В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г. - Страница 2

— Я сказал то, что хотел сказать. Да, я не меняюсь.

У меня ко всему один подход. Я стараюсь понять все новое, постигнуть все неизученное, овладеть всем трудно дающимся. Для меня мир — пустыня, где каждый шаг сулит открытия. Я не позволю себе почить на однажды достигнутом и не стану выдавать чужой успех за собственный. Но я не всеяден, не безучастен. Я пристрастен и односторонен, тут тоже не собираюсь меняться: всегда поддерживаю доброе против злого, честное против подлого, справедливость против хищности, неправедно обиженного против обидчика. О нет, я не из тех, кто добру и злу внимает равнодушно, — кажется, так в древности говорили об иных мудрецах. Ибо мое постоянство в том, что я всегда, везде, при всех обстоятельствах за истину против заблуждения, за талант против бездарности, за вечный поиск против бесплодной самоудовлетворенности. Тебе не приходило в голову, что именно этой моей неизменностью и объясняется, что я поддерживал тебя против твоих противников и что само приглашение тебя на Уранию вызвано моими хлопотами в Академии паук? Не я назвал тебя Повелителем Демонов Максвелла, но если ты сегодня с достоинством носишь эту кличку, то поблагодари и меня, ибо я способствовал твоему успеху.

Чарли мог бы и не говорить последней фразы. Антон был сражен. Всех его душевных сил хватило только на то, чтобы промямлить:

— Ты выворачиваешь мои слова наизнанку, Чарли!

— Тогда говори словами, которые не выворачиваются наизнанку, — холодно посоветовал Чарлз Гриценко, руководитель Института Экспериментального Атомного Времени, мой начальник, мой лучший друг, по специальности — блестящий физик, по душевным влечениям — великий софист. И для него так естественно было в спорах одерживать верх, что он и не порадовался, только подмигнул мне.

Антон перехватил его взгляд.

— Послушайте, — сказал он с удивлением, — мы с Чарли битый час надрываем глотки, а Эдик не выговорил и словечка. Что кроется за такой отстраненностью?

У этого человека, Антона Чиршке, Повелителя Демонов Максвелла, было редкое чутье на необычность самых, казалось бы, ординарных поступков! С этим надо было считаться.

«С этим надо считаться», — мысленно остерег я себя. Из столовой мы вышли втроем. Повелитель Демонов шагал, широко размахивая длиннющими ногами. «Ходит ножницами», — острили о нем, а одна из лаборанток как-то обругала своего руководителя: «Повелитель Демонов-журавль» — очень точная, по-моему, характеристика. Когда до Антона дошли и эти две клички, он деловито поинтересовался: «Ножницы я знаю, а что такое журавль?»

— Чарли, сообщай новости, — сказал Антон. — И я тебе буду звонить. Молчуна Эдика не тревожим, от него интересного не узнать.

Заводик Антона приткнулся к Биостанции, Повелитель Демонов свернул к ней. Мы с Чарли молча прошли мимо ее корпусов. Мардека светила тускло, вот уже месяц — после взрыва сгущенной воды — даже полдень на Урании вряд ли ясней земного зимнего вечера. Правда, потоп закончился, два миллиона тонн в пламени и пару вознесенной воды постепенно излились в котлован будущего Института Мирового Вакуума — образовалось глубокое озеро длиной с километр и шириной метров в двести. На берегах этого озера не будут расти деревья и травы, его не населят рыбы, даже птицы, завезенные на Уранию, пролетают в стороне. Оно мертво и останется мертвым. Энергетики утверждают, что вода, восстановленная из сгущенной, по структуре аномальна: не образовывает каких-то разновидностей льда, плохой растворитель, не утоляет жажды, и вообще, чтобы она стала обыкновенной водой, нужна почти такая же обработка, какая потребовалась, чтобы сгустить первичную воду в сто тысяч раз, литр сгущенной воды, это мы учили еще в школе, весит сто тонн. Между прочим, вода, месяц назад огненным вулканом взметнувшаяся над Уранией, была сгущена даже в сто тридцать тысяч раз.

Чарли остановился на краю котлована. Внизу в бледном свете Мардеки металлом поблескивала водная гладь. Я залюбовался мертвым озером. Оно все же было красиво.

— Помнишь? — спросил Чарли.

Я помнил. Я сохраню в памяти эту картину, этот пейзаж еще никем не виденного чудовищного взрыва.

