В лучах мерцающей луны - Страница 13

Он рухнул в кресло, и Сюзи опустилась у его ног на сияющий узорный мрамор пола, прижалась стройным телом и прошептала, приблизив к нему лицо и губы:

– Совсем не обязательно ехать куда-то, куда ты не хочешь.

В этот раз ее покорность была прелестна, и, сжав ее в объятиях и целуя, он так же шепотом сказал:

– Тогда не поедем туда.

В ее ответном объятии он почувствовал молчаливое согласие всего ее счастливого существа с тем, что бы он ни решил в будущем, если только оно предоставит достаточно моментов, подобных этому; и когда безмолвно они сжимали друг друга в объятиях, все его сомнения и недоверие начали казаться глупыми и несправедливыми.

– Давай останемся здесь на столько, сколько Элли позволит, – сказал он, как если бы погруженные в тень стены и поблескивавшие полы были колдовской границей его счастья.

Она тихо пробормотала, что согласна, и встала, сонно потягиваясь:

– Ужасно поздно… Расстегнешь платье?.. О, телеграмма!

Она взяла со стола телеграмму и, вскрыв, на секунду углубилась в нее.

– Это от Элли. Завтра приезжает.

Она повернулась к окну и рассеянно вышла на балкон. Ник последовал за ней, продолжая обнимать ее. Канал тонул в темноте, только несколько поздних огоньков дрожали в черной воде. Волна душного воздуха донесла издалека последние отзвуки музыки с гондолы.

– Старушка Элли! Все равно… хотелось бы мне, чтобы это все принадлежало нам с тобой, – сказала Сюзи и вздохнула.

Не вина миссис Вандерлин, если с ее возвращением дворец моментально перестал казаться принадлежащим Лэнсингам.

Она прибыла в таком великодушном настроении, что Сюзи было невозможно, когда они наконец остались наедине, заставить себя отнестись невеликодушно даже к ее недавнему поведению.

– Я знала: ты будешь истинным ангелом, дорогая, потому что поймешь меня – особенно сейчас, – заявила Элли, протянув Сюзи тонкие ладони и глядя на нее огромными (как у Клариссы) глазами, что горели пережитыми наслаждениями и будущими планами.

Сюзи Лэнсинг было неожиданно неприятно это выражение доверительности, она никогда еще не выслушивала столь горячие признания с подобным равнодушием. Ей всегда казалось, что когда сам счастлив, то – как миссис Вандерлин, похоже, считала – более терпимо относишься к счастью других, какие бы тут ни возникали сомнения; и ей стало почти стыдно за то, как апатично она отнеслась к излияниям подруги. Но у самой Сюзи не было желания рассказывать Элли о своем блаженстве; и почему бы той было не проявить равную сдержанность?

– Все было настолько совершенно – я, дорогая, имею в виду счастье, – продолжала эта леди, словно столь необыкновенное событие награждало ее особыми привилегиями.

Сюзи довольно резко ответила, что, мол, всегда предполагала: подобное происходит со всеми.

– О нет, дорогая: гувернанткам, свекровям, компаньонкам и подобного рода людям это недоступно. Они этого не понимают, даже если пытаются. Но ты и я, дорогая…

– Я не считаю себя какой-то исключительной, – перебила ее Сюзи.

Ей очень хотелось добавить: «Во всяком случае, такой, как ты…» – но несколькими минутами ранее миссис Вандерлин сказала ей, что дворец в ее распоряжении до конца лета и что сама она собирается лишь устроиться наверху – если они ей позволят! – ненадолго, пока не соберет вещи, чтобы отправиться в Санкт-Мориц. Вспомнив об этом, Сюзи подавила желание иронизировать и перевела разговор на более безопасную, хотя и не столь увлекательную тему о количестве дневных и вечерних нарядов, потребных для сезона в Санкт-Морице.

Слушая миссис Вандерлин – рассуждавшую о сем предмете не менее авторитетно, чем об остальных, – Сюзи почувствовала, какая пропасть образовалась между нею прошлой и нынешней. «И такую жизнь я вела, ради таких вещей жила», – думала она, стоя перед распахнутым великолепием гардероба миссис Вандерлин. Не то чтобы теперь это было ей безразлично: она не могла смотреть на кружева, шелка и меха Элли без того, чтобы не представить в них себя, и не задаваясь вопросом, какими новыми ухищрениями создать впечатление, будто одевается у тех же виртуозных мастеров моды. Но теперь это перешло в разряд второстепенных интересов: последние несколько месяцев открыли перед ней новую перспективу, и больше всего ее озадачивало и смущало в Элли то, что любовь, наряды, бридж, приглашения на обед, казалось, были для нее одинаково важны.

