В Калифорнии морозов не бывает - Страница 14
Я посмотрел на ее куртку в шкафу. Точно такая же, как у Лилии. Только рукава завернуты так, что получились белые меховые манжеты. И из одного кармана торчат перчатки, тоже белые. Лилия в карманы своей куртки никогда ничего не клала, чтобы не деформировались. В общем, я стоял перед открытым шкафом, как дурак, и не знал, что дальше делать. Потом зачем-то снял плечики с ее курткой и стал рассматривать этикетку под капюшоном, с внутренней стороны. Наверное, она была такая же, как на куртке Лилии. Правда, я ту не рассматривал. Да и эту мне рассматривать незачем было, все равно я ничего не понял, там не по-русски было написано. Я зачем-то сунулся в этикетку почти носом, как будто от этого смог бы что-нибудь понять. От куртки пахло незнакомыми духами. Или не духами, а пряностями. Но тоже незнакомыми. Или, может быть, цветами, но это вряд ли. Если только сухими. Хотя я не знаю, как пахнут сухие цветы, не понимаю, с чего такое в голову пришло.
Рядом с ее курткой висела куртка Марка. А потом уже – мое пальто. Я снял свое пальто и повесил его рядом с ее курткой. А куртку Марка отодвинул в угол. Вел себя как настоящий сумасшедший. Потом посмотрел в зеркало на внутренней дверце шкафа. Они на меня не смотрели, сидели и разговаривали между собой. И Марк противно хихикал в нос не надо мной, а просто так, по привычке. Я закрыл шкаф и вернулся за свой стол. И стал смотреть на ее профиль. И слушать, как они между собой разговаривают. Совсем не помню, о чем они разговаривали. Думал все время: улыбается она или не улыбается?
Потом Марк обернулся ко мне и сказал:
– Придется тебе в Сочи ехать. Эта сельская девушка не хочет. Некогда ей, видите ли! Коровы не доены, сено не кошено, куры не кормлены!
Я думал, что она обидится. У Марка иногда шутки совсем неуместные. Она сказала:
– Не утрируйте. Я сказала, что дети не пóроты. Это грубое нарушение дисциплины. А все остальное может подождать. А в командировку я сейчас поехать не могу, правда не могу. Потом – куда угодно, хоть бы и в Сочи, но лучше бы, если бы поближе куда-нибудь. И посевернее. А стажировку я в июне отработаю, честное слово. И за эту неделю что-нибудь сделать успею. Я смогу каждый день забегать, только ненадолго, на пару часов. Письма, ответы, проверки, обзвоны – у вас же наверняка завалы накопились, правда? Два часа каждый день – да я вам за неделю столько порядка наведу, что вы до июня его не сумеете разрушить! И мелочи ка кой-нибудь понапишу, наверняка опять мелочи не хватает?
– Ладно, – сказал Марк. – Убедила. Тогда завтра обязательно приходи. К завтрашнему дню я тебе все подготовлю. Только тебе в одиночестве придется наши завалы разгребать. У меня завтра редколлегия, а живой классик в Сочи уедет.
– Нет, я завтра ехать не могу. У меня… мама плохо себя чувствует, не хотелось бы ее одну оставлять. Может, через недельку смогу.
Это я сказал. Это я отказался от командировки в Сочи. Раз и навсегда. Потому что кто же будет ждать, когда я смогу поехать в Сочи? Да эту командировку любой из наших с руками оторвет. Да я уверен, что из-за этой командировки и так уже драка была. А я только что отказался.
– Правда? – Марк, кажется, удивился. Подумал и сказал: – Нет, ну если мама – тогда понятно. А я ведь тоже поехать не смогу. Ну ладно, что-нибудь придумаем.
– Я вас очень подвела? – тихо спросила она. Без всякого чувства вины, просто с интересом.
– От тебя вообще одни неприятности, – весело ответил Марк. – Пойдем уже к главному, что ли. Он тебя со вчерашнего дня ждет. Сама с ним будешь объясняться. Как хочешь, так и объясняйся.
– Никак не хочу, – равнодушно сказала она. И тут же поднялась и пошла к двери.
Марк вскочил и поспешил за ней.
Я остался на месте. Сидел и думал, что вот же, собирался уходить. Еще полчаса назад надо было уходить, мне в издательство сегодня следовало зайти. И еще думал, что зря я отбрехался болезнью мамы. Плохая примета. Надо бы ей прямо сейчас позвонить, поговорить просто так. Спросить, не надо ли за чем-нибудь в магазин зайти. А лучше бы – прямо сейчас встать и уйти. Погулять по морозу, подышать свежим воздухом. Голову проветрить.
