В мире фантастики и приключений. Выпуск 5. Вахта «Арамиса» - Страница 16
Это была модная американская песенка, и написали ее явно не профессионалы, — это чувствовалось и по довольно примитивной мелодии, и по словам, неуклюжим и грубоватым, и все заставили Санти ее спеть, и Паола согласилась подпевать, и только капитан немного нахмурился, когда Санти затянул, отбивая такт тонкими и аристократическими (теперь-то это сразу бросалось в глаза) пальцами:
Пусть другие оставят родной порог,
Уходя на космическом корабле,-
Нам хватит забот и хватит тревог
На своей Земле, на своей Земле.
Пусть другие целуют своих подруг,
Унося тоску о земном тепле,
Нам хватит нелегких своих разлук
На своей Земле, на своей Земле.
Пусть других погребает навек Луна,
Пусть другие сгорают в межзвездной мгле
Но горя и так мы хлебнем сполна
На своей Земле, на своей Земле…
— А песенка-то с душком, — сказала неожиданно Симона, — и порочит славное племя межпланетчиков. Так что ты нам ее больше не пой, Паша. Одно верно: не говоря там о всяких Венерах с венерианами, мы еще хлебнем горя на собственной матушке.
Она постучала костяной ручкой ножа по столу, словно под его ножками действительно была Земля.
И тут раздался сигнал вызова. Симона с Ираидой Васильевной переглянулись. Похоже, что на связь выходил сам Холяев. Они извинились и прошли в центральную.
Паола присела на ручку опустевшего кресла. Ну, вот и всё. Ничто их не задержит. Можно уже не стесняться и смотреть, смотреть, и так до тех пор, пока не войдет эта Симона и не скажет, что буксирная ракета подходит.
— Джентльмены, — сказала Симона, быстро возвращаясь в кают-компанию, — вынуждена сообщить вам, что «Бригантина» задерживается на нашей станции на неопределенное время, — и оглянулась на Ираиду Васильевну.
Холяев разрешил задержать «Бригантину» только на двенадцать часов.
— Миссис Монахова, — капитан поднялся, — я прошу предоставить мне фон для переговоров с правлением компании.
— Прямая связь с Вашингтоном завтра в девять пятьдесят. Но если вы настаиваете…
— О нет, это время меня вполне устраивает. Тем более что характер груза допускает и более длительную задержку.
Санти, поднявшийся было вместе с капитаном, плюхнулся обратно в кресло:
— Ну, а что касается меня… — он запрокинул голову, глянул на Паолу и почти счастливо засмеялся, — то я ни о чем ином и не мечтал.
Капитан сдержанно поклонился всем присутствующим и повернулся, чтобы идти в каюту. Но Симона стояла у двери, ведущей в коридор, и ему пришлось поклониться ей отдельно, и она ответила ему приветливым кивком, даже слишком приветливым для того, чтобы не быть насмешливым. Чертова баба. Все они чертовы бабы.
Дэниел уперся лбом в холодное стекло иллюминатора. Все они… Ерунда. Вовсе не все. Их и нет — всех, Существует только одна — эта проклятая Симона. Североафриканская лошадь. Вонючая марокканка.
Что бы там ни пел этот красавчик Санти про то, что космонавты утратили свою былую популярность, — все равно Дэниел чувствовал себя вне конкуренции; «джентльмен космоса», черт побери, — такие титулы остаются пожизненно и чего-то да стоят. И если в промежутках между двумя рейсами прихоть толкала его к какой-либо женщине — он легко добивался своего, будь она хоть дочерью президента, а не такой вот желтой образиной… Ведь каких-нибудь сто пятьдесятдвести лет назад в таких стреляли, и не из лучевых — из обыкновенных допотопных пистолетов, выстрел которых упруго, по-игрушечному булькает в предрассветной голубизне белых песков пустыни…
— Капитан, — раздался голос, не похожий на все те голоса, которые могли обращаться к нему просто так, — капитан.
Дэниел включил экран.
В каюте теперь были двое — капитан «Бригантины» Дэниел 0'Брайн и Санти Стрейнджер, мальчишка, второй пилот в первом рейсе.
