В начале было воспитание - Страница 18

«Застигнутого за совершением известного неблаговидного деяния ребенка нетрудно заставить признаться во всем — ведь его видели за совершением этого деяния. Но я бы предложил предпринять несколько обходных маневров.

Например, скрыв то, что вы знаете, расспросить ребенка о его болезненном состоянии, а затем обратиться к нему со следующими словами: „Теперь ты видишь, дитя мое, что мне известны твои страдания. Скажу больше, мне даже известно, что в дальнейшем они умножатся. И потому слушай меня внимательно. Кожа на твоем лице станет дряблой и приобретет коричневый оттенок, на лице появятся нарывы. Руки у тебя будут дрожать, глаза потускнеют, рассудок и память ослабеют, ты потеряешь сон и аппетит, забудешь, что такое радость жизни“.

Вряд ли хоть один ребенок не испугается таких речей. Далее: „А знаешь ли ты, откуда проистекают твои страдания? Безусловно, нет, но зато я знаю. Ты сам в них виноват! Я знаю, что ты хотел от меня скрыть“.

И если ребенок не сделался совсем уж упрямым, он непременно расплачется и признает свою вину.

Есть еще один способ заставить ребенка говорить правду. Я почерпнул его из собрания педагогических трактатов.

Я обращаюсь к мальчику, страдающему эпилепсией: — Эй, Генрих, твои припадки меня очень тревожат. Не могу понять, в чем их причина. Можешь ты мне ответить?

Генрих: — Нет, я тоже не знаю. (Конечно, он не знает, ведь во время припадка он теряет сознание.)

Я: — Странно. Может быть, ты, перегревшись на солнышке, сразу выпил холодной воды?

Генрих: — Нет, Вы же знаете, что я уже давно не хожу гулять самостоятельно, а только с Вами.

Я: — Странно. Мне, правда, известна грустная история об одном двенадцатилетнем мальчике (Генриху столько же). Представляешь, он так же бился в судорогах, как и ты, и в конце концов умер. (Я описываю при этом внешность „другого мальчика“, такую же как у Генриха.) У него были такие же припадки, как у тебя, кроме этого, ему казалось, что его кто-то щекочет.

Генрих: — Боже мой! Но ведь я не умру? Ведь у меня такие же ощущения.

Я: — Время от времени у него от щекотки захватывало дух.

Генрих: — У меня тоже так бывает. Разве Вы не видели? (По этой реплике видно, что ребенок действительно не понимает, в чем причина его страданий.)

Я: — От щекотки он просто покатывался со смеха.

Генрих: — Мне так страшно... Впору бежать от самого себя. (Этот смех воспитатель придумал, по-видимому, чтобы скрыть свои намерения. По-моему, этого ему делать не следовало бы. — Прим. П.Вильома.)

Я: — Это продолжалось некоторое время, затем у него начался такой сильный припадок смеха, что он задохнулся и умер. (На протяжении всего разговора я сохраняю полнейшее спокойствие, мое лицо и жесты выражают дружеское участие.)

Г.: — Он умер от смеха? Но ведь так не бывает?

Я: — Почему же? Бывает. Разве у тебя от сильного смеха не щемит в груди и не выступают слезы на глазах?

Г.: — Да, так оно и есть.

Я: — Ну а если это состояние продолжалось бы достаточно долго, ты уверен, что ты бы его выдержал? Тебе не приходилось выдерживать это состояние достаточно долго, т.к. твой смех был вызван внешним раздражителем. Как только человек, предмет или ситуация, вызвавшие твой смех, переставали казаться тебе смешными или просто исчезали, ты мог прекратить смеяться. С несчастным мальчиком дело обстояло совершенно по-иному, будто ему кто-то теребил или щекотал нервы. Поэтому он не мог прекратить смеяться. Вот истинная причина его смерти.

Г.: — Бедный мальчик! Как его звали?

Я: — Генрих... (Он замирает, я продолжаю равнодушным тоном.) Сын купца из Лейпцига.

Г.: — Да-а... А в чем была причина этого? (Вот этого-то вопроса я и ждал! До сих пор я ходил по комнате взад-вперед, а теперь я останавливаюсь и смотрю ему прямо в лицо, чтобы видеть все, что с ним происходит.)

Я: — А как ты сам думаешь, Генрих?

Г.: — Не знаю.

Я: — Вот что я скажу тебе. (Стараюсь говорить медленно, выделяя каждый слог.) Генрих видел, как другой мальчик сознательно щекотал свои чувствительные нервы, делая при этом странные гримасы. Не зная, что этим он вредит себе, он стал подражать ему, испытывая при этом необычайное наслаждение. Постоянно щекоча свои нервы, он ослабил их, что и должно было привести к смерти. В итоге он сам убил себя. (На щеках Генриха выступает багровый румянец, он явно растерян.) Что с тобой, Генрих?

Г.: — Нет, ничего.

Я: — Опять приступ?

Г.: — Нет-нет! (После паузы.) Можно я пойду?

Я: — Но почему, Генрих? Разве тебе со мной плохо?

Г.: — Нет, нет, что Вы! Но...

Я: — Что?

Г.: — Ничего.

Я: — Послушай, Генрих, я твой друг, не так ли? Тогда говори правду и ничего не скрывай от меня. Почему история про несчастного мальчика тебя так встревожила? Почему ты так покраснел?

Г.: — Я? Нет, не знаю... Мне просто стало жаль его.

Я: — И все? Нет, Генрих, твое лицо выдает тебя. Скажи лучше правду. И тогда ты станешь угоден Господу Богу, отцу нашему, и всем людям на Земле.

Г.: — Боже мой... (Начинает громко плакать, я, не выдержав, всхлипываю, он хватает меня за руку и целует ее.)

