В городе Ю. (Повести и рассказы) - Страница 20
Толкаясь, крича, хохоча, лезли они в длинный автобус…
А тут я еще встретил Аню, переводчицу, «переводчицу денег», как я про себя ее называл, ту самую девушку, что прислала вместо себя Фаныча в мою жизнь.
И на этом, надо сказать, совершенно успокоилась!
— Что делать? — только сказала она.— Тут у меня группа штатников по обменному туризму — удешевленники. Смета у них маленькая, а программу хочется составить поинтересней.
Она повернулась ко мне, но меня уже бил дикий смех.
— Удешевленники! — кричал я.— Колоссально! Надо бы не забыть!.. В баню их, по пятнадцать копеек!
— Между прочим,— сказала она,— когда ты смеешься, лицо у тебя делается совершенно идиотское!
— Ничего,— сказал я.— С лица не воду пить!
— А никто и не собирается с твоего лица ее пить! — злорадно сказала она.
И так, уже по инерции, мы шли с ней рядом, вошли в какую-то столовую самообслуживания. Я взял два рассольника, два бифштекса с гречкой, с гречневой сечкой… И тут же, конечно, ввалились Аникин с Фанычем. Аникин заорал, стал меня обнимать, раздавив в моем кармане спички… Мы с Аней молча доели все и ушли.
— Ну у тебя и друзья! — на выходе сказала она.
— Да?! — сказал я.— А я думал, Фаныч — это твой друг.
— Да нет,— после паузы сказала она,— такими друзьями я еще не обзавелась.
Мы долго шлялись по переулкам, потом присели на скамейку в неуютном земляном садике, у глухого, уходящего в небо красного кирпичного брандмауэра, и тут же стукнуло единственное в нем окошко — маленькое, с бензиновым отливом, у самой земли, и в нем показался Фаныч с блюдечком в руке. Он дул на чай, гонял по чаю ямку, задумчиво тараща глаза.
Подавленная такими случайностями, более того, решив, что это идиотские мои шутки, Аня, не прощаясь, ушла.
«А между тем,— подумал я,— это и есть теперь моя жизнь. А случайностями все это может показаться только очень со стороны».
— Ну что? — вдруг недовольно сказал Фаныч.— Брось-ка ты, знаешь… Тут нормальные, душевные парни тебя ждут, а ты… Хватит корчить из себя неизвестно что!
«И действительно,— в отчаянии подумал я,— хватит корчить из себя неизвестно что!»
— Ладно,— сказал я,— только скажите, как к вам пройти!
«И ладно,— думал я,— и пускай!»
На бегу я показал кому-то язык, высунул его больно, далеко — так что даже увидел его, вернее, белый блеск от мокрого языка, поднимающийся над ним и имеющий его форму.
…Раньше, приехав на юг, я сразу же бросался в море, ничто другое меня не занимало. Потом, поднявшись на набережную, с кожей, горящей от соленой воды и мохнатого полотенца, я сразу же встречал каких-нибудь своих друзей, мы шли под полотняный полощущийся навес… И только уже поздней теплой ночью я где-нибудь засыпал. Утром вставал и сразу же бросался в море, и снова начиналась эта ласковая, теплая карусель, когда можешь пойти сюда, можешь пойти туда, можешь сделать это, а можешь этого и не делать и знаешь — все равно будет все хорошо. Иногда целыми днями я сидел в теплой пыли у бочки с сухим вином, и все подходили какие-то прекрасные, давно знакомые люди, садились рядом…
Это было счастье, как я теперь понимаю.
Теперь же, только сойдя с автобуса, с двумя чемоданами, оттягивающими руки, я поплелся на квартирную биржу… Все хозяйки там хотели чего-то невозможного — например, супружескую пару, чтобы он непременно был брюнет, она — хрупкая блондинка или наоборот… Я только подивился изощренности их вкусов. Я же никому из них не пришелся по душе. Я стал искать помещение сам, надеясь все-таки на какую-нибудь внезапно вспыхнувшую симпатию, хотя навряд ли… Никогда еще, тем более с чемоданами, я не забирался в гору так высоко. Я заглядывал за все заборы, иногда, наоборот, видел вдруг зеленый, заросший, темный дворик у себя под ногами, далеко внизу, и, свесившись, кричал туда… Но везде неизменно получал отказ. Измученный, с саднящей от соленого пота кожей, с сухим, пыльным горлом я наконец сумел втиснуться в один дом, в узкую щель, оставленную дверью на цепочке…
— Ну ладно уж…— недовольно сказала хозяйка.
