В Москву! - Страница 3

— Ну, хоть так.

Вы немеете от возмущения. Но других магазинов рядом нет. И вы говорите с иронией, понятной вам одному:

— Извините, что прерываю. Мне бы минералки.

— А? Ничего-ничего, зачем извиняешься? Минералку возьми, какую хочешь. Деньги потом занесешь когда-нибудь. А ты не с Москвы случайно?

— Из Москвы.

— Я сразу так поняла — у тебя акцент такой сильный. Ничего непонятно, что ты говоришь.

Тут вступает Римма.

— Одну вещь мне скажи, если ты с Москвы. Это правда, что Тина Канделаки от мужа ушла?

— Понятия не имею.

— Молодец она сделала, если ушла! Еще три таких мужа себе найдет. Красивая девочка, хоть и грузинка.

— Да у нее мать — армянка! — перебивает начитанная продавщица.

— Да ты что? Что, правда, мама — армянка? — радуется Римма. — Айяй-яй, какая молодец! Поэтому такая красивая.

Продавщица снова поворачивается к вам и говорит:

— Ты если в Москве встретишь Тину Канделаки, ты ей обязательно от нас передай, что мы ее здесь очень любим.

— Хорошо! — отвечаете вы. — Только, умоляю, дайте мне бутылку холодной минеральной воды!

— А холодной нету у нас, — говорит продавщица.

— Ну что-нибудь дайте холодное попить!

— Ничего нету — холодильник не работает. У нас свет второй день отключили. Что хотят, то и делают: хотят — свет отключают, не хотят — включают. Вот ты в Москву поедешь, Путина увидишь, расскажи, как мы тут живем. Не живем, а мучаемся!

— А ты, между прочим, знаешь, что дочка Путина за армянина замуж вышла? За нее принц сватался, а она за армянина вышла! — сообщает вам Римма.

— Да откуда вы это взяли?! — удивляетесь вы вслух. А вам возмущенно отвечают, подняв в небо указательный палец:

— Э! Отвечаю, за сына президента Армении замуж вышла! Еще в Москве живешь и не знаешь ничего!

Вот и попили вы минералки. Это целая повесть — поселок Черешня, целая сага. В том году, когда встретились в ресторане Алина с Лианой (когда в Черешне про Тину Канделаки никто еще и не слышал, а про Путина слышали, может быть, самые умные пару раз), поселок было точно таким же, как и в том году, когда они познакомились, и точно таким же он остается сейчас.

Что заставит местную официантку оторваться от своей чашки и подойти к столику? Ничто не заставит. Как ничто не заставит местного таксиста сесть за руль и куда-нибудь поехать.

Вот это последние пятнадцать минут пыталась сделать Лиана. Таксисты стайкой сидели на корточках у выхода с пляжа, курили и грызли семечки. Никто из них никуда не собирался — они сидели так не первый час, не первый день, и их старенькие отечественные машины уже выцвели от солнцепека. Таксисты были людьми немолодыми, по-русски говорили плохо, хотя родились и всю жизнь прожили в России. Все они страстно верили в то, что их обделила судьба и не раз обманула Родина. Турист моментально узнавал об этом в подробностях, если все-таки ему удавалось убедить таксиста сдвинуться с места. Как он потом жалел, что не пошел пешком!

Сев в машину, первым же делом турист обнаруживал, что все пассажирские окна в автомобиле закрыты, и открываются они вручную, а ручек — нет. Таксист тем временем извергал проклятия Ельцину, Чубайсу, жене — старой кляче, сыну-придурку, мэру города — настоящему ослу — и насекомому медведке, сожравшему в огороде картошку. Турист пугался и плыл навстречу тепловому удару молча.

В конце концов, застряв в пробке, таксист говорил:

— Ты посмотри, жара сегодня какая! Наверно, ваш прилетит.

— Действительно, очень жарко! Нечем дышать, — со страстью отзывался турист, утираясь мокрой от пота футболкой.

— Так окно открой!

— Да ведь тут же ручки нет.

— Нету, да? — удивлялся хозяин машины и доставал ручку из бардачка. — А, вот же она!

— Извините, а при чем тут наш? И кто это вообще? — робко спрашивал турист.

— Можно подумать, не знаешь, да? — язвительно отзывался таксист. — Ваши как прилетают, так сразу жара делается. Народная примета.

