В глухом углу - Страница 48

Зато в столовой приходилось изворачиваться. О хорошем обеде нельзя было и мечтать. Игорь боялся, что Вася или Миша увидят его за столом. Они, конечно, разахаются и заставят одалживать у них деньги. Игорь выбирал часы, когда в обширном зале столовой было почти пусто. Он покупал первое и уходил в дальний угол, к столикам, где лежало много хлеба. Хлеб входил в стоимость блюд — на вазах громоздились горки белых и ржаных ломтей. Игорь наедался хлебом, закусывая борщом или щами. Он прихватывал с собой десяток кусков, рассовывал их по карманам. В одно утро он съел килограмма полтора. От сытости он заснул, не успев стащить рубашку и брюки, только сбросил валенки. Но не дошло до полудня, он проснулся от голода и принялся уминать куски, принесенные из столовой. Он теперь часто, среди крепкого сна, просыпался и, не раскрывая глаз, тянулся к хлебу, лежавшему в тумбочке. Это был волчий аппетит — ненасытный и непрерывный, его можно было приглушить, но не потушить. Игорь вспоминал вкусные снеди у мамы, они не волновали, зато стоило вообразить черный хлеб с луком, как рот наполнялся слюной.

В столовую Игорь ходил раз в день. Внутренние карманы полушубка были набиты ломтями, завернутыми в носовые платки. Вера подкреплялась бутербродами, захваченными из дома, иногда приносила в котелке кашу или мясные пирожки собственной кухни. Она предлагала Игорю, он отказывался.

— Нет, я в столовую, — говорил он, не глядя на Веру. — Проголодался на воздухе, хочу чего-нибудь поплотнее.

Столовая работала круглые сутки, ночью в ней бывало немногим меньше народу, чем днем. Дойдя до первых бараков, Игорь сворачивал в лес. Он присаживался на пень и опустошал карманы. Еда шла в темноте, временами между ветвями поблескивали звезды, ветер сыпал мелкий, как пыль, снег: хлеб со снегом был так же вкусен, как и сухой. Возвратившись, он напивался теплой воды из бачка.

— Как ты скоро? — удивлялась Вера. — Ты, наверно, бежал?

— Бежать не бежал, а разгуливать не люблю.

Как-то Вера принесла сырнички, Игорь побрезговал и ими.

— Очевидно, в столовой было лучше? — спросила она сухо, когда он возвратился. — Интересно, что ты ел?

— Понимаешь, без горячего мясного я не могу, — пояснил он. — Сегодня были отбивные. Я взял две порции.

Отбивные считались редкостью, Вера оценила его удачу. А на другую ночь она сказала, пожимая плечами:

— И чего ты врешь? Отбивных уже две недели нет — я узнавала.

— Разве я сказал отбивные? Гуляш, конечно!

С этого дня он старательно запоминал, что есть из вторых блюд, чтобы при нужде ответить без сшибки.

Пересмена происходила в восемь утра, Семен, работавший днем, пришел однажды в шесть. Было темно, как ночью. Дул ветер. Семен казался не выспавшимся и зевал, закрывая рот ладонью. Он рассказал, что проснулся не вовремя и надумал погулять.

— Только сумасшедшие, — сказала Вера с осуждением, — гуляют в такую черную рань.

— Как ваши делишки? — спросил Семен. — Теперь даже не посмотреть, как вы работаете — все в ночь и в ночь.

— Посмотри на доске показателей, — с неохотой ответил Игорь. — Хорошего мало.

Семен сперва стоял около них, потом стал вмешиваться в работу.

— Вдвоем у вас лучше, чем когда работали поодиночке, — сказал он. — Но нельзя же так медленно. Пусти-ка меня, Игорь.

Он сперва поработал за Игоря, потом за Веру. Кирпич играл у него в руках, раствор расстилался полотном, а не вываливался горкой из совка, как у Веры. Один он делал больше, чем они вдвоем. Игорь отметил про себя, что Семен совершает почти в два раза меньше движений, чем он. Вера скучала, зябко кутаясь в полушубок. Игорь упрекнул ее:

— Вот как надо нам работать — четко, одними и теми же продуманными движениями, ничего лишнего.

Она ответила с досадой:

— Я не автомат. И в каменщики на всю жизнь не собираюсь.

Под оценивающим взглядом Семена она постаралась все же двигаться живей. Теперь Игорю не приходилось ожидать ее. Он сказал, когда Семен пошел на свое место:

— Так бы всегда работали, можно было и к норме подобраться.

— Руки болят, — пожаловалась Вера. — И в плечах ноет.