В квартире было прохладно, ее насквозь продувал сквозняк, поднимая занавески.
— Только уж сразу договоримся,— сказала она,— чтобы не было потом недоразумений.
Я был согласен. Я уже где-то привык к такому обращению, хотя и не совсем понятно — где…
— Рубль за койку и три шестьдесят за прописку.
— Как? — удивился я.
— Ну да,— быстро заговорила она,— рубль за прописку с приезжих и два шестьдесят с хозяев. Ну, мы с мужем рассудили — какой же смысл нам свои еще деньги платить? Логично?
— Что ж, логично,— подумав, сказал я.
Потом она раз сто вбегала в мою комнату, пока я лежал на холодной простыне.
— Только, пожалуйста, наденьте костюм — мой муж не любит, когда так… Только не свистите, пожалуйста,— скоро придет муж, он этого не любит…
Что же вообще он любит?
Потом я заснул и проснулся в темноте. И услышал на кухне до боли знакомый голос. Я вышел. За столом сидел Фаныч. Он недовольно посмотрел на меня… Так получалось, что мы вроде незнакомы.
…Как потом я узнал, с женой он разъехался довольно давно и вот вдруг решил ее навестить, помириться, может быть. То-то она и суетилась, всячески ему угождая.
— Извините, ради бога,— поздней ночью, улыбаясь, вбежала хозяйка,— не возражаете, если в вашей комнате вот аквариум с окунем постоит? Мой муж, знаете, этого не любит…
И вот все спят. И окунь спит у себя в аквариуме. Но храпит — дико!
А потом, когда я вернулся из туалета и зажег испуганно свет, на своей постели я увидел огромного жука — развалился, высунув свои полупрозрачные мутные крылышки, которые почему-то не влезали под твердый панцирь!.. Видно, решил, что я такой уж друг животных!
Утром я пошел к хозяевам, чтобы выразить свое недовольство. Но их уже не было. Она, как я узнал, работала в пункте питания. А Фаныч, как обычно, в ушанке с утра уже бродил по поселку, неодобрительно на всех поглядывая. На первый взгляд он казался сторожем… Но сторожем чего?
Часам к двум все как раз набивались в этот пункт питания. Кафе «Душное»… Кафе «Душное». Вино «Липкое»… Что сразу же привело меня в бешенство — как искусственно и любовно там поддерживается медленная, огромная и, главное, всегда покорная очередь! Вместо двух раздач всегда работала только одна, хотя девушек в белых куртках вполне хватало.
— Ишь чего захотел,— сказал мне оказавшийся тут же Фаныч (после двух до самого закрытия он хмуро сидел тут),— чтобы очереди еще ему не было!
— Да,— закричал я,— захотел! Захотел, представьте себе! А порции! — сказал я.— Что у вас за разблюдовка?
(Увы, я уже усвоил этот язык…)
— А чего ж такого, интересно, ты хочешь? — спросил Фаныч.
— Боже мой! — закричал я.— Всем нам осталось жить, ну, максимум тридцать, сорок лет, неужели уж не имеем мы права хотя бы вкусно поесть?!
— Ну что, что?!
— Может быть, омар? — неуверенно сказал я.
Очередь злорадно заржала.
— Омар…— недовольно бормотал Фаныч.— Комар!
И тут еще, как назло, прилетела стая воробьев — стали клевать мое второе, переступая, позвякивая неровной металлической посудиной, чирикая: «Прекрасное блюдо! Как, интересно, оно называется? Замечательное все же это кафе!»
— Вот,— сказал Фаныч,— пожалуйста, ребята довольны! Только таким вот, как вы, все не по нутру!..
Раньше, еще год назад, я бы и не задумался над этим, просто не обратил бы внимания, но сейчас мои мысли были заняты этим целиком. По утрам, когда все бежали на пляж, я надевал душную черную тройку, брал портфель и шел хлопотать по различным присутственным местам.
— Я таки найду управу! — злобно бормотал я…
Прошло уже две недели, а юга я так практически и не видел. Калькуляция, разблюдовка — вот что теперь меня увлекало. Только однажды, между двумя аудиенциями, заскочил я на базар, купил грушу с осой… И только однажды, свернув на секунду с пути, в костюме и с портфелем в руках, деловито прыгнул в море с высокой скалы, с которой все боялись прыгать, ушел глубоко в зеленую воду, вытянув за собой в воде длинный мешок кипящих белых пузырьков, похожий на парашют.