Турист умолкал в недоумении и пытался открыть окно. Но на ручке была сбита резьба. К концу поездки турист присоединялся к проклятиям таксиста. В первую очередь он проклинал себя — за то, что не поехал в Турцию.

Лиана разговаривала с таксистами на одном языке. Правда, это не помогало. Уже третий раз она задавала один и тот же вопрос:

— В Веселое поедешь?

— Нет, не поеду.

— А ты поедешь?

— Не-а.

— А в Нижневеселое?

— В Нижневеселое вообще не поеду.

— А в Верхневеселое?

— В Верхневеселое — тем более не поеду!

— Да елис-палис, почему в этом городе никто не хочет зарабатывать деньги? Потом ноете, что вам семью кормить нечем, — возмутилась Лиана.

Из открытой двери соседней машины вдруг что-то чихнуло и выдало женским голосом:

— Медвежий угол, дом три, второй подъезд возле гор, кто у меня поедет?

Это проснулась рация.

— Второй подъезд возле гор, дом три, Медвежий угол! — требовательно повторила диспетчер.

— Сако, выруби ее — бесит! — сказал таксист хозяину машины с рацией и спросил у Лианы с вызовом:

— А сколько ты будешь платить в Веселое?

— Да сколько скажешь, столько и заплачу!

— Пятьсот рублей будешь платить? — обнаглел таксист, который прекрасно знал, что красная цена — сто.

— Буду!

— Нет, все равно не поеду, — отвернулся таксист.

— Ну, ты видела, что за люди, — громко сказала Лиана Алине так, чтобы таксисты слышали. — От этого города будет толк, только если всех местных отсюда выселить и каких-нибудь других заселить.

— Ты же сама местная.

— Вот именно! Я знаю, о чем говорю.

— Ладно, давай я водителя вызову, — сказала Алина.

Еще утром она отправила водителя за мушмулой. Муж, который весь день не звонил, очень любил мушмулу.

Минут сорок Алина и Лиана простояли на обочине, демонстративно игнорируемые таксистами, из которых ни один за это время так и не взял клиентов. Наконец из пыли выплыл черный джип. Алина велела водителю сходить куда-нибудь пообедать и села за руль сама.

Девушки выехали в самое странное место из всех, где Алина бывала до этого.

По дороге их трижды подрезали тюнинговые белые семерки. Из одной семерки неслось: «Ереван! Ты дом и Родина для всех армян», из другой: «Адлер-Сочи для меня — это райская земля», а из третьей новая песня: «Рафик послал всех на фиг». Певец был один и тот же, и пел он с сильным акцентом.

Потом их остановил гаишник, хотя они ничего не нарушили. Гаишник медленно подошел к машине и сказал:

— Девчонки, назад поедете, пепси-колы захватите холодненькой по-братски.

Алина не была в Адлере семнадцать лет. За это время здесь ничего не изменилось.

Адлерские поселки, утонувшие в мушмуле и инжире. Островки сердцебиения в замерших душных чащах южной границы России, пестрые клочья, поросшие плетками ежевики, увитые виноградом и сеткой-рабицей. Сколько вас понатыкано по горам — без воды, без асфальта, без газа и канализации — никто не знает. Где-то прямо под небом видно с дороги — хлипкие халупки, раскрошившийся шифер на крышах и ржавые сетки заборов, за которыми режутся в нарды русские и грузины, эстонцы и греки и очень много армян. Исчезающий вид! Эндемик, теснимый отелями, виллами, пальмами — цивилизацией, подгоняемой грохотом Олимпиады. Незабвенные адлерские поселки, с именами еще живописнее огородов — дай вам всем Бог здоровья.

Дом Эльвиры стоял на самом краю одного из таких поселков, последним в длинной череде хибар, слепленных из шлакоблоков, лезущих друг за другом вверх на гору вдоль узкого серпантина, посыпанного битым камнем. Целыми днями к дому тянулась очередь, состоявшая главным образом из молодых женщин побережья.

Холмистый двор вокруг дома был опутан проволочным забором, а поверх забора под листьями густого винограда было намотано рядов восемь колючей проволоки. Двор Эльвиры был обнесен проволокой, как краевое СИЗО, знаменитое бессердечностью, но калитку имел игрушечную, и к тому же она не запиралась. Проход к ней перегораживала гора старых паркетин с облезлой черной краской. Над участком поднимался дым — паркетинами топили печку. Термометр показывал тридцать восемь в тени.