В горах мое сердце - Страница 1

Юлиан Семенович СЕМЕНОВ

В ГОРАХ МОЕ СЕРДЦЕ...

Посвящается Ю. Казакову

В Закопане я приехал поздней ночью. Шел снег, очень крупный, казавшийся от этого декоративным. Все вокруг: маленькие коттеджи, кафе у станции, возницы в шляпах, лошади, разряженные как модницы, - все это тоже казалось декоративным, сделанным специально для тех, кто приезжает сюда кататься на лыжах.

С этим же последним поездом приехали спортсмены. Они сели в автобус своей базы и укатили в горы. Я остался один на гулкой привокзальной площади. Далеко внизу, в городе, тонко, по-ледяному звонили часы большой ратуши.

Я подошел к старику вознице и спросил:

- Вы отвезете меня в пансионат?

- Прошу пана. - Возница набросил на меня пахучую овечью полость, сел на облучок и, свесив ноги в белых фетровых брюках, попросил: - Пойдем, лошадь.

Лошадь пошла. Зазвенели бубенцы - так же ледяно, как и часы на большой ратуше.

- Пан хочет быстро ехать?

- Нет, если можно - не быстро.

- Можно. Быстро ли, медленно - тариф один.

- Вы хорошо говорите по-русски.

- Я же старый поляк.

- Ну полно... Разве вы старый?

- Очень. Пан хочет разговаривать или лучше ехать молча?

- Как вам угодно.

- О, пан бардзо деликатный. Я, пожалуй, буду тихо петь.

Возница начал мурлыкать песню. Голос у него был хриплый и очень низкий.

Вокруг - и высоко вверху и далеко-далеко внизу - перемигивались огоньки. По ним я угадывал очертания гор. Мне казалось, что я слышал, как за этими перемигиваниями далеких огоньков в горах пряталась музыка. Дорога была накатанной, сани шли легко. По-прежнему падал крупный снег. На ветвях лежали белые мягкие глыбы. Дорога змеилась вниз, среди огромных мягких сугробов. Я подумал, что, хотя Новый год уже наступил, дед-мороз с мешком, в котором спрятаны подарки, еще ходит где-то здесь и поет тихую песню, совсем как мой возница.

Я долго звонил в дверь, а потом было решил искать другой пансионат, но возница уже пел песню совсем далеко, и бубенцы звенели чуть слышно.

Я стоял на крыльце и слышал, как все вокруг спало... Даже снег кончился, будто устал и тоже уснул, улегшись на землю. Выглянула луна, и сразу же стали видны горы вокруг. Они были очень высоки и зубчаты. Снег на горах отличался от снега в долине. Там он был словно электрическим, подсвеченным изнутри неживым синим светом.

- Кто есть?

- Откройте, пожалуйста.

Дверь открылась, и на меня пахнуло теплом, свежеиспеченным хлебом и чуть подгорелым кофе.

- Добрый вечер. Что пан хочет? - спросила женщина с седыми буклями.

- Мне нужна комната.

- Пан один?

- Да.

- Я покажу пану его апартамент.

Мы поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Женщина отворила маленькую дверь, и я вошел в крохотную комнату. Лунный свет делал ее голубой. Из окна были видны горы и небо.

- Если пан закаленный, то можно открыть форточку.

- Я открою.

- Прошу вниз через пять минут, на кофе.

Я ответил по-польски:

- Дзенькую бардзо, пани...

Женщина улыбнулась строгой учительской улыбкой, сделала книксен и вышла.

Я открыл окно и сразу же услыхал холодный перезвон часов на ратуше. Воздух в комнате стал голубым. Нагретый за день горным солнцем, он хранил в себе запахи лета.

Огоньки в горах уже не перемигивались. Над Закопане лежала тишина, и только где-то далеко звенели бубенцы.

Когда я лег в холодную постель, то вдруг почувствовал себя так, как однажды дома. Я сидел ночью один и работал. А передо мной стоял черный телефонный аппарат. Я позвонил приятелю и спросил:

- Ты знаешь мой новый номер?

- Нет.

- Запиши.

Он записал.

- Пока, - сказал я и положил трубку.

А через минуту он позвонил мне и спросил:

- Добрый вечер, старина, как поживаешь?

- Спасибо. Уже лучше. А ты?