Я: — Ты плачешь. Хочешь, объясню, почему ты плачешь? Ты понял, что вел себя, как тот несчастный мальчик, верно?

Г.: — Да-да-да, истинно так!

Второй метод предпочтительнее при воспитании детей с мягким податливым характером, первый же более жесток, агрессивен» (P. Villaume, 1787, цит. по: Rutschky, S.19).

В данной ситуации ребенок не испытывает возмущения и не приходит в ярость, т.к. не понимает истинного предназначения педагогических действий. Зато в его душе зарождаются страх, стыд и ощущение полной беспомощности. Может быть, эти ощущения будут забыты, как только ребенок найдет жертву, на которую можно излить накопившиеся эмоции. Как и другие воспитатели, Вильом заботится о том, чтобы дети не разгадали сути его методов:

«Нужно иметь постоянный надзор за ребенком, но он не должен замечать этого надзора. Иначе он замкнется в себе, станет недоверчивым, и вам будет сложно что-либо с ним сделать. Деяние интимного свойства, о которых идет речь, детьми обычно скрываются из чувства стыда. Так что задача воспитателя отнюдь не проста.

Если за ребенком наблюдать (всегда незаметно!) в особенности в укромных местах, т.е. шанс застать его за совершением этого деяния.

Например, можно заставить ребенка лечь спать раньше, чем обычно. Как только он заснет, можно осторожно снять одеяло, чтобы посмотреть, как лежат руки — иногда положения рук вполне достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы. Так же можно поступить и утром, пока ребенок еще спит.

Если дети чувствуют или подозревают, что их действие предосудительно, то они испытывают стыд и обычно прячутся от взрослых. Поэтому целесообразно поручить наблюдение другу этого мальчика, а если речь идет о девочке, то подруге или проверенной прислуге. Естественно, однако, что наблюдающие должны знать суть порока, о котором идет речь, либо должны находиться в таком возрасте, что о сути этого порока их можно просветить без ущерба для их нравственности. Итак, наблюдающие должны имитировать дружелюбное отношение к ребенку (а, по сути, это и есть дружелюбное отношение, ибо невозможно оказать ребенку большей услуги, чем это наблюдение). Я бы порекомендовал, если вы вполне уверены в ваших помощниках и если это представляется целесообразным, устроить так, чтобы они спали с ребенком в одной кровати. В постели стыд и негодование быстро улетучиваются. Во всяком случае, ребенок быстро выдаст себя словами или делами» (P. Villaume, 1787, цит. по: Rutschky, S.316).

Намеренное унижение, удовлетворяющее тайные потребности воспитателя, разрушает самосознание ребенка и замедляет его развитие, однако превозносится как благодеяние:

«Всем известно, что нередко воспитатели, выделяя подлинные или мнимые достоинства ребенка, зарождают и усиливают в нем излишнюю гордость за самого себя. Происходит это по очень простой причине: зачастую сами они, в сущности, просто большие дети, и души их переполнены такой же гордостью. [...] Необходимо избавить ребенка от нее, ибо как и другие формы себялюбия, надменность несовместима с нравственным образом жизни, не говоря уже о том, что такая манера поведения, несомненно, покажется другим неприятной или смешной. Кроме того, себялюбие ограничивает возможности воспитания, ибо ребенок полагает, что воспитатель ему совсем не нужен: ведь он же уже имеет те добродетели, которые ему стремятся привить. Принуждения будут истолкованы ребенком как признак чрезмерной тревоги воспитателя за него, порицания — как свидетельство излишней жестокости. Помочь здесь может только приучение к смирению. Но как можно добиться смирения? В первую очередь, конечно не словами. С помощью слов невозможно утвердить мораль, изжить аморальность; они лишь вспомогательный инструмент. Ни длинные назидательные речи, ни яростная брань, ни откровенные едкие насмешки не приведут к достижению цели. Чрезмерная назидательность скучна и действует отупляюще, а все другое способно лишь обозлить и подавить ребенка. Следует помнить, что жизнь наилучший учитель. Поэтому переполненному гордыней ребенку нужно создавать жизненные условия, дающие возможность почувствовать собственное несовершенство. Ребенку, который слишком гордится своими знаниями, следует дать задание, с которым он пока еще не может справиться, и пусть он пытается его выполнить — не нужно ему ни помогать, ни мешать; однако следует всячески пресекать его попытки решить задачу поверхностно, не докапываясь до сути. Тому, кто чрезмерно гордится своим прилежанием, не следует спускать никакой мелочи, даже пропущенного или неправильно написанного слова в домашней работе; однако важно, чтобы ученик не заподозрил вас в излишней пристрастности, не разгадал вашу цель. Не менее действенны примеры из великого прошлого или из области изящных искусств, когда воспитатель рассказами о выдающихся деятелях заставляет своего подопечного сравнивать себя с ними. Талантливому ребенку следует привести примеры, из которых явствовало бы, что другие имели еще больший талант или даже, не имея никакого таланта, упорным трудом добились гораздо большего, чем их одаренные, но недостаточно прилежные товарищи. Не следует открыто проводить параллель между этими великими людьми и вашим воспитанником — пусть он это сделает сам. Сравнение, наверняка, будет не в его пользу. Наконец, хорошо бы ненавязчиво постоянно напоминать ребенку о бренности всего земного, чтобы удержать его от погони за материальными благами. Полезно иногда подвести ребенка к гробу с телом усопшего юноши, чаще рассказывать о крахе торговых домов и т.д. Такие наглядные примеры куда более эффективны, чем простые напоминания и упреки» (K.G. Hergang, Pädagogische Realenzyklopädie, 1851, цит. по: Rutschky, S.412).