защите чистоты расы» обязали всех немцев доказывать чистоту своего происхождения до третьего колена. Отсутствие убедительных доказательств или попытка подделать свою родословную могли повлечь за собой общественное презрение, различные унижения и, наконец, смерть. Это происходило в мирное время в государстве, гордо именовавшем себя правовым. У данного феномена нет никаких исторических аналогов. Например, в эпоху инквизиции евреи могли спасти свою жизнь, перейдя в христианскую веру. Но в «Третьем рейхе» ни лояльное поведение, ни заслуги прошлых лет не давали им ни малейшего шанса выжить. А теперь вспомним, как обращался в детстве отец с маленьким Адольфом. Разве ребенок, которого, как собаку, зовут к себе свистом, не похож на абсолютно бесправного еврея в «Третьем рейхе»? Ведь у него нет даже имени. Разве судьбу еврейского народа не определили два весьма существенных момента из биографии Гитлера?