В начале было воспитание - Страница 42

Напротив, есть гораздо больше оснований предполагать, что, когда семья Гитлеров жила в Леондингине и отцу уже было за шестьдесят, он махнул рукой на непослушного мальчишку и вообще перестал заниматься его воспитанием» (Jetzinger, 1957, S.94).

У меня также нет никаких причин сомневаться в правильности хронологии Етцингера, а, значит, я еще больше убеждаюсь в том, что Адольфа начали избивать, когда ему еще даже не исполнилось четырех лет. Тому подтверждение вся жизнь Адольфа Гитлера. Не случайно в «Майн Кампф» говорится о «трехлетнем ребенке» (см. ниже). Етцингер очевидно предполагает, что такое просто невозможно. А почему нет? Ведь маленький ребенок очень часто становится для взрослого воплощением вытесненного в подсознательное, а затем отщепленного зла[14]. В педагогических трактатах, в частности, в необычайно популярных в свое время книгах доктора Шребера, настоятельно рекомендовалось подвергать младенцев телесным наказаниям. В них подчеркивалось, что нужно начинать изгонять зло с самого раннего возраста, а иначе «оно воспрепятствует развитию добра». Кроме того, из газет мы знаем, что матери часто избивают новорожденных. Наверное, мы знали бы гораздо больше, если бы педиатры откровенно рассказали о том, с чем им приходится сталкиваться ежедневно. Однако вплоть до недавнего времени их заставляла молчать необходимость соблюдения врачебной тайны (по крайней мере так обстояли дела в Швейцарии), а теперь они молчат или по привычке, или «по соображениям морали». Если же кто-либо усомнится в том, что с Адольфом Гитлером в детстве жестоко обращались, то процитированный отрывок из книги Етцингера содержит совершенно объективную информацию, хотя сам автор хотел доказать противоположное, во всяком случае, сознательно. Подсознательно же он явно чувствовал шаткость своей позиции. Или Ангела по-настоящему боялась строгого отца, и тогда Алоиз вовсе не был таким добродушным, каким его изображает Етцингер, или же он был действительно добрым, но тогда Ангеле не нужно было его бояться.

Я так долго разбирала этот отрывок лишь потому, что он четко доказывает, как снисходительное отношение автора к родителям искажает биографии. Такая позиция (по сути педагогическая) влечет за собой самые неожиданные интерпретации. Так, Етцингер говорит, что Гитлер «пудрит секретарям мозги», хотя на самом деле он рассказывает горькую правду. Далее автор утверждает, что Адольф не относится к числу «детей, которых истязали», поскольку был «непослушным и упрямым» и за это «получал заслуженное наказание». К тому же его отец «был прогрессивным человеком», и «это проявлялось во всем» (!). То, как Етцингер понимает прогрессивность, представляется по меньшей мере странным. Впрочем, действительно есть отцы, имеющие прогрессивные суждения о чем угодно, кроме воспитания детей, которых (или одного из которых) они и подвергают насилию. А вот пример вывода, неверного с точки зрения психологии. По мнению Феста, лишь подготовленная Франком в 1938 г. справка о возможном еврейском происхождении Алоиза Гитлера вызвала у фюрера бурный всплеск ненависти к отцу. Но если я считаю, что зародившаяся в детстве Гитлера ненависть к отцу в дальнейшем вылилась в ненависть к евреям, то Фест, напротив, полагает, что Адольф Гитлер только в зрелом возрасте проникся ненавистью к отцу.

Он пишет:

«Можно только догадываться, какую реакцию вызвали эти сведения у человека, как раз вознамерившегося захватить власть в Германии, однако многое говорит о том, что постоянная неприязнь к отцу внезапно перешла в открытую ненависть. В мае 1938 г., сразу же после присоединения Австрии, он приказал устроить на месте деревни Деллерсхайм и близлежащих окрестностей учебный полигон. Место, где родился его отец и где была захоронена его бабушка, танки вермахта сровняли с землей» (J.Fest, 1963, S.18).

