В каждой избушке свои... - Страница 5

Должны служить… Да, именно — должны! Так что всё, Илюшенька, хорошенького понемножку! Кончилась твоя власть. Ты больше не посмеешь попрекать Соню её рассеянностью, забывчивостью, неорганизованностью, неумением зарабатывать деньги. А если посмеешь, Соня отдаст приказ тихушкам, и они с тобой сделают… Вот посмотришь, что они с тобой сделают.

Соне вдруг действительно захотелось проверить, на что способны тихушки. Ей стало весело и интересно. Поскорей бы добраться до дома, где ждёт её сердитый Илья! Как пить дать, сердитый — ведь за окном давно стемнело… А в голове такой гул… Соня стала бабой… нет, при чём тут бабой, просто Марусей Акинфиевой, вечно юной и сильной, какой всегда хотела быть… Да, правда, что же это она совсем пьяная…

— Тёть Люд, засиделась я у вас. Пора. Во сколько ближайшая электричка?

— Ближайшая? Это… Сейчас расписание гляну. А то осталась бы, заночевала… Не чужая — не стеснишь.

— Да нет, у меня ребёнок маленький. И муж злой.

Стол, за которым завтракали в шесть часов утра, к одиннадцати часам вечера напоминал стол для судебных заседаний. Илья возвышался над ним, сдвинув неласковые брови. Аполлинарию Галактионовну он отослал, вопреки тому, что она настойчиво предлагала посидеть с Мишенькой, пока мама не придёт — надеясь, со своим старушечьим любопытством, пронаблюдать из партера семейную сцену. Ребёнок, обревевшись и не получив от папы сочувствия, заснул. Илья знал, что не будет спать всю ночь. Если наутро эта шлёндра не припрётся, он заявит в милицию. Милиция сейчас не больно-то обеспокоена исчезновением мирных граждан, ну да деньги Ильи действие возымеют. А когда шустрые оперативники отыщут его жену, он поступит с этой сукой так, как она заслуживает. Главное, чтобы раны образовали треугольник. Лучше всего, конечно же, подыскать треугольные орудия. Вроде наконечников для стрел… Илья предчувствовал новый этап своих взаимоотношений со вселенной. Предыдущие ритуалы были не то, чтобы ошибкой, но они не приносили настоящей удачи. Так, полумеры… Живое женское мяско и кровь — то, что извечно требуется. Илья смутно представлял масштабы того, что он мог бы пожелать в обмен на такую жертву. Российское правительство, международный бизнес разверзались перед ним во всей своей полноте.

Когда ключ, будто робкое железное насекомое, зашуршал в замке, Илья не шелохнулся. У него сейчас нет ничего треугольного — режущего или колющего. Правда, стол сервирован, однако ножи — почти прямоугольной формы. Было бы недопустимой профанацией использовать их в таком ценном ритуале. Жаль. Придётся обождать. Ничего, время будет. Сначала пусть она объяснит…

Соня ничего объяснять не собиралась. Оставив уродующие черты своего облика — пальто и платок — в прихожей, смело прошла в сапогах по уникальному паркету, оставляя размазанные ледяные следы. Вписалась, точно портрет, в дверной проём. При виде мужа гордо вскинула голову. Щёки пылают румянцем — адским или деревенским. Волосы вьются. Глаза, пламенем спиртовой горелки, светятся.

— Ты выпила?

— Выпила? Нет, это не я. Это баба Маруся, которой такие гады, как ты, отравы налили, всю её до дна выпила…

— Что, окончательно свихнулась? — Творилось нечто непредусмотренное; все планы двигались наперекосяк. — Какая Маруся? Я тебя спрашиваю: ты водку пила? Откуда в таком виде?

— Пошёл ты со своей водкой! — завизжала Соня тем полным голосом, под который и была, оказывается, предназначена акустика старинной квартиры. — Я не пьяница! И не сумасшедшая! Нет у меня никаких галлюцинаций! А невидимые слуги — есть! Я их в наследство от бабы Маруси приняла. Так что я теперь — сила… Понял?

Сониного голоса не хватило надолго: он пошёл на спад. Но это не успокоило Илью. Он знал, что это ещё не конец. И жалел о том, что на столе слишком много ножей и вилок… Да хотя бы даже осколком от тарелки можно серьёзно ранить.

— Так! Стой, где стоишь, — приказал Илья, надеясь, что его приказы в этом доме пока что-то значат. — К столу — ни шагу. Попробуешь — не обрадуешься.

Соня усмехнулась напряжённо и криво, словно прикусив изнутри нижнюю губу. Она сунула руки в карманы — тем неотвратимее, сам по себе, взблеснул в воздухе нож. Нож, лежавший справа от третьей тарелки, из которой никто никогда не ел… Но от кого-то же убегал Илья? Этот третий, присутствующий в комнате в столь поздний час, не способен был проглотить ни кусочка — зато способен был держать нож, выписывавший сложные кривые вслед за истерическим петлянием Ильи вокруг стола. На обоях плясали тени — масса хвостов-хлыстов, растительно-гибких пальцев. Соня, всё так же, руки в карманы, наблюдала. Без эмоций, вся перелившись в зрение. Другие чувства взяли отгул: по крайней мере, позднее, пытаясь представить эту сцену, Соня не могла сказать, кричал Илья во время этой сумасшедшей погони или нет. Кажется, её голову заполнял ровный шум — среднее между треском пламени и плеском ливня. Звук вечной природы, для которой страдания человека — всё равно, что испарение капли воды с поверхности нагретого солнцем валуна.

Шум прекратился — когда Илья всё-таки вскрикнул. Однократно. Настигнутый. Из-под ножа выбрызнулось немного крови. Чуть ниже ключицы. Илья упал.

«На этом ноже нет моих отпечатков», — сказала себе Соня.

Как будто это было главное…

Илья громоздился внушительной горкой плоти, ещё не начавшей остывать. Выражение лица — как у Шушки, когда тот чего-то испугается. Толстенький беззащитный животик. Раскинутые ляжки. Меж ляжек под тесными брюками, мокро темнеющими в промежности, обрисовывается съёженный, предсмертно поджатый орган, который так часто объединял супругов, когда всё остальное не предоставляло поводов для единения.

— Ой, — громко сказала Соня, как в детстве, когда ей случалось сломать игрушку, и она звала взрослых, чтобы они всё исправили. — Ой, — повторяла она, — ой, вой, вой, во-о-ой, — всё острее, всё больнее, всё прикушеннее понимая, что никто не поможет и никто уже ничего не исправит. И тогда она замолчала — потому что в целом мире не осталось взрослых, которые бы откликнулись на её жалобу. Тени спрятались. Электрический свет, дотошный, как следователь прокуратуры, изучал кровь, похожую на жидкий осадок из винегрета.

Сонины пальцы с бледными ногтями вцепились в волосы. Спустились вниз по лицу, оставляя царапины на щеках.

В комнату вошёл их сын. Спотыкаясь, в пижамке, тёплый, разбуженный. То, что папа решил полежать на полу с ножом в груди, его не взволновало: в таком возрасте ещё не верят, что родители способны умереть. Шушкино внимание привлекло коричневое пахучее пятно, расползающееся по светлым папиным брюкам. Для маленького Шушки не было секретом, что такие пятна значат.

— А папа обкакался! — объявил Шушка. — Мам, мы его помоем и переоденем, да?