В интересном положении - Страница 2

Восемнадцать по горизонтали: «Подумаешь».

Одиннадцать по вертикали: «Сволочь».

В вопросы я давно перестал заглядывать.

Когда стали разносить напитки, мы поругались опосредованно, через стюардессу.

— Что вам двоим, ребятки? — спросила стюардесса, а Бекки, швырнув на колени книгу, ответила:

— Мы не вместе.

Ей была омерзительна сама мысль о том, что нас можно принять за супругов или хотя бы друзей.

— Я лечу с мужем, — продолжала она. — Он сидит вон там. У переборки.

«Да ты это слово только что от меня узнала», — подумал я.

— Э-э-э, что вам…

— Мне кока-колы, — сказала Бекки. — Льда много не кладите.

Мне тоже хотелось пить, но еще больше хотелось произвести на стюардессу хорошее впечатление. А кого вы предпочтете — капризную фифу, которая не дает договорить и требует определенное количество кубиков льда, или деликатного, непривередливого джентльмена, который поднимает глаза от заковыристого субботнего кроссворда и, улыбнувшись вам, произносит:

— Спасибо, мне ничего не нужно.

«Если самолет начнет терять высоту, и, чтобы предотвратить катастрофу, обязательно придется выпихнуть одного пассажира за борт, стюардесса наверняка выберет Бекки, а не меня», — подумал я. Я вообразил, как Бекки цепляется за дверь и ветер буквально рвет волосы с ее головы.

— Но мой муж… — завопит она, рыдая.

Тогда я шагну к двери и скажу:

— Послушайте, я уже бывал в Рэли. Выбросьте меня вместо нее.

Тогда Бекки поймет, что зря считала меня козлом, и в этот момент ее пальцы разожмутся, и из-за разницы давлений она вылетит за дверь, как пробка.

Два по вертикали: «Что, съела?»

Как отрадно, когда удается претворить чью-то ненависть к тебе в угрызения совести — заставить человека осознать, что он был неправ, слишком поспешно о тебе судил, не пожелал отвлечься от своих ерундовых переживаний. Правда, то же самое может случиться и с твоей собственной ненавистью. Я-то думал, что моя соседка — из тех, кто приходит в кино с опозданием и просит тебя пересесть за спину самого высокого зрителя — дескать, ей хочется находиться рядом с мужем. Почему все должны страдать из-за того, что она с кем-то? Но вдруг я ошибаюсь? Я вообразил соседку в тускло освещенном помещении. Представил себе, как она, дрожа, перебирает пачку зловеще светящихся рентгеновских снимков. «Даю вам две недели, да и то в лучшем случае, — говорит врач. — Сделайте-ка себе педикюр, купите красивые шорты и побудьте наедине с мужем. Я слышал, на пляжах Северной Каролины сейчас очень мило».

Тут я покосился на Бекки и подумал: «Какое там». При нашей ссоре она упомянула бы даже о банальных желудочных коликах. Или не упомянула бы? Я твердил себе, что отстоял свои права, но получалось как-то неубедительно. И тогда, вернувшись к своему кроссворду, я начал составлять список признаков того, что не являюсь козлом.

Сорок по горизонтали: «Даю деньги на Об…»

Сорок шесть по вертикали: «…щественное радио».

Пытаясь вычислить второй признак, я подметил, что Бекки-то никаких списков не составляет. Это она обозвала меня нехорошим словом, это она лезла на рожон — и хоть бы хны! Допив кока-колу, она сложила столик, вызвала стюардессу, отдала ей пустую банку и задремала. Вскоре после этого я начал сосать леденец, а затем чихнул, и леденец пулей долетел до ее живота.

Девять по горизонтали: «Черт».

Тринадцать по вертикали: «И что теперь?»

Тут мне пришло в голову, что есть еще один выход. «Ты знаешь, что надо делать, — сказал я себе. — Поменяйся местами с ее мужем». Но время было упущено: муж тоже дремал. Оставалось только одно: растолкать соседку и предложить ей то же самое, что я иногда предлагаю Хью. Когда мы ссоримся, я вдруг умолкаю на полуслове и спрашиваю, не начать ли нам с чистого листа:

— Я выйду на лестницу, а когда вернусь, мы просто сделаем вид, что ничего и не было. Хорошо?

Если ссора крупная, Хью дожидается, пока я выйду за порог, и запирается на засов, но если мы повздорили по мелочи, он мне подыгрывает, и я вновь вхожу в квартиру со словами: «Ого! Чего это ты сидишь дома?» или «Ой как вкусно пахнет. Что стряпаешь?» Второй вопрос — беспроигрышный, у Хью плита никогда не простаивает без дела.

Некоторое время чувствуешь себя не в своей тарелке, но в конце концов атмосфера неловкости развеивается, и мы вживаемся в образы двух приличных людей, обреченных разыгрывать довольно скучную пьесу.

— Тебе чем-нибудь помочь?

— Если хочешь, накрой на стол.

— Отличненько.

Даже не знаю, сколько раз я накрывал на стол среди бела дня, задолго до того, как мы садимся есть. Но без действия, с одними репликами, пьеса была бы еще скучнее. Конечно, я избегаю по-настоящему сложных дел — стены, например, не крашу. Я страшно признателен Хью за то, что он принимает мои правила игры. Вопли и швыряние тарелками — пожалуйста, но только у других. А моя жизнь пусть остается по возможности чинной, даже если иногда приходится притворяться.

Я бы охотно начал с чистого листа свое общение с Бекки, но мне что-то подсказывало: она не согласится. Даже во сне она излучала враждебность, точно передатчик — радиоволны, и сопела как-то обвиняюще. «Ко-зел. Ко-о-о-зел». Объявление о заходе на посадку ее не разбудило, а когда стюардесса попросила ее пристегнуться, Бекки пошевелила рукой, как лунатичка, не поднимая век. Леденец исчез из виду, и я выиграл еще десять минут. Это время я потратил на укладку вещей, чтобы устремиться к выходу, как только мы подъедем к терминалу. Только одного я не рассчитал: сосед спереди загородил мне дорогу. Он долго вытаскивал свою спортивную сумку из верхнего багажного отсека. Если бы не он, то к моменту, когда Бекки отстегнула ремень, я был бы уже далеко; но это произошло, когда я продвинулся всего на четыре ряда и оказался, как нарочно, прямо у переборки.

Каким словом она меня обозвала? Я слышал его раньше и, наверно, услышу еще неоднократно. Пять букв. Вопрос выглядел бы забавно. Конечно, в кроссвордах «Таймс» таких слов не бывает. Иначе их мог бы разгадать любой.