В каком году что случалось с поэтами(СИ) - Страница 6

Хоть послушание я нарушал, господь, Хоть пыль греха с лица я не стирал, господь, Пощады все же жду: ведь я ни разу в жизни Двойным единое не называл, господь

Назым Хикмет увидел в советской газете странный текст: строчки разной длины, начинавшиеся с разного отступа. И хотя он не знал русского, он сразу понял, что это стихи и захотел познакомиться с автором, которым оказался Маяковский. На него произвело большое впечатление, как поэт читал свои стихи, не нараспев, как муэдзин молитву, а четко отчеканивая каждое слово, как оратор. Так и надо писать стихи для простых людей: чтобы слова буквально вбивались в их сознание, -- решил Хикмет. И эту программу реализовал в своем творчестве.

21 год. Блок, уже написавший множество стихов окончательно решает посвятить себя поэзии. Одновременно он увлекается идеалистической философией, штудирует Платона, учившего, что, кpоме pеального миpа, есть еще некий "свеpхpеальный", высший "миp идей". Это мироощущение, которое он скорее нашел у Платона, как отвечающее своим внутренним устремлениям, чем вычитал у него, он сохранил до конца жизни.

Мы живeм в старинной келье

У разлива вод.

Здесь весной кипит веселье,

И река поeт.

Но в предвестие веселий,

В день весенних бурь

К нам прольeтся в двери келий

Светлая лазурь.

И полны заветной дрожью

Долгожданных лет,

Мы помчимся к бездорожью

В несказанный свет.

Странное это представление, что наряду с красотой этого мира, видимой всем нам и зримой, есть еще какая-то иная, нетленная. Странное, да и чуждое русской культуре, где либо божественную красоту выдели воплощенной в мире, доступном органам чувств

Слишком я любил на этом свете

Все, что душу облекает в плоть

либо вообще таковой не признавали

"Природа не храм, а мастерская, а человек в ней работник". Да если и есть эта высшая красота, нам то что до нее дела?

Критические отзывы, которые правильнее было бы назвать хвалебными, появились на выход книги Браунинга, включавшую поэму "Полина" и некоторые другие произведения. Несмотря на то, что директор влиятельного издательского дома был близким знакомым семьи Браунингов, все же, думается, и качесто стихов сыграло свою роль. И все же Браунинг входил в литературу в тепличных условиях: биться за место ему не приходилось. Удача? Как сказать. Тепличными были условия, тепличной, замкнутой на игру словами и образами и совершенно удаленной даже от образованного читателя оставалось творчество поэта всю его жизнь.

Это первое расхваленное и перехваленное произведение Браунинга настолько не произвело никакого впечатления на публику, что когда много лет спустя Данте обнаружил томик стихов и прозы в библиотеке Британского музея (Данте имеется в виду Габриэль Россетти), он сообщил своему другу Браунингу (сборник был опубликован анонимно), что он обнаружил неизвестного поэта по стилю, напоминающего Браунинга. То и есть и Браунинг, и Теннисон, и сам Россетти со своей сверхталантливой женой писали исключительно для себя, как и нынешние околожурнальные авторы.

22 года. Цветаева всегда принадлежала к числу поэтов, для творчества которых был важен внешний антураж, обстановка. Она долго выбирала местожительства и, когда наконец нашла "волшебный дом", стихи посыпались из нее, как горох из раненной торбы. Несмотря на все хлопоты, связанные с переездом, она написала цикл стихов, посвященных встерче с поэтэссой Парнок и почти накатала поэму "Чародей".

Друзья Браунинга основывают ежемесячный журнал, где основным и почти единственным автором остается сам Браунинг. Денег на издание журнала катастрофически не хватало: большую часть их издателям давал главный автор.

