В круге света (сборник) - Страница 16

Сейчас я уже не смогу описать это состояние подробно – давно дело было. Сначала обрадовался. Еще бы! До такой степени в молитве даже из монахов доходят единицы, а у меня процесс шел сам собой безо всякого усилия с моей стороны. Мне было очень легко и радостно творить молитву. В те дни я повторял не более ста молитв, но с максимальным вниманием, а через краткое время в сердце пришла боль. Как только начинаю молиться, болит сердце. Мне стало страшно. Был бы у меня тогда опытный духовник, он бы, наверно, наставил меня на путь истинный, но духовника-то как раз и не было.

Боль в сердце все нарастала, и мне пришлось полностью отказаться от практики краткой молитвы. Я не понимал, что процесс усвоения Иисусовой должен идти параллельно с очищением души, а так, в нечистоте, молитва разрывала мне сердце. Я принялся молить Бога о том, чтобы Он отнял у меня дар, который я получил, очевидно, в посрамление своих сомнений. И Господь услышал меня. Правда, еще с полгода я мог по своему желанию возобновить этот процесс, и боль была уже не та. Сейчас я уже забыл то состояние, и боли нет, а вспоминаю с сожалением, как о чем-то высоком и упущенном навсегда. Сегодня без духовника даже не пытаюсь повторить тот опыт: боюсь, да уже и не дерзаю…

Вскоре разрешилась и проблема с четками. Приехали мы семьей к моим родителям в Белоруссию и, гуляя по родному городу, зашли в древний иезуитский костел. Красивейшее здание, строилось чуть ли не два столетия. Один алтарь чего стоит! Его часами можно рассматривать, не отрываясь. Сидим мы с женой на старинных скамьях, молчим, переносясь мыслями в средневековую Европу, и вдруг я замечаю: неподалеку от нашей лавки, на гвоздике висят католические четки – «ружанец» или «розарий», состоящий из пятидесяти трех камней-бусин.

Я таких четок больше никогда и нигде не видел. Бусины выполнены из граненых топазов и черного агата, скрепы – из старинного золота девяносто девятой пробы, а само распятие, прикрепленное к большому золотому кресту, – из белого металла, очевидно, из платины.

– Смотри, – показываю супруге на четки, – мои висят!

– С чего это ты взял, что твои? – резонно поинтересовалась она.

– Ну, ты же знаешь, что я ищу четки. Вот Бог мне их и послал!

Моя жена – из «бывших», знает цену дорогим вещам.

– Если бы это действительно было от Бога, то четки оказались бы поскромнее, а здесь на гвоздике «Жигули» висят! Это же восемнадцатый век, не позже! А потом, подумай: кто-то их обронил, а другой поднял и на гвоздик повесил. И это, заметь, наверняка сделал католик! Ты все повторяешь, что мы, мол, православные, более духовны, и вот тебе картинка: православный «подвижник» зашел в гости в храм к католикам и стащил у них драгоценные четки. Как-то некрасиво все это выглядит…

Замечание супруги отрезвило меня. И в подтверждение ее слов в тот же день Господь осчастливил меня веселенькими четками из зеленых пластмассовых бусинок.

Вернувшись домой, я все-таки съездил в монастырь на разведку. Решил поговорить с отцами, посоветоваться по вопросам духовного делания. В монастыре я быстро сошелся с одним иеромонахом из вдовых священников – моим ровесником. Он взял меня с собой послужить в один из приходов, приписанных к их монастырю.

Я собирался причащаться и ждал своей очереди на исповедь. Мне не было резона спешить, потому к аналою подошел последним, уже часам к одиннадцати вечера. Каюсь батюшке: мол, в том и том грешен, и вот, кроме всего прочего, люблю своими зелеными четками невзначай похвастаться. И об Иисусовой молитве рассказал, и о стремлении к монашеской жизни. Священник меня внимательно выслушал и, накрыв епитрахилью, прочитал разрешительную молитву. Потом, когда мы уже выходили из храма, спросил:

– А кто тебе вообще благословил четки? И Иисусову творить тысячами кто разрешил?

Здесь-то я и услышал, что в Церкви, оказывается, существуют такие слова – «благословил» или «разрешил».

