В глухом углу - Страница 40

Он подумал и лицо его прояснилось.

— Знаешь, Вик, еще не все потеряно, мы можем играть дальше. Мы играли на твоих потомков, но не на те достижения науки и техники, которых они добьются. Я не хочу пустяков, всяких там пластмассовых сердец и электронных легких. Нет, я захватываю шире! Человек завоевывает космос, не может быть, чтоб твои потомки в десятом поколении не овладели какой-нибудь звездой. Звезды будут отводиться людям, как дачи, за личные заслуги. Итак, кто-то из твоих родичей колонизировал Сириус. Я беру эту звезду, потому что она всех ярче и, по слухам, приносит несчастье. Я давно хотел с ней разделаться. Вот мое предложение: ставь свою несчастную семейную звезду против всего, что ты до этой минуты спустил.

Виталию оставалось согласиться. На листочке бумаги был нарисован кружок с лучами — это и был прославленный Сириус. Против него Георгий воздвиг целую гору расписок.

. — Ходи со звездами, Вик! — воскликнул Георгий. — Вот это игра!

Звезда, в самом деле, была неудачной — Виталий продул ее со второго захода. Георгий бросил карты и потянулся. Соседи спали, было уже за полночь.

— Конечно, я мог бы сыграть с тобой еще на всю вселенную, Вик, или на какую-нибудь провинциальную галактику. Но что мне делать с такой массой светил? Кончаем на этом игру. Для порядка я попрошу тебя заменить всю эту заваль одной распиской.

И Георгий продиктовал покорному Виталию следующий текст:

«Я, Виталий Кумыкин, в расцвете здоровья, ума и памяти, проиграл Георгию Внукову один миллион миллиардов рублей (в скобках единичка с пятнадцатью нулями, Вик!) и звезду Сириус. Означенный проигрыш должен быть вручен Внукову в руки в наикратчайший срок, для чего будут использованы жизнь, труды и технические достижения десяти поколений моих потомков, в чем и расписываюсь». И подпиши, Вик, обязательно с росчерком, а рядом — дату!

Георгий любовно посмотрел на расписку и спрятал ее в бумажник.

— Это — документ, не стыдно погордиться! Вряд ли кому так повезло в истории, как мне, а? Пятнадцать нулей денег и лучшая звезда в придачу — размах, правда? Теперь так. Поскольку ты моя собственность, ты станешь ко мне, конечно, приставать, что есть, в кого влюбляться, во что одеваться? Заниматься такими пустяками мне не по величию. Делаю тебя вольноотпущенником. Ты не знаешь, что это такое? Ну, управителем собственной судьбы. После смерти письменно отчитаешься, как справился.

Виталий робко спросил:

— А вещи мои? Как с ними?

— То есть не твои, а бывшие твои? — уточнил Георгий. — Вещами ты можешь пользоваться, это не возбраняется. Даже костюмом, Вик. Кроме вот этой штучки, конечно.

Он взял колоду и хладнокровно изорвал ее — карту за картой — на глазах не осмелившегося спорить Виталия.

— Теперь все, Вик. С картами покончено во всем твоем потомстве до десятого колена — не забудь поставить их в известность об этом запрете. Ясно тебе?

— Ясно, — прошептал Виталий, опустив голову. Измученный потрясениями последних дней, он заснул сразу, как залез под одеяло.

От Чударыча пришло письмо из Красноярска, что библиотеку свою он упаковал и вылетает в Москву, а затем прибыл самолет, нагруженный одними книгами. Лена видела, как его разгружали — ящики складывали в штабель, штабель удлинялся и рос, а рабочие аэропорта все таскали и таскали грузы с надписью: «Книги», Молодой летчик подмигнул Лене.

— Ваше хозяйство, девушка? Увесисто писали товарищи: тысяча четыреста килограммов книжат. А что — содержание такое же тяжелое, как и вес?

Лене не понравились его остроты.

— Вы, очевидно, признаете лишь шпионскую литературу? О подвигах наших разведчиков здесь ничего нет, так что вам не интересно.

Летчик оказался конфузливым — он покраснел и отошел.

Усольцев для перевозки книг в поселок выделил трактор и сани. Трактор проработал двое суток, пока перетащил весь груз к бараку, где помещалась библиотека. В комнату со стеллажами вместилась лишь четверть ящиков, остальные расставляли в коридорах. Усольцев, осматривая их, улыбался и качал головой.

— До лета не собирались расширять библиотеку, — сказал он Лене. — А теперь выхода нет: придется что-то выкраивать. Вы будете дожидаться Иннокентия Парфеныча или сами заинвентаризируете это богатство?

— Кое-что потихоньку я сама перепишу, — ответила Лена. — Но со всем не управлюсь, пожалуй.

Над первым же распечатанным ящиком она задумалась. Книги были неожиданны. Чударыч, очевидно, раскладывал их в ящики по разделам, чтоб потом не возиться при инвентаризации. В этом первом ящике была собрана философия. Лена доставала старые, пожелтевшие, зачитанные тома со странными названиями «О четверояком корне закона достаточного основания», «Разыскания истины», «Богословско-политический трактат», «Критика чистого разума», «Критика силы суждения», «Мир как воля и представление», «Опыт о человеческом разуме», «Закат Европы» и даже «Трагическая диалектика». Имена авторов были знамениты — Аристотель, Бекон, Декарт, Спиноза, Кант, Шопенгауэр, Гегель, — но произведения невразумительны. Лена убедилась в этом, перелистав несколько книг: любое слово в отдельности было понятно, но они соединялись в таких сочетаниях, что каждое предложение приходилось перечитывать по три раза, чтоб что-то в нем понять, а уж несколько предложений составляли совершенно непостигаемый текст. Только «Метафизические размышления» Декарта заинтересовали ее: пытливый человек, вероятно, юноша, решил докопаться до истины и для этого усомнился во всем, что поддавалось сомнению, особенно же во внушенных ему предвзятых мнениях. И когда он последовательно применил сомнение, оказалось, что нет вокруг него ничего твердого — все заколебалось, зашаталось, стало сползать и обрушиваться. Было забавно читать, как Декарт с усилием продирался потом сквозь развалины и обломки устроенного им обвала мысли. Еще Лене понравились произведения Платона, это были скорее живо написанные пьесы, чем философские работы — их было легко читать. Но в целом книги были неинтересны.

«Неужели и в других ящиках такое же старье? — думала она с тревогой. — Вот уж не ожидала, что Иннокентий Парфеныч увлекался допотопной философией. Он же, кажется, математик».

Во втором ящике лежали ученые труды по физике и химии. Тут же находился рукописный каталог библиотеки. У Лены отлегло от сердца. Ей просто не повезло с первым ящиком. Чударыч собирал главным образом беллетристику русских и иностранных писателей, собрания сочинений, романы и повести, поэмы, сборники стихов. У Лены захватило дух, до того здесь было много великолепных книг — каждую хотелось прочитать.

— Ах, как хорошо! — говорила она вслух, оглядывая забитые ящики. — Здесь на многие месяцы чтения — и какого чтения! — Она даже любовно погладила один из ящиков. За этим занятием ее застал пришедший в библиотеку Георгий.

— Раскошелился наш старичок! — сказал он одобрительно. — Такую махину ума приволок в тайгу. Скажите, хорошенькая, а есть ли тут пища для наших нетвердых духовных зубов?

— Если ваши духовные зубы не вставные, то могу порекомендовать очень интересную книгу, — холодно сказала Лена. Она знала, что теперь отомстит ему за все издевательские поклоны на улице и фамильярные «хорошенькие» и «сероглазенькие», — Вот сочинение Декарта, как раз для вас.

Георгий взял «Метафизические размышления» и, поблагодарив, ушел. Лена весь вечер смеялась про себя, вспоминая, как он обрадовался запыленной, затрепанной книге. Дня через два Георгий пришел опять. Он казался смущенным, от его обычной развязности ничего не осталось.

— Что-то трудновато, — сказал он. — И не по эпохе. В век атомной физики как-то неудобно сомневаться, что мир существует, он слишком напоминает сам о себе. Нет ли у вас чего из художественного?..

— Ящики с художественной литературой еще не распакованы, — ответила Лена. — Но если эта вам трудна, могу предложить кое-что полегче.

Она протянула ему «Феноменологию духа» Гегеля и «Мир как воля и представление» Шопенгауэра. Она торжествовала. Впервые за это время, что они были знакомы, Георгию было не до зубоскальства. Лена наслаждалась смущением на его лице, когда он перелистывал книги.