— Капитан, — и снова этот удивительный голос, звенящий, как труба, подающая сигнал к началу военных действий, наполнил маленькую каюту, — «Бригантина» не идет на «Первую Козырева» — значит, у нас не будет предлога, как всегда, включить регенератор. А запаса воздуха хватит лишь на полдня. Если этой ночью кто-нибудь из нас не попадет на корабль и не наполнит резервуар свежим воздухом — груз погибнет. Есть один-единственный выход, поэтому вы сделаете вот что, капитан…
Он не предлагал и не приказывал. Он просто сказал: «Вы сделаете, капитан».
Когда Дэниел вернулся в кают-компанию, Симоны там уже не было. И этой, с геометрическими бровями, тоже. Дэниел облегченно вздохнул. Главное — никто не посмеет следить за ними…
— Мисс, — сказал он, обращаясь к Паоле, — не будете ли вы любезны провести меня в библиотеку?
Ираида Васильевна вдруг улыбнулась так широко и недвусмысленно, словно 0'Брайн обратился именно к ней.
— Да конечно, конечно, — закивала она, — Паша с радостью…
Паола, потерявшая дар речи, стояла перед ним и все дергала свою голубую форменную курточку, и он улыбнулся своей сдержанной улыбкой «джентльмена космоса», и тогда Паола, словно ее подтолкнули в спину, засеменила по коридору к библиотеке, даже забыв пригласить Дэниела следовать за собой.
— Вот, — сказала она, когда дверь за ними закрылась, и они очутились в тесной комнатке, заставленной книгами и ящиками с обоймами микрофильмов.
«До чего же не хочется», - подумал Дэниел и, протянув руку, — взял первый попавшийся пухлый том. «Атлас цветов и растений». Чушь какая. Станция, летящая в Пространстве, — и «Атлас цветов и растений».
А то, что он сейчас сам делает, — это не чушь?
— Вы изучаете цветы? — медленно (до чего же не хотелось говорить!) — произнес он.
— Нет. — Паола прижала руки к животу, смотрела на него снизу вверх, благоговейно хлопая ресницами. Я просто их люблю.
— Любить — это прежде всего знать, — так же медленно и прекрасно понимая, что он говорит откровенную ересь, заметил 0'Брайн. Было все равно, что говорить. Нужно было только дать себе время на то, чтобы побороть естественную гадливость, внушить себе, что ты солдат, а не кисейная барышня; солдат добровольный, чье жалованье — относительная независимость на время полета, а долг — вот это. А потом прикрыть глаза, задержать дыхание и сказать; «Иди сюда».
— Любить — это знать, — еще раз повторил 0'Брайн, только чтобы не говорить того, что нужно сказать.
— И нет, — сказала Паола, — и не обязательно. Вот самые мои любимые цветы — глицинии. Это огромные лиловые колокольчики, глянцевые, словно сделанные из восковой бумаги, а листики малюсенькие, темно-зеленые, и тоже словно восковые. Если цветок в воду бросить — он потонет, тяжелый такой. А под водой засветится лиловым светом. Это — мои глицинии. Я их такими люблю. А какие они на самом деле — не знаю. Никогда не видела. Но ведь это не важно, правда? Важно, какими я их люблю…
Дэниел не отвечал ей. «А я никогда не был на севере Африки, — думал он. — Для меня Марокко — это тонкий белый песок, и не холмами — ровной пеленой, как снег. И эта огромная женщина с копной жестких, звериных волос… Чтобы схватить за эти волосы, бросить на песок и видеть глаза, черные до лилового блеска, остекленевшие от ужаса, как замороженные сливы, и живой хруст ломающихся пальцев…»
— Поди сюда, — сказал капитан 0'Брайн, и Паола не шагнула — качнулась навстречу ему, — просто ноги не успели сделать этого шага.
Марсианин сидел, бесстыдно выставив заднюю ногу пистолетом, и вылизывал ее, так что розовая шерсть ложилась лоснящимися влажными дорожками. Когда Симона подошла, он опустил ногу и с убийственным акцентом сказал:
— Бынжюр.
— Привет, — сказала Симона, присаживаясь перед ним на корточки, — ты Аду видел?
— Не видел, — сказал марсианин.
— А Ираиду Васильевну видел?
— Не видел, — снова сказал марсианин. — А вот Кольку твоего видел. Он сюда летит. Скоро будет.
— Где же скоро? — вздохнула Симона. — Еще два с половиной миллиона лет ждать.
— Больше ждала, — наставительно заметил марсианин и почесал пушистое кремовое брюшко. — И еще подождешь.