Мы с Чарли разом выскочили из наших лабораторий, мы бежали бок о бок к Энергостанции. И впереди взметывался водяной вулкан — не пар, не исполинских размеров гейзер, таким его, вероятно, представили себе на Земле, узнав о несчастье. Это было пламя, странное пламя, сине-фиолетовое, бурное, пышущее диким жаром.

Вода, ставшая вдруг огнем, — таким мы увидели взрыв.

И водяные тучи, быстро затянувшие всю планету, были поначалу только дымом. Повелитель Демонов клялся потом, что ощущал ноздрями гарь, даже видел в воздухе копоть. Так это или нет, проверить трудно: хлынувший после взрыва ливень вычистил все окрестности Энергостанции. Этот ливень едва не смыл нас с Чарли в провал котлована. А в эту минуту Павел Ковальский, мой помощник, катался по полу лаборатории, отчаянно борясь с удушьем. Я возвратился слишком поздно, чтобы спасти его, он умер у меня на руках. Никогда себе этого не прощу!

— Предупреди Жанну о приезде Роя Васильева, — сказал Чарли. — Я мог бы и сам поговорить с ней, но тебе сделать это лучше.

— Развернуть перед Жанной программу ответов на возможные вопросы следователя? — хмуро уточнил я.

— Чепуха, Эдик! Но Жанна слишком пристрастна. Если она спутает важное с пустяками, это введет в заблуждение Роя. Он ведь не очень разбирается в жизни на Урании. Будем помогать, ему, а не запутывать пустяками.

— По-твоему, взаимоотношения Павла и Жанны — пустяки?

— Прямое касательство к взрыву и гибели Павла они вряд ли имеют. Или ты думаешь иначе?

— В моей голове пока нет ни одной дельной мысли.

— Тогда поразмысли о моей гипотезе взрыва. Положи ее в основу своих рассуждений и независимо от меня рассмотри возможные следствия. Без этого тайны не раскрыть.

Я промолчал. Чарли не догадывался, что с первой минуты несчастья я пришел именно к тому, что он называл своей гипотезой взрыва, и что для меня это вовсе уже не гипотеза, а неотвергаемая истина. И что из нее следуют выводы, о которых он и помыслить не способен и которые терзают мою душу неутихающим отчаянием.

Он говорил о тайне. Тайны не было. Была реальность, до дрожи ясная, до исступления безысходная. Ровно месяц я бьюсь головой о стену, чтобы предотвратить новое несчастье. Я мог рассказать ему об этом. Он мог все понять. Но помочь он не мог. Вероятней другое — он помешал бы мне искать выход. Он имел на это право и воспользовался бы своим правом. Я вынужден был молчать.

— И еще одно, друг мой Эдик, — сказал Чарли, когда мы подошли к моей лаборатории. — Повелитель Демонов вчера работал с Жанной, она принесла новые пластинки для сепараторов молекул. Он позвонил мне вечером очень обрадованный. Пластинки отличного качества, но обрадовали не они, а сама Жанна. Она оправилась от потрясения, выглядела сносно. Можно теперь не бояться, что любое упоминание о Павле вызовет новый взрыв отчаяния. Молодой организм берет свое не только на Земле, но и на Урании — не так ли? Учти это. Почему ты молчишь?

— Учту все, — пообещал я.

Я готов был выплеснуть какую-нибудь безобразную вспышку гнева, какой-нибудь нелепый поступок. Входя в лабораторию, я впервые понял, почему Антон в ярости бьет кулаком по приборам. Но мои приборы работали исправно, кулачная расправа с безукоризненными аппаратами не дала бы выход раздражению. Возьми себя в руки, приказал я себе. Эту старинную формулу успокоения — взять себя в руки — внушил мне Павел. Сам он знал только одно душевное состояние — вдохновение, он всегда был то исступленно, то только восторженно озаренным. В иных состояниях я его не знал, А мне он со смехом советовал: «Остановись, Эдуард, ты уже готов выпрыгнуть из себя!» И я брал себя в руки; то есть присаживался на стол или подоконник, минуту молчал, две минуты бормотал что-нибудь песенное — и неистовство утихало, волнение проходило, гнев усмирялся.

— Возьми себя в руки, Эдуард, — вслух сказал я себе, сел в кресло и закрыл глаза. Меня клонило ко сну. Я не спал уже пятые сутки. Радиационные души и пилюли антиморфена помогают при движении, это известно каждому, а я почти не выходил наружу.