Бодлер изо всех сил лезет, чтобы хоть где-то зацепиться. Он посылает критическую статейку в сатирический журнальчик "Тентамар", где высмеивает поэтессу Луизу Колле, "известную своими пышными формами, неприхотливыми стишками и бесчисленными любовными похождениями" и вошедшую в мировую литературу благодаря многолетней переписке с ней Флобера. Ответ был стандартным: "К сожалению, ваша статья не вписывается в нашу тематику". Удивительно, что эта немудреная редакционная отписка кочует по континентам и эпохам уже не одно столетие. Неужели за это время тупые редакторские головы так и не смогли изобрести чего-то новенького.

23 года. Выходит первая книга стихов "Книга стихов" Гарсиа Лорки и сразу же ошеломляющий успех, успех который не поколебал бы стрелку индикаторов у самых чувствительных и доборожелательных рейтингов: разошлось всего несколько десятков экземпляров и полное молчание критики. Автор обескуражен.

Знать бы ему, что среди этих нескольких десятков покупантов он нашел самых верных и преданных читателей, о каковых именитым наводнетялям поэтического рынка только мечтать. В туберкулезном санатории зачитывается "Книгой стихотворений" девятнадцатилетний художник Рафаэль Альберти. Он и сам сочиняет стихи и, конечно, в модном авангардистком стиле. А тут, что? Книга написана так, словно никакой навороченной поэзии нет и в помине, а есть только народная песня. Книга написана так, что никакой модной поэзии и не нужно, достаточно традиционной старинной испанской. Книга Лорки буквально переломила сознание начинающего поэта.

Второй читатель-почитатель молчал целый год, как и подобает мэтру, а потом взял и пригласил Лорку к себе:

-- Ваша книга? -- кивнул Хименес небрежно на сборник, -- не отпирайтесь. Мне ваша искренность мила, и даже как насосик подкачала давно умолкнувшие чувства. Так что я приглашаю вас к сотрудничеству в своем журнале "Индисе".

Выходит первый и единственный сборник стихов Богдановича. Сборник пролежал полгода в типографии, и, возможно, так бы там и остался: элементарно не было денег на издание ни у самого Богдановича, ни у белорусской художественной интеллегенции. Выручила богатая магнатка и покровительница искусств из рода Радзивиллов. Эта женщина в упор не любила поляков и содействовала развитию белорусской культуры. В ее особняке все -- от хозяев до слуг -- обязаны были говорить только на двух языках: белорусском и французском.

Браунинга принимают в Институт истории, довольно-таки замкнутую, но влиятельную организацию, членами которой были многие профессора Оксбриджа.

А еще Браунинг посещает Санкт-Петербург, где провел почти полгода. Это посещение замечательно тем, что ничем не замечательно. Браунинг был принят во всех салонах, охотно ходил на разные мероприятия. С восторгом описывает двойной ледоход на Неве, а также торжественный первый стакан: была такая церемония -- царь ежегодно после освобождения реки ото льда выпивал стакан, как бы говоря: вода в реке отличная, дорогие ленинградцы, можете ее пить без боязни. Но это пребывание никак не отразилось в его творчестве. То есть это был тип поэта, который вращается в круге своих мыслей и образов, весьма отдаленных от окружающей действительности. Таковы, заметим, и большинство поэтов, и то что между их творчеством и рекой жизни есть некая насосная станция, перекачивающия воду из реки жизни в творческие закрома -- не более, чем распространенное заблуждение.

В связи со смертью Беатриче Данте, по его собственным словам, обратился к разысканию истины.

24 года. Вторая публикация Пастернака и вновь в "братской могиле", так на советском издательском жаргоне именовались коллективные сборники. Правда, в отличие от первого сборника этот навряд ли заслуживает такого названия. Он был издан футуристической группкой "Центрифуга" и ему было предпослано предисловие Пастернака, где тот разъяснял принципы и идеи авторов "Руконога" -- так назывался сборник. В перебургской авангардной тусовке сборник произвел фурор и сам Маяковский удостоил Пастернака встречи. Поэт прописался на Олимпе петербургского значения.