Вот так я думал.
Но сидел. Никуда не шел, никому не звонил. Ждал чего-то.
Я еще не понимал, что уже дождался…
Александра уложила прочитанную часть верстки на журнальный столик, а папку с непрочитанной частью бросила на другой конец дивана и даже немножко ногой ее оттолкнула. Надо же, что ей подсунули… Нет, сама виновата – надо было смотреть, что хватаешь. Хотя если бы и посмотрела, все равно вряд ли что-нибудь поняла бы. Ну мужик, ну зануда, ну имя незнакомое. Все равно когда-нибудь пришлось бы читать. Верстка-то уже готова, да и руководящие указания Юлии Сергеевны были адресованы не кому-нибудь, а ей, Александре. Прямо какой-то злой рок. Это, наверное, расплата за то, что ее работа так долго и так безоговорочно ей нравилась. Да нет, что это она о работе в прошедшем времени? И сейчас нравится, и даже очень сильно, и даже безоговорочно… почти.
Надо просто немножко отвлечься. Заняться каким-нибудь приятным делом. Например, посуду помыть. Славка сказала, что часа через полтора будет нормальный напор воды, колонка зажжется. Прошло уже полтора часа? У-у-у, да уже почти три часа прошло! Никогда еще она не читала так медленно. Но и в этом, если присмотреться, можно найти свои плюсы. Во-первых, колонка зажжется. Можно не только посуду перемыть, но и в ванне поваляться. Во-вторых, уже можно накормить Моню, не чувствуя угрызений совести оттого, что, поверив его лживой морде, опять дашь зверю лишнего, что ему очень вредит, если верить Славке. Да и вообще пора выйти, размять ноги, понюхать хризантемы и сломить пару-тройку рябиновых веток. Рябиновые ветки в керамической вазе – красивее букета не существует в природе.
Да не важно, что делать, главное – перебить настроение. Создать в себе положительное… нет, сейчас модно говорить «позитивное» мироощущение. Сейчас модно говорить так, чтобы трудно было догадаться, что говорящий не знает родного языка. Даже в сентиментальных романах Александра в последние годы все чаще натыкалась на такое. Главный герой говорит главной героине: «Ты очень креативно организовала нашу корпоративную вечеринку, от спонсоров позитивные отзывы, и топ-менеджер никакого негатива не нашел, даже респект выразил». В первый раз Александра решила, что это хитрый литературный прием, оригинальное изобретение автора, чтобы без лишних объяснений показать убожество этого якобы главного якобы героя. Со временем сообразила: некоторым авторам просто трудно писать на родном языке. Они просто не могут перевести такие слова, как «креативно» и «респект», на русский…
Ой, а что это она так злится-то? Казалось бы, давно уже привыкла. Давно научилась либо переводить тексты на русский язык, либо возвращать их авторам. Без всякой благодарности. Она считалась очень требовательным и принципиальным редактором. И совершенно бесстрастным. А сейчас злится.
Пора, пора идти и создавать позитивное мироощущение хотя бы Моне, если не получается создать его себе. Вон как пес разоряется! Что бы там Славка ни говорила, но если зверь просит есть, то он действительно хочет есть, и нечего из дурацких воспитательных соображений морить его голодом.
Александра встала, немножко потопталась на месте, разминая затекшие ноги, немного помахала руками, повертела головой, потерла шею и пошла разогревать еду для Мони. А то так и будет лаять без передышки, работать не даст, вот ведь голосок… Таким голосом не есть просить, а врагов пугать!
Ой, а ведь пес на самом-то деле есть и не просит. Пес действительно кого-то пугает. И кто же у нас нынче во врагах ходит? Моня всех соседей знает, считает своими, и никогда не стал бы повышать голос ни на одного из знакомых, даже на байкера Гошу, хоть Гоша ему и не очень нравится. Стало быть, у калитки ошивается совсем чужой. Вот какой настырный этот чужой: видно же, что Моню боится, а все равно не уходит и не прячется, наоборот, похоже, старается привлечь к себе внимание, руками машет, даже что-то кричит. Что – не понятно, сквозь Монин лай и пароходный гудок вряд ли пробился бы. Может быть, помощь человеку нужна?