Столь лютая ненависть к отцу никак не может внезапно зародиться в голове взрослого человека, она не может быть вызвана «интеллектуально обоснованным» антисемитизмом, ее корни уходят в смутные воспоминания о далеком детстве. Симптоматично и то, что и Етцингер меняет местами причину и следствие, когда пишет, что после сообщения Франка «политическая ненависть» к евреям «вылилась» в «личную ненависть» к отцу и членам семьи (ср. Jetzinger, S.54).

После смерти Алоиза выходившая в Линце газета «Тагеспост» опубликовала некролог, в котором, в частности, говорилось: «И хотя порой с уст его срывалось резкое слово, под грубой оболочкой билось доброе сердце. Он был всегда готов отстаивать право и справедливость, и благодаря обширным знаниям всегда мог сказать весомое слово». С надгробного камня на его могиле на нас взирает решительный чиновник таможенной службы, взгляд которого устремлен поверх наших голов (цит. по: Toland, 1977, S.34).

Согласно Смиту, «Алоиз даже испытывал глубокое уважение к правам человека и заботился о благосостоянии людей» (Stierlin, S. 20).

То, что при общении с «глубокоуважаемыми личностями» кажется «грубой оболочкой», оборачивается для их собственных детей настоящим адом. Это хорошо показано в следующем отрывке из книги Джона Толанда:

«На стадии особенно яростной борьбы с отцом Адольф решил бежать из дома. Алоиз узнал об этом и запер его в одной из комнат верхнего этажа. Ночью мальчик попытался пролезть через приоткрытое окно, но щель оказалась слишком узка, и Адольф сбросил с себя одежду. В этот момент он услышал на лестнице шаги отца и прикрыл свою наготу скатертью. Алоиз не стал хвататься за плеть. Он разразился смехом и позвал жену: пусть, дескать, она полюбуется „на мальчика в тоге“. Издевательство задело ребенка сильнее, чем любое физическое воздействие. Позднее Гитлер признавался Елене Ханфштенгль, что „долго“ не мог забыть этот эпизод.

Много лет спустя Гитлер рассказал одной из своих секретарш, что в одном приключенческом романе прочел о таком признаке мужества, как умение молча переносить боль. И тогда „в следующий раз я даже звука не издал, и лишь считал удары. Мать молча в страхе стояла за дверью и, наверное, подумала, что я сошел с ума, когда я, сияя от гордости, сообщил: „Отец 32 раза ударил меня““ (Toland, S. 30).

Создается впечатление, что Алоиз действовал под влиянием слепой ярости и навязчивого желания, заставляя расплачиваться за перенесенные в детстве унижения именно Адольфа.

Причины этого невроза навязчивого состояния поможет прояснить следующая история. В одной из американских телепередач показали группу психоаналитической взаимопомощи, состоящую из молодых матерей. Они рассказали, как они измывались над своими новорожденными детьми. Одна из них, измученная непрерывными криками ребенка, ударила его о стену, а затем, в отчаянии (которое удалось почувствовать слушателям), уже не зная, что делать, позвонила по телефону службы доверия. Когда дежурный спросил ее, а кого она, собственно говоря, хотела избить, молодая мать к своему удивлению ответила, что саму себя, зарыдала и упала в обморок.

Эта история объясняет мое восприятие поведения Алоиза. Однако маленький Адольф ничего не мог об этом знать и был вынужден жить в постоянном страхе. Одновременно он стремился выработать характер, загоняя это чувство, как и чувство боли, внутрь, ибо лишь таким образом он мог сохранить самоуважение; но именно это и привело позже к включению механизма отщепления и проекции.

Какую страшную подспудную зависть вызывал у Алоиза маленький мальчик одним только фактом своего существования! Рожденный в законном браке, к тому же сын старшего таможенного оффициала, живущий с матерью, а не отданный из-за беспросветной нищеты на воспитание чужим людям! И даже отца своего он знал (тем более что тот каждый день ему напоминал о себе жестокой поркой, видимо, для того, чтобы мальчик запомнил на всю оставшуюся жизнь, как хорошо иметь отца). Ведь именно узнать имя своего отца так хотел Алоиз, и именно этого, несмотря на все усилия, он так и не смог сделать, ибо никому не дано изменить свою детскую судьбу. Приходиться или мириться с горькой правдой далекого прошлого, или яростно отрицать ее, принося тем самым страдания другим.