В ловушке - Страница 3

И вот теперь Востоку приказано воскреснуть. И он, Семенов, может вдохнуть к него жизнь!

Свешников положил трубку, взглянул на Семенова и нажал кнопку звонка. Заглянула секретарша.

– Минут десять ни с кем не соединяйте.

– Я согласен, – сказал Семенов.

– Вижу. Хорошо подумал?

Семенов кивнул.

– Ты-то меня не беспокоишь, – задумчиво проговорив Свешников, – на «Оби» отдохнешь, отоспишься… Другое дело – Вера… Вряд ли она разделит твой энтузиазм, друг ты мой.

– Вряд ли, – искренне признался Семенов. – Предвижу серьезные, но преодолимые трудности.

– Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал… Честно, Сергей, мне бы хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но – ты знаешь меня, не обижусь – скажи слово, и пойдет другой.

– Не скажу, Петр Григорьич…– Семенов покачал головой. – Предложили бы любое другое дело – может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и доверие большое спасибо!

– Заговорил… как стенгазета… Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и запела, – тогда сам тебе спасибо скажу… Ну, к делу. «Обь» через месяц с небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет, сразу ко мне, Востоку все отдам – любого человека из экспедиции, кого хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятеркой, которая будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил: «Товарища по зимовке выбирай – как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит». Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело – на второй год подряд увольнительную получить!

Семенов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго стакана спирта. В приемную уже набилось много людей, ктото из них приветливо произнес:

– С возвращением, Сергей Николаич!

Семенов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро пошел в гостиницу: Вера, небось, уж заждалась.

Этюд из личной жизни полярника

Оркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.

– Этот вальс постарел вместе с нами, – сказала Вера, – У него такие же морщины, как у меня.

– Ты очень красива, – сказал Семенов. – Прости, я стал совсем неуклюж.

Сердце мое, не стучи, Глупое сердце, молчи…

– Какая она грустная. – Вера кивнула на певицу. – Наверное, жена полярника или моряка.

– Вернемся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.

– На твоих ногах уже унты?

Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.

– Не пей больше, Сережа.

– Сегодня коньяк для меня – вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.

– Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней… Мы женаты пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.

– Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.

– Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией. Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в кулинарию и кормить детей.

– Но ты же знаешь…

– Знаю… Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие широты…

– Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток..

– И это знаю… Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя там, в этой космической стуже. Да, Восток – твое детище, Сережа. Но ведь, кроме этого детища, которое можно законсервировать, у нас есть двое детей, которых законсервировать нельзя… И самое грустное для них, что я все понимаю и не лягу у порога, чтобы удержать тебя.

– Спасибо.

– Нынешний год високосный.

– Это так важно?

– На один день больше ждать.

– Один день!

– Не день, сутки. С каждым годом все тяжелее, Сережа… Наверное, возраст.

– Ты для меня всегда двадцатилетняя.

– Только для тебя.

– Этого мало?

– Много. – Вера взъерошила ему волосы. – Очень много… Другой судьбы у нас уже не будет.

– Тебе не повезло, ты полюбила полярника… Ну вот, наконец-то ты улыбнулась.

– Знаешь, еще в детстве, совсем девчонкой, я загадала однажды: если завтра кончатся дожди и будет солнце, моя жизнь сложится счастливо.

– И наутро были дожди?

– Солнце встало, Сережа.

– Я вернусь и больше тебя не оставлю.

– Не обманывай себя, тебе, как белому медведю, нужен снег. Такова уж, видно, моя участь на этой земле – ждать и дни считать. Налей мне тоже, я хочу быть пьяной. Иначе я сейчас же разревусь. За что будем пить?

– Помнишь, ты дала мне на Льдину маленький томик стихов? Там были такие слова: «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему».

– Сережа, я немедленно разревусь. За что будем пить?

– За твое долготерпение, дорогая. За твою любовь.

– Ну, хорошо. Будь здоров.

Семенов проводил Веру ночным поездом – утром ей на работу. Договорились, что на субботу и воскресенье он будет прилетать в Москву.

– Полных восемь дней вместе! – бодро подсчитал он.

– Если украдешь у меня хочя бы один из этих дней…

– Пусть меня забракует медкомиссия! – поклялся Семенов

– Хорошо бы… Смотри, если на небе есть бог – он слышит!

А утром из Москвы прилетел Гаранин.

– Что случилось? – войдя в номер, спросил он.

– Ничего особенного. – Семенов продолжал водить по щеке электробритзой. Раздевайся, сейчас будем завтракать.

– Надеюсь, ты меня вызвал срочной телеграммой не для того, чтобы вместе позавтракать?

– В частности и поэтому. – Семенов продул бритву, сполоснул лицо. Словно гора с плеч свалилась – Андрей приехал!

– Я обещал Наташе и сыну, что к вечеру вернусь, – выжидательно глядя на Семенова, сказал Гаранин.

– К сегодняшнему вечеру?

– Конечно.

– Образцовый муж и отец! – похвалил Семенов. – Пошли.

В буфете они взяли шипящую яичницу на сковородках, сосиски и кофе.

– Ну? – не выдержал Гаранин.

– Ты ешь, ешь, пока не остыло.

– Да говори же, какого черта!

– Боюсь испортить тебе аппетит.

Давясь, Гаранин проглотил яичницу и сосиски.

– Ну, бей, – потребовал он. – Потерял отчет о дрейфе?

– Если бы…– вздохнул Семенов.

– Что-нибудь… со Льдиной?

– Тьфу-тьфу, не сглазить бы, все в порядке… Принято решение расконсервировать Восток.

– Когда?

– В эту экспедицию.

– Кто идет начальником?

– Я.

– Так… А заместителем?

– Ты.

Гаранин молча допил кофе.

– Где Вера?

– Вчера проводил домой. Еще выпьешь?

– Пожалуй.

Семенов принес еще две чашки кофе.

– Как твои? – спросил Семенов.

– За двое суток еще не разобрался. Наташа здорова, у Андрейки была корь. Сегодня должен пойти в школу.

– Вера говорила – отличник.

Гаранин кивнул.

– Что в Институте?

– Шум, кавардак, неразбериха. «Обь» уходит десятого ноября, и, как всегда, ничего не готово.

– Почему прислал телеграмму, а не позвонил?

– Наташа тебя бы не отпустила.

– Думаешь, соглашусь?

– Надеюсь.

– Напрасно.

– Поживем – увидим.

Они возвратились в номер, уселись в кресла, закурили.

– Люкс, – осматривая мебель, заметил Гаранин. – Даже с телевизором.

– Здесь и будем жить.

– Ты – будешь. Я сегодня же улетаю домой.

– Никуда ты не улетишь.

– Почему ты так решил?

– Потому что вечером нас ждет Свешников.

– Тебя он ждет, а не нас!

– Отпустишь меня ка Восток одного? – сделав глубокую затяжку, спросил Семенов.

– Знаешь, кто ты?

– Ну, кто?

– Грубый шантажист! – Гаранин встал и прошелся по номеру. – Представляешь, с каким лицом я скажу Наташе и Андрейке…

– Хорошо представляю. – Семенов кивнул. – Не забыл со вчерашнего дня.

– Мне хочется тебя отлупить!

– Пожалуйста, даже пальцем не шевельну.

Гаранин уселся в кресло и задумался.

– Ты твердо решил?

– Восток, Андрей! Восток!

Гаранин невесело усмехнулся.

– Когда, говоришь, уходит «Обь»?

– Десятого ноября.