Выбор одежды длился долго и сопровождался постоянными перепадами настроения миссис Вандерлин от сравнительного оптимизма до полного отчаяния: все никуда не годится. Нельзя же отправляться в Санкт-Мориц, выглядя как чучело, а времени, чтобы выписать что-нибудь из Парижа, нет, но, как бы то ни было, она не собирается показываться в домашних убогих переделках. Но тут ее как молнией поразило; она захлопала в ладоши от радости:

– Ну так Нельсон все привезет – совсем забыла о Нельсоне! Если сейчас написать, как раз успеет.

– Нельсон присоединится к тебе в Санкт-Морице? – удивленно спросила Сюзи.

– Боже нет, конечно! Он заедет сюда, чтобы забрать Клариссу и отвезти на тоскливый лечебный курорт в Австрию вместе со своей матерью. Такая удача: времени только-только на то, чтобы телеграфировать ему, чтобы захватил мои вещи. Я не собиралась дожидаться его; но это задержит меня не больше чем на день или два.

У Сюзи сердце упало. Она не слишком боялась одной Элли, но когда Элли и Нельсон вместе, от них впору было ожидать чего угодно. Никто не мог предсказать, какую искру правды высечет их столкновение. Сюзи чувствовала, что могла бы выдержать их по отдельности и последовательно, но не вместе и одновременно.

– Но, Элли, зачем тебе дожидаться Нельсона? Уверена, я найду кого-нибудь здесь, кто собирается в Санкт-Мориц и захватит твои вещи, если Нельсон привезет их. Жаль будет потерять забронированный там номер.

Подобный довод вызвал минутный интерес миссис Вандерлин:

– Действительно; говорят, там все отели забиты. Моя дорогая, ты всегда так практична! – Она прижала Сюзи к надушенной груди. – Я уверена, дорогая, вы будете только рады избавиться от меня – ты и Ник! О, не притворяйся, не возражай. Видишь, я понимаю… Я так часто думала о вас, вас двоих… в эти блаженные недели, когда мы были одни вдвоем…

Внезапные слезы, которые переполнили чудесные глаза Элли и, угрожая оставить синие круги под ними, побежали к карминовым губам, вызвали у Сюзи угрызения совести.

«Бедняжка… ах, бедняжка!» – подумала она, слыша зов Ника, который ждал ее, чтобы отправиться, как обычно, в лагуну полюбоваться закатом, и почувствовала волну жалости к заблуждающемуся созданию, которая никогда не вкусит этого высшего блаженства, какое только можно представить. «Но тем не менее, – говорила она себе, спеша к мужу, – я рада, что убедила ее не дожидаться Нельсона».

Прошло несколько дней с того вечера, когда Сюзи и Ник любовались закатом, и за это время Сюзи вновь узнала счастье взаимной симпатии, которое удерживало их вместе. Вся дальнейшая жизнь теперь виделась ей не иначе как праздник: веселый праздник, который будет очень жаль пропустить, но который, если возникнет необходимость, они могут покинуть в любой момент – но покинуть только вместе.

В сумерках, когда их гондола скользила по опрокинутым дворцам сквозь благоухание невидимых садов, она прислонилась к нему и тихо спросила, думая о недавней сцене в гардеробной Элли:

– Ник, я была бы тебе отвратительна, если бы мне нечего было надеть?

Муж в этот момент прикуривал сигарету, и огонек спички высветил усмешку, с которой он ответил:

– Но, дорогая, разве я когда-нибудь хоть намеком дал понять?..

– О господи! Когда женщина говорит «Нечего надеть», она имеет в виду: «Нет ничего приличного».

Он задумчиво выпустил струйку дыма:

– А, так ты смотрела с Элли ее наряды.

– Да, все эти ее сундуки, набитые до отказа. И она считает, что ей нечего взять с собой в Санкт-Мориц!

– Естественно, – вяло пробормотал он, не проявляя интереса к состоянию гардероба миссис Вандерлин.