- А я, как всегда, хорошо. Спи.

Мне тогда стало спокойно и здорово после его звонка. А сейчас я лежал, смотрел на горы и пытался уснуть. В дверь тихо постучали.

- Доброй ночи, пан...

- Доброй ночи, пани, - ответил я, улыбнувшись, и сразу же уснул.

Конца нет, есть только начало. А начало всех начал - утро. А начало утра - солнце. Оно и разбудило меня - стремительное и яркое. Зимой в горах солнце кажется синим. Буйный солнечный свет ворвался в мою комнату, резанул глаза отражением от зеркала, высветил красной гранью стакан с водой, стоявший на столике, и замер в стекляшках люстры - в каждой своим особым цветом.

Солнце резвилось в моей комнате весело, как щенок. Я лежал и вспоминал варшавскую клинику. Там были новорожденные с пороком сердца. Матери смотрели на них с нежностью и спокойствием. А врач, который водил меня по палатам, тихо говорил:

- Видите во-он ту женщину? Ее сын умрет через пять дней. А эта девочка умрет, по-видимому, завтра вечером.

Когда мы пришли в его кабинет, он снял халат и сказал:

- Вот так-то, мой дорогой...

Я спросил:

- Это было всегда?

Он ответил:

- Да.

- И это всегда будет?

- Нет. Только до тех пор, пока в мире есть война. По-моему, болезни сердца проистекают от страха.

Канатная дорога вела в горы. В вагончик набилось человек сорок. Все были с лыжами, в толстых джемперах и шапочках с детскими помпончиками. Лица у людей были черные и обветренные от резкого зимнего загара.

- Вот здесь он прыгнул, - объяснил паренек своей подруге. - Они позвонили наверх, и эсесовцы ждали его там. А он увидел их куртки. Он как раз в это время проезжал над ущельем. Видишь, тут ведь метров двести, не меньше. Он успел надеть лыжи и прыгнул с вагончика в ущелье, а там по склону ушел вниз. Они стреляли в него из автоматов, но он все равно ушел от них.

- Ты бы мог прыгнуть так же? - строго спросила девушка.

Парень еще раз взглянул на острые, бритвенные вершины, проплывавшие под нами, на крохотную полосу снега, которая шла между камней, на скалы, которые громоздились еще ниже неприступной стеной и которые ему наверняка пришлось бы огибать на всем ходу, и ответил:

- Помоги мне открыть дверь.

Глаза у девушки сделались испуганными.

Она сказала:

- Какой ты...

И положила свою руку на огромное плечо парня.

На самой вершине польских Татр работает обсерватория. Лыжники стоят под телескопами и прилаживают крепления. Ученые улыбаются им, а потом снова приникают к телескопам, чтобы смотреть на звезды, невидимые простым глазом. Один за другим лыжники съезжают вниз. Они космичны в своей скорости. Вот рядом был человек, мгновение - и нет его, только далеко внизу видна крохотная красная или голубая точка на ослепительном полотне снега.

Через пять минут на площадке у обсерватории уже никого не было. Ученые застыли около своих телескопов. Тишина. Только ветер иногда налетал порывами. Прозвенит, невидимый, и унесется дальше.

- Не хочет ли пан сфотографироваться?

Оборачиваюсь. Рядом со мной стоит высокий парень в овчинном полушубке. На груди у него два аппарата. Рядом с ним - огромный сенбернар.

- Я дам вам собаку и сфотографирую вас на память о Татрах. Собака спасатель. Я тоже спасатель и еще немножко снимаю приезжих.

Парень кивает головой на медный колокол, укрепленный на вершине.

- Если будет буран и не все лыжники уйдут вниз, я буду звонить в колокол, чтобы они слышали звуки и шли ко мне. А пес будет бегать к ним и тащить их, если они устанут или перепугаются.

- Можно мне позвонить в колокол?

- Так ведь нет бурана...

- Я понимаю...

- О, ясно! Пан хочет испробовать, да? Пожалуйста, прошу бардзо, я не понял вас сначала. Только не очень громко, прошу вас.

- Хорошо, я тихонько.

Я подошел к колоколу и потянул за толстую просмоленную веревку, пахнувшую кораблем. <Дзин-н-нь>, - поплыл над горами тяжелый, протяжный звук. Пес стал вырываться из рук хозяина.