В исключительных обстоятельствах - Страница 112

— Вот и хорошо. Люблю умных, деловых людей, понимающих с полуслова. А теперь удаляюсь. Желаю успеха.

...Через час Кастильо примкнул к своей группе. Показалось, что отлучка осталась незамеченной.

Утром иностранные гости выехали в Суздаль. Кастильо больше никуда не отлучался и вел себя как добропорядочный экскурсант, жадно внимающий тому, что рассказывает опытный экскурсовод...

Тем временем Бутов уже докладывал Клементьеву о встрече Кастильо с Ружинским. Тут еще много вопросительных знаков. Не агент ли этот «артист». А если да, то где и когда его завербовали?

— Скорее всего, во время войны, — высказал предположение генерал Клементьев и распорядился собрать как можно больше сведений о Ружинском, тщательно разобраться с его прошлым.

— Катя, это ты? Бог мой, наконец-то я слышу твой голос! Здравствуй, Катюша! Это я, Мигуэль. Да, да, тот самый Миги, которого ты учила кататься на коньках. Вспомнила? То есть как это где? В Москве, в гостинице...

Катя! Это его юность, романтическая страница жизни испанца и до сих пор, кажется, любовь, не совсем угасшая...

Они подружились в ту незабываемую пору, когда советские люди с тревогой следили за сводками боев под Мадридом и Валенсией, когда Мигуэля в числе других испанских детей приютил Советский Союз. Над интернатом в котором он жил и учился, шефствовала соседняя школа, где старшей пионервожатой была живая, круглолицая, курносенькая девчушка, с длинной толстой косой цвета пшеничной соломы. Шефы часто бывали в интернате на концертах художественной самодеятельности. Мигуэль с Катей не раз исполняли дуэтом советские и испанские песни.

Сперва это была дружба. Потом пошли якобы случайные встречи вне интерната, потом Катя учила испанского мальчика кататься на коньках, а затем начались дальние загородные прогулки. Молча шагали, молча же останавливались и подолгу не отрывали глаз друг от друга. Взгляды им казались красноречивее слов. Тайное скоро стало явным. В один прекрасный день Мигуэль был приглашен в дом, и родители Кати радушно приняли его, сына далекой Испании. Миги стал приходить в этот дом запросто, без особых приглашений, и он не мог не почувствовать, что хозяйка дома, Нина Петровна, рада ему.

...Июнь 41-го они пережили так же, как миллионы их сверстников и сверстниц. Оба твердо решили, что вместе отправятся на фронт, завтра же пойдут в военкомат. Мигуэль сказал, что и ему, прихрамывающему, на войне дело найдется. Но в условленный час Миги позвонил, что он приболел. Катя пошла одна. Таких, как она, здесь было уже много. Старший политрук сказал ей то же, что и другим: «Не спешите. Придет ваш черед, тогда и позовем». Из военкомата она помчалась в интернат навестить больного и была несколько удивлена, узнав, что ее друг поехал на какой-то завод оформляться учеником токаря. Катя пожала плечами: «Почему он так? Ведь договорились... Никто за язык не тянул». Но тогда было не до раздумий.

Война разлучила их. Мигуэль пошел на завод, и осенью 41-го его цех, выполнявший заказы фронта, эвакуировался в Сибирь. Две недели перед этим они не виделись. Мигуэль дневал и ночевал в цехе, Катя дежурила в штабе МПВО. В полночь заводской эшелон должен был отправиться с Ярославского вокзала, и Мигуэль буквально за два часа до отъезда прибежал проститься, но застал только заплаканную Нину Петровну. Муж и сын ушли на фронт с дивизией народного ополчения, а что касается Кати, то она ничего вразумительного сообщить не может.

— Катя сказала, что уезжает из Москвы на какие-то курсы.

— Что за курсы? По какому адресу я могу писать ей?

Мама тяжело вздохнула:

— Не знаю, Миги, ничего не знаю. Война... Все вверх дном пошло.

Нина Петровна по-матерински обняла Миги. Когда он уже был в дверях, вдруг спохватилась, посетовала на дырявую голову и протянула записку.

— Это тебе. Просила передать.

Записка была короткой, полной порывов девичьей души, тревог, надежд и... недоумения.

И уже после подписи:

Они встретились через два месяца после Победы.

