В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г. - Страница 13

И я спокойно, даже с издевкой — она, несомненно, сочтет это издевкой — заговорил:

— Ты представила мне замечательный анализ моего характера. Восторженное удивление перед всем!.. Неплохо бы продолжить и дальше твое проницательное исследование. Ну хотя бы на те минуты, когда я восторженно любовался фонтаном пылающей, дымной воды, забившей на месте энергосклада. Именно в эти минуты я вспомнил о Павле и кинулся назад в лабораторию, забыв и о водном огненосном вулкане, и о кричавшем неподалеку Чарли. Я вбежал к себе и увидел Павла, в агонии рвущего руками что-то с шеи, — ощущение было такое, что его душит какая-то петля.

— Зачем ты вспомнил это? — Жанна побледнела, положила руку на сердце.

Я холодно говорил:

— Хочу понять свое собственное поведение, используя твой психологический анализ. Итак, он метался, а я стоял над ним. Что мне надо было сделать? Наверно, выключить аппараты, погасить расширяющийся разрыв времени в теле Павла. А меня удивило — ну, не восторженно удивило, этого все-таки не было, просто удивило — зрелище необыкновенной агонии. Согласись, еще ни один человек не наблюдал, как в человеческой душе реальным физическим взрывом распадается связь времен. Хоть взглядом окинуть такую картину, хоть секундным снимком запечатлеть ее в сознании. А когда я опомнился от своего любопытства, — как ты глубоко и верно определила его, — когда я кинулся к аппаратам, было уже поздно.

Она подошла ко мне. Секунду мне казалось, что она ударит меня по лицу. Но она лишь выговорила — сквозь сжатые губы, свистящим шепотом:

— Эдуард, ты солгал, правда? Так страшно то, что ты сказал!

Лишь тяжким усилием воли я принудил себя к спокойствию.

— Жанна, все было, как я рассказал.

Она уже верила и еще не верила. На бледном лице округлились нестерпимо сверкающие глаза. Она пошатнулась. Я сделал движение поддержать ее. Она отшатнулась, как от змеи.

— Убийца! — прошептала она. — Эдуард, ты убийца!

— Убийца, — согласился я. — Что было, то было. Прошлого не изменить.

Я разил безошибочно. Я знал, на что наталкиваю ее, и не оставлял ей иного выхода. Отомстить мне действием она не могла. Выход был лишь в чувстве ненависти.

Сейчас она заговорит о Рое Васильеве.

— Прошлого не изменить, — выговорила она белыми губами. — Ты прав, прошлого не изменить. Но почему не изменить будущее? Ты знаешь, что я сейчас сделаю? Я пойду к Рою Васильеву и расскажу, какие эксперименты ты с Павлом поставил. Хоть это будет мне утешением — тебя выгонят с Урании, тебе закроют двери в лаборатории. Не видеть тебя! Никогда не видеть!

— Ты этого не сделаешь. Никогда не сделаешь, Жанна!

— Пойду! — исступленно выкрикнула она. — Прямо от тебя к нему.

— Не сделаешь! Ты любила Павла. Не верю, что ты надругаешься над его памятью!

Ей понадобилась почти минута, чтобы вновь обрести дыхание. Ее захлестывало неистовство. Она была готова на все. Но в ее верности Павлу я не сомневался.

— Ты убил Павла, Эдуард, — сказала она наконец. А теперь измываешься надо мной! Какой честности ждать от презренного убийцы? Но сказать, что я не любила Павла, что хочу надругаться над его памятью! Боже мой, какая низость! Какая низость!

— Я убил Павла, не отказываюсь. А ты собираешься плюнуть на его могилу. Вот что будет означать твой поход к Рою Васильеву.

Она кинулась на меня. Не знаю, что она хотела — задушить насмерть или только выцарапать глаза? Я схватил ее за руки. Она вырывалась с такой силой, что мотала меня то вправо, то влево. Но я не выпустил рук, и она ослабела. Я швырнул ее в кресло. Она опустила голову, громко зарыдав. Я снова заговорил. Надо было забить еще пару гвоздей в гроб нашей былой дружбы.