Когда ночная смена ушла домой, Вася, тоже выходивший в день, подошел к Семену.

— Успел?

Семен ответил, зевая:

— Чуть не проспал. Ужасно трудно вставать так рано.

— Как у них дела?

— Неважно. Зачем ты их в ночь пустил? Днем было бы легче приглядываться к ним.

— Сами потребовали, чтоб в ночь. Ладно, ты разок-другой в неделю навещай их, а я что-нибудь придумаю после перевыборов бюро.

В поселке готовились к комсомольской конференции. Мише удалось оправдаться перед Васей в неудачной заметке, они снова сдружились. Вася всюду агитировал за Мишу, он прибежал и к Усольцеву. Тот слушал его, улыбаясь.

— Старого руководства больше не потерпим, так и знайте! — выпалил Вася. — Что это за секретарь — мямля! Вы говорите, он вам в рот смотрит. Такой не то, что кулаком по столу, любой собственной мысли пугается.

— А тебе нужно, чтоб секретарь обязательно кулаком по столу бил?

— Не обязательно, зачем преувеличивать? Но чтоб при случае не постеснялся.

— И Мухин, по-твоему, годится для таких случаев? Ну, ну, предлагайте, кто вам нравится, ваше право.

Вася не знал, что Усольцев и сам замыслил обновить руководство молодежной организацией и прикидывал про себя, кто из новоселов поэнергичней и политически грамотней. Миша привез из воинской части хорошую характеристику, в ней говорилось о способностях к общественной работе, стойкости и исполнительности. Стойкие и энергичные ребята попадались не редко — надо было, чтоб нового секретаря уважали и любили товарищи. Если порывистый и резкий Вася Ломакин заговорил о Мухине, как о подходящей кандидатуре в секретари, значит тот заслуживает выдвижения, главное он завоевал — поддержку новоселов.

Курганов, однако, усомнился в Мише. — Редактор ом неплохой — старателен, точен… Маловато для секретаря, Степан Кондратьевич. Сам же ты твердишь, что комсомольскую работу надо перестраивать радикально, применительно к каким-то новым изумительным чертам нашей молодежи — гак, вроде, я излагаю твою мысль?

Усольцев добродушно отмахнулся от насмешки. После волынки, затеянной Сашей, все они с особым вниманием присматривались к молодым своим рабочим — и Курганов, и Усольцев, и прорабы, и инженеры. Без хорошего понимания этих малознакомых им людей нельзя было руководить ими. И все они, не один Усольцев, согласились и даже записали в постановлении парткома, что старые формы комсомольской работы не соответствуют новым условиям. Никто, впрочем, не знал, каковы должны быть иные, более подходящие формы — их еще требовалось найти. Пока же Усольцев изучал молодежь, стараясь отбросить наносное и временное, всяческие пустяковые моды сегодняшнего дня, пену, стремящуюся поверх потока и маскирующую истинную его глубину и скорость. Он искал нарождающихся свойств характера и ума, черт будущего, малозаметных еще, но бурно кинувшихся в рост — новые стебельки тоже теряются среди старых могучих стволов, но одним отмирать, а другим — расцветать. Усольцев смотрел вперед, а не назад. И он знал, что Курганов с уважением относится к его пытливой аналитической работе познавания и если подтрунивает, то не со зла, а для задора.

— Я ведь на чем основываюсь, Василий Ефимович? Ребята досконально знают, кто из них чем дышит и чего стоит. Ломакин за Мухина горой, да и по мне Мухин человек принципиальный и деловой.

— Твое дело — выдвигайте. Но не по душе он мне, ваш Мухин — не знаю и чем, а не по душе…

При поддержке Усольцева Миша прошел в бюро и был выбран в секретари.

Миша энергично взялся за дело, все поняли, что пришел конец старым традициям — «работать валиком». Список мероприятий на месяц занял три страницы, ничего похожего не было при прежнем секретаре. Миша поспевал на все собрания, смотры и обсуждения, он был теперь самый занятой человек в поселке. Много времени отнимало и переоборудование кабинета. Старое помещение человек на тридцать заседающих его не удовлетворяло. Он договорился со строителями, чтобы они перенесли торцовую стену барака на четыре метра дальше, и сам руководил перестройкой. Работа здесь кипела в две смены. Уже к концу первой недели Миша переселился в новый кабинет — самое большое теперь помещение в поселке после столовой и клуба. Это было также и самое убранное и меблированное помещение — на окнах висели шторы, стены украшали портреты и картины, вдоль столов выстроились хорошие привозные стулья: даже у Курганова было беднее.