– Слушай, – продолжает монах, – вы как с матушкой живете? Ругаетесь?

– Да нет, – отвечаю.

– Может, она тебе изменяет?

– Нет.

– А дети есть?

– Дочь.

– Так я понимаю, что вы между собой хорошо живете?

– Душа в душу!

– Тогда что ты у нас в монастыре забыл?

Потом, помолчав, подытожил:

– У тебя в армии какое было звание?

– Капитан.

– А я сейчас в соответствии с петровской табелью о рангах – подполковник. Так что, господин капитан, слушай мою команду. Завтра причащаешься – и домой к жене и дочери шагом марш! И выброси всякую дурь из головы. Понял?

– Так точно!

Утром я возвращался домой, духовно повзрослевший и отрезвевший.

Вот так Церковь и не получила в моем лице «подвижника-исихаста»[2]. А ведь как все хорошо начиналось: одна тысяча Иисусовых молитв в день, две тысячи Иисусовых…

Не удалось мне посмотреть интронизацию Святейшего, поскольку она проходила воскресным утром. В это время у нас, как и во всех храмах нашей Церкви, шло служение Божественной литургии. Только вечером по информационной программе увидел маленький кусочек.

Смотришь со стороны: вроде простое дело. Ну подумаешь, подошли к Горнему месту, трижды подняли и посадили на трон человека и объявили новым Предстоятелем Церкви. Но ведь до этих действий человека именовали избранным и нареченным, а только уже после них – патриархом. Значит, за этим нехитрым обрядом стоит нечто большее, что-то с ним сопрягаемое, но то, чего мы не можем увидеть.

Кто-то может подумать: вот так просто вручается в руки человека огромная духовная власть. Но, оглядываясь на нашу историю, понимаешь, что русские патриархи не только принимают власть, но и одновременно восходят на Крест. Таково их служение, и не они его выбирают, а их самих выбирает Небо. Смею вас уверить: перед глазами каждого клирика, наблюдающего за чином поставления в ту или иную степень священства, конечно же встает собственное рукоположение. Не припомню, чтобы хоть кто-либо из них писал об этом, а жаль. Рискну приоткрыть завесу таинственности.

Начну с того, что я не собирался становиться священником и, честно говоря, принял сан по послушанию. Куда больше меня привлекала научная деятельность, ведь я заканчивал Московский Свято-Тихоновский богословский институт. Учился хорошо, моя светская работа меня вполне устраивала и не мешала мне заниматься любимым делом. Когда я стал диаконом, то испросил у владыки благословение на продолжение учебы (я тогда был на пятом курсе) и на работу в прежней должности. А самое главное – мне нужно было привыкнуть к моему новому положению в Церкви, поскольку сан диакона был предложен мне неожиданно. Владыка понял мое тогдашнее внутреннее состояние и не стал настаивать на моей священнической хиротонии, за что я ему сегодня крайне благодарен.

Но пришло время становиться священником, отказаться от всех своих прежних планов и окунуться в совершенно новое делание. До того я десять лет подвизался на клиросе, посещал заключенных и вел занятия в школе для взрослых прихожан, но не представлял себя в роли пастыря. Скажу честно, ехал на хиротонию как на казнь, малодушествовал и впадал в уныние. Как мне хотелось, чтобы автобус, который вез меня в областной центр, вдруг остановился бы и шофер объявил, что дорогу размыло внезапным паводком или началось неожиданное извержение вулкана! Но вулканов у нас отродясь не водилось, да и паводка в двадцатисемиградусный мороз ожидать было глупо. Ехал один – матушку пожалел брать с собой в такой холод.

На вечернем служении молился в алтаре. Помню, как владыка, сочувственно посмотрев на меня, сказал:

– Не волнуйся, все будет хорошо!

Ночевал в пустынном помещении семинарии – всех учащихся распустили по домам на каникулы. Мне постелили в гардеробной, что оказалось очень удобно, поскольку я смог развесить все свои вещи на множестве крючков для одежды. До сих пор не могу понять: удалось ли мне тогда заснуть или нет? Скорее я дремал, чем спал, поминутно приходил в себя, смотрел на часы и снова проваливался в неглубокий сон.