— Тебе не удастся заставить меня замолчать, Жанна. Я продолжаю. Ты знаешь, что у Павла была одна цель в жизни, одна пламенная страсть — реализовать свое великое открытие. Даже любовь к тебе лишь соседствовала с этой страстью. Павел формально был моим помощником, но реально я был его учеником. Я его убил, так уж получилось, но все силы своей души, все свои способности отдам завершению дела его жизни. Пусть мир узнает, каким гением был твой муж Павел Ковальский, так верно любивший тебя. Пусть не истлеет он безвестным в могиле! Он заслужил в Пантеоне великих людей человечества памятник. И его воздвигнут, тот нетленный вечный памятник, если ты не помешаешь.

Скажи, скажи мне, Жанна, кому протянул бы руку Павел, если бы смог хоть на минуту встать из гроба, тебе, его возлюбленной, его жене, столько подарившей ему ласк при жизни и столь беспощадной к его памяти после смерти? Или мне, его убийце, его верному ученику, думающему лишь о том, как показать миру величие своего учителя?

Все совершилось, как и должно было совершиться.

Жанна с трудом поднялась, поправила растрепавшиеся волосы. Она боялась смотреть на меня, чтобы снова не взорваться.

— Пусть будет по-твоему, — сказала она тусклым голосом. — Я не помешаю завершению опытов. Но ты должен знать: ненавижу тебя! Безмерно, бесконечно ненавижу! Пусть это будет единственной моей отрадой — ненавидеть тебя! Ты просишь моей помощи в лаборатории, я вынуждена помогать, но ненависть не смягчится.

Она ушла, хлопнув дверью. У меня дрожали ноги, я должен был сесть, чтобы не упасть. Несколько минут я не двигался, ни о чем не думал, ничего не сознавал.

Это было не беспамятство, не потеря сознания или сон.

Врачи, вероятно, заговорили бы о приступе нервного истощения. Я назвал бы свое состояние острым истощением души, чем-то вроде кратковременной смерти: я был в этом мире — и меня не было.

Потом я подошел к фиксатору психополя, подал выход на диаграмму. Все было, как задумывалось. Нервное потрясение Жанны отразилось в дикой пляске кривых, ее гнев — в их пиках и изломах, ее отчаяние — и их падении вниз, почти к зловещей оси небытия. Я проверил программу процесса, задал сравнение со старыми записями. Компьютер доложил, что процесс восстановлен на высоком уровне, он идет, как при жизни Павла. Большего и не требовалось.

Теперь осталось совершить последнее вычисление: сколько мне осталось жить?

— Сколько мне осталось жить? — вслух спросил я себя.

В общем, я успокоился, интерес к дате был скорей академическим, чем практическим. Даже если бы вычисление показало, что жизнь быстро шагает к распаду, это не стало бы теперь поводом рвать на себе волосы.

Завершение экспериментов именно таким способом было моим свободным решением, негодовать на себя нелепо. Я только с интересом отметил, что самоубийцы кончают с собой в состоянии аффекта, а у меня аффекта не было. Конечно, я не радовался, но и уныние не одолевало. Раньше в подобных случаях писали завещания и заверяли их подписями и печатями, подумал я. И невесело усмехнулся: раньше не было подобных случаев.

Никто, даже после моей гибели, не догадается, что я ее предвидел, она предстанет случайностью эксперимента, а не его рассчитанным результатом.

Компьютер выдал утешительный расчет: жизни хватало и на дело, и на безделье, можно и всласть соснуть, и разика два погулять по холмам Урании.

— Отказываясь от жизни, можно разрешить себе солидно поспать! — сказал я и засмеялся.

Все получалось по любимой формуле: «Мне бывало хорошо, даже когда было плохо». Я пошел к двери.

Появившийся на экране Антон задержал меня.

— Эдик, что такое! — заорал он. — Я возмущен, можешь мне поверить!

— Охотно верю, — ответил я. — Ты всегда чем-нибудь возмущен. Что на этот раз вывело из себя Повелителя Демонов? Взбесил закон сохранения энергии? Иди ты по-прежнему негодуешь на таблицу умножения? Не способен перенести, что электроны существуют независимо от позитронов?

— Независимо они не существуют, я берусь это доказать. Но меня взбесил ты, а не позитроны. Это гораздо хуже.

— Сначала назови мою вину, потом будешь убеждать, что я хуже возмутительных законов природы.

— Твоя вина — в Жанне!

— В Жанне? — На мгновение я растерялся Все, что связано с Жанной, имело особый смысл.