...Военная форма очень шла Кате. На гимнастерке пестрели две планки орденов и медалей. Катя встретила его радостно, и оба они долго не могли произнести что-нибудь членораздельное.

— Катюша!

— Миги!

— Я все эти годы, Катенька, хранил твою записку, ту, что написала перед уходом на фронт. Читал, перечитывал: «Верю, надеюсь». Я тоже верил и тоже надеялся.

Катя сникла. Тень пробежала по ее сияющему лицу. Записка... Последние слова в ней... О них Миги сейчас не вспомнил. Хотела спросить про военкомат, но удержалась. Зачем? Все в прошлом. К тому же нельзя забывать, что Миги испанец. И к тому же он прихрамывает. Почему же он должен броситься в военное пекло? Нет, она не смеет осуждать тогдашнего Миги, хотя бы даже и растерявшегося на тревожных житейских перепутьях. Да и надо ли осуждать?

— О чем задумалась? У меня такое ощущение, будто тебя здесь нет. Где ты? Ау — Катенька!

Она встрепенулась, вспомнила боевого друга Педро, тоже испанца, разведчика, действовавшего вместе с русскими партизанами. Его выдал провокатор, и на ее, Катиных, глазах испанца повесили на центральной площади белорусского села. Неделю спустя партизаны — Катя была среди них — разгромили в том селе фашистский гарнизон. Они мстили за друга, за Педро.

Он-то пошел в военкомат. А Миги?

И все же попрекать не стала. В конце концов Миги тоже воевал. По-своему. Делал танки. И зачем думать, что он не захотел пойти в военкомат? Может, их, испанских ребят, мобилизовали на завод. Спросить? Нет, она не станет оскорблять недоверием. Да и к чему отравлять радость долгожданной Победы...

Шли месяцы — и вдруг точно гром среди ясного неба. Поначалу Мигуэль не смог даже определить своего отношения к предстоящему возвращению на родину, в Испанию: радоваться или огорчаться? Так привык к Москве. И самое главное — Катя. Миги долго не решался сообщить новость. Она восприняла ее тяжелее, чем он предполагал. Хотя слез, упреков, просьб не было. Но от этого становилось еще горше. Они долго молчали, шагая по аллеям Сокольнического парка, и только когда прощались, Катя тихо спросила:

— Иначе нельзя?

Миги не ответил. Он сам не знал этого. Ничего не смог ответить и на другой вопрос, уже на вокзале.

— Мы больше не увидимся? Никогда?

Потом были письма Миги без обратного адреса. Катя объясняла все это знакомой ей конспирацией.

И вот встреча спустя десятилетия. Услышав по телефону голос Мигуэля, Екатерина Павловна поначалу растерялась и потому бессвязно что-то лепетала. Однако через минуту-другую пришла в себя:

— Миги! Где ты? Я очень хочу тебя видеть!

Он предложил встретиться в гостинице. На какое-то мгновение Катя задумалась, а затем решительно отказалась, сказав, что хочет познакомить его с мужем, сыном, что он будет дорогим гостем. Мигуэль понял: Катя не хочет оставаться с ним наедине, ворошить давно перевернутые страницы жизни. А ему, Миги, обязательно надо ее повидать, причем повелевали не только чувства, но и разум.

...Гостя принимали на подмосковной даче с истинно русским радушием. По просьбе хозяйки Мигуэль приехал несколько раньше других гостей.

— Мы хоть с тобой немного побеседуем о жизни. А то при гостях... Сам понимаешь!

Беседовали втроем. У Екатерины Павловны от мужа секретов нет. Фронтовой друг, разведчик-подрывник. Потом вместе учились в институте, вместе ездили с экспедицией на Дальний Восток, туда, где через несколько лет начнется строительство БАМа, дороги, о которой узнает весь мир. Теперь Василий Евгеньевич Ковров доцент, весь в науке. Человек компанейский, приветливый, а манера говорить мягко, чуть насмешливо сразу располагала к нему собеседника. Хозяин дома уже все знает о прошлом Кати и Мигуэля, и едва испанец переступил порог, он шутливо разыграл сцену оскорбленного супруга: бросил к ногам гостя перчатку, объявив, что дону Мигуэлю предоставлено право выбора оружия — шпаги или пистолеты, но драться сейчас же, немедленно. Мигуэль в том же тоне воскликнул: «Шпаги!» — отвесил церемонный поклон, подбоченясь, топнул ногой, широко отвел правую руку и пробасил: