В мире животиков. Детская книга для взрослых, взрослая книга для детей - Страница 62

А однажды зверек поцеловал своих зверюш, большую и маленькую, и сказал: «Вы поймите меня, зверюши, не могу я так больше. Я же все-таки зверек, у меня есть предназначение. А я сижу целый день, чиню грабли, поливаю огород, сапоги тачаю, да и то криво выходят, твой папа потом, сам видел, сидит и переделывает. Зачем я вам тут, зверюшам, нужен? У вас свой зверюшливый мир, и без меня в нем все отлично получается и гладенько работает, а я торчу в нем как заноза. Я вижу, как вы всей семьей изобретаете, чем меня занять, чтобы потом за мной не переделывать. А ведь я к чему-то годен, зачем-то нужен? Не только ведь кривые сапоги тачать?».

«Ты мне нужен просто так, безо всяких сапог. Просто чтобы был», — прошептала зверюша, качая на руках детеныша.

«Простите меня, мои хорошие, — покачал головою зверек. — Но я же вижу, сколько я вам огорчения доставляю. Пойду я искать, зачем я нужен, а ты поклонись папе с мамой, и пусть не поминают меня лихом». И поцеловал зверек спящую маленькую зверюшу, и пошел по дороге, и большая зверюша глядела ему вслед, и снимала слезы с усов, чтобы не капали на мордочку дочке и не мешали ей спать.

— А как же тот домик? — спросил зверёк.

— Мы оттуда уехали, когда мама и папа умерли. Он был такой большой… такой грустный… Там теперь семья: целых пять зверюшат, и все разноцветные. — Зверюша улыбнулась, и зверьку захотелось прижать ее к себе.

— Да, я в лесу встретил… Она сказала, что опоздает к обеду…

— Нютка теперь большая, — сказала мама-зверюша с ласковой гордостью. — Бабочек пасет.

Зверек хотел спросить все сразу: и когда они переехали, и как они жили одни, когда зверюшины родители умерли, и отчего, и как ведет себя Нюта, и почему ее отпускают в лес одну, когда там стоят идиотские капканы на медведя, но не сказал ни слова, по-прежнему стоя в дверях и придерживая лапой положенный рядом огромный капкан. Потемнело. На садовой дорожке появились темные крапинки дождя.

— Да что мы тут все стоим и стоим, — спохватилась зверюша. — Пойдем в дом, я как раз обед собрала.

— Я сытый, — по привычке сказал гордый голодный зверек, но понял, что сейчас этого не нужно.

Они вошли в дом, и тут же раздался шелест дождя по траве, и дребезжащий глухой стук по стеклам, и плеск в дождевой бочке, дружное журчание и слаженный стук струй, покативших с черепичной крыши, и еще сто различных звуков, которые рождает летний ливень.

Зверек сложил капкан в прихожей и сел со зверюшей за стол, накрытый скатертью с вышитыми вишенками (зверек помнил, что их вышивала еще зверюшина бабушка) и заставленный вкусностями. Но обоим как-то не елось. За окном становилось все темнее, а далекое ворчание грома — все ближе. Молнии вспыхивали, как огромные фотовспышки на закрытии Олимпийских игр.

— Где же наша Нютка? — озабоченно сказала зверюша.

— Сидит с бабочками под еловым навесом, — озабоченно ответил зверек.

— У нее даже зонтика нет, а дождь, кажется, надолго. Посиди здесь, я ей зонтик отнесу.

— Я сам отнесу.

— Я сама отнесу.

Зверек и зверюша подпрыгнули с места и стали метаться в поисках зонтиков. Зверюша надела непромокаемый плащик с капюшоном, вручила другой зверьку, схватила третий для маленькой Нюты, и оба они со всех ног припустили в лес.

Вечером все трое сидели за столом, поглощая чай с пирогами и малиновым вареньем, и слушали дождь, уже переставший грозно лупить по стеклам и мирно шумевший в кустах и плодовых деревьях в саду. Они подкладывали дров в камин, а потом сидели у камина, и мама-зверюша пришивала оторвавшиеся петельки к полотенцам, а Нюта рисовала, как зверюшливые принцессы в больших коронах собирают спелые груши в корзиночки, а зверек рассказывал им о своих странствиях.

— Я много видел, — говорил зверек, помешивая угли кочергой, — и чем больше видел, тем грустнее мне было. Потому что чем больше знаешь, тем печальней жить на свете.

И искал я, где хорошо, и не нашел. Все в мире делается не так и неправильно, а что делается правильно, то все равно пройдет. Вот зверек трудится, трудится, а приходит червяк и съедает его урожай. И снег, и ураган, и всяческие напасти я видел, и как зверьки и зверюши трудятся, чтобы насытиться. И подумал я, что лучше черствая горбушка, чем пышные караваи, если ради них надо так надрываться. А то иной зверек копит себе богатство и всякое имущество, и никакой ему от него радости, кроме как посмотреть. И зверюша белит стены и сажает цветы, и думает о стенах и о цветах, а больше ни о чем не думает. И все думают, что эта зверюша мудра, а она глупа, потому что цветы засохнут и стены облезут, и что тогда останется глупой зверюше?

Еще я видел много зверьков, которые злятся на зверюш и говорят: «Все зверюши дуры», а сами они глупее всяких зверюш, потому что только глупый зверек станет злиться, тем более на зверюшу. И никто из них, ни зверьки, ни зверюши, не живут правильно, и что бы они ни делали, не могут не ошибиться. Не говоря уже о том, что есть еще зверцы и зверки, а они вообще. Видел я и этих, и сколько они делают гадостей, и это все от пустоты их и от глупости, потому что в них слепое и глупое сердце. И все, что они делают, — только для того, чтоб им было удобней сидеть, мягче лежать и вкуснее есть, и все это такая глупость, что даже и сказать невозможно.

И вот я ходил и бродил туда-сюда, и ничего не понял из того, что делается в этой жизни. И если какой зверек или зверюша скажет, что давно уже все понимает про эту жизнь, то они дураки, потому что понять все равно ничего невозможно, и делается в ней все не так, как ты считаешь правильным, а вообще непонятно как.

Тут раздался странный звук. Зверек вздрогнул, отвел взгляд от камина, в котором время от времени пошевеливал кочергой, и увидел, что маленькая Нюта жалобно всхлипывает и вытирает усы. Мама-зверюша, склонившись над своей работой, в который раз пришивала к полотенцу уже крепко пришитую ленточную петельку.

— Нюта, — сказал зверек с ужасным страданием на лице, — Нюта, лапочка, но ведь жизнь и вправду такая!

Нюта хотела воскликнуть, как любая маленькая зверюша на ее месте: «Неправдочка ваша!» — но чувствовала за этими словами скорее правдочку, в которой чего-то не хватало, и оттого она казалась хуже всякой неправдочки. Нюта заплакала еще жалобней.

— То есть, конечно, не совсем, — добавил зверек, чувствуя, что еще два слова в том же духе, и зверюши окончательно протухнут. — Она и такая, и не такая, и нам, зверькам и зверюшам, остается жить себе тихонько, и трудиться себе на пропитание, и радоваться, когда радость, и печалиться, когда печаль, и…

Зверек совсем растерялся, не зная, что еще сказать, чтобы утешить маленькую зверюшу. Но мама-зверюша сразу подхватила:

— И любить своих близких, и не делать им больно, потому что когда бьешь свою правую лапу, все равно бьешь себя. И не очень близких тоже любить, потому что лучше любить, чем не любить. И помогать всем копать грядки и мыть окна, и уметь принимать помощь, когда приходят копать грядки и мыть окна к тебе.

Нюта спихнула полотенце с маминых колен и уселась туда сама, тесно прижавшись к маме.

— И помнить Бога своего, потому что Он один все понимает, отчего все делается так, а не иначе, и что делать зверькам и зверюшам, когда они стоят и разводят лапами.

«Ну это, положим, спорный момент», — подумал зверек, но ничего не стал говорить вслух, поскольку увидел, что Нюта засыпает. Когда она совсем заснула, взрослые положили ее в кроватку, а сами взяли с собой чайные чашки, блюдце с пирожками и теплые пледы, чтобы завернуться, и пошли сидеть на крылечко и слушать, как с деревьев падают большие капли, и нюхать, как чудно пахнет намокшей летней природой в фиолетовых сумерках с оранжевым закатом на краю.

Здесь мы их и оставим, в надежде на милость Божью и понятливость читательскую, а также в твердой уверенности, что нет зверька, который бы рано или поздно не вернулся к своей зверюше. Ибо Пер Гюнт приходит к Сольвейг, и ветер возвращается на круги своя, и Бог со всеми нами, аминь.