В глухом углу - Страница 30

Войска интервентов вторглись в Египет, и Вася потерял голову. Только теперь он по-настоящему понял, что неверно выбрал жизненный путь. Он свернул с бурной магистрали мировых событий на глухую тропку провинциального покоя. Его мозг сверлил вопрос: «Как быть?» Он спрашивал себя об этом утром и вечером, во время работы и отдыха, за едой и за газетой. «Как быть?» — говорил он вслух, задумавшись. «Как быть?» — молчаливо обращался он к стенам и соснам, реке и радиомачте. Он заражал своим волнением товарищей. Он обладал каким-то особым свойством превращать свои личные переживания в общее дело всех. Когда Вася спешил к репродуктору, вся комната вскакивала. Вася понял, что пора выносить сомнения на открытый суд коллектива. Разговор шел вечером у них в комнате.

— Как быть, как быть? — проворчал Леша. Он ни на что сразу не соглашался и ничего до конца не отстаивал. — Гамлет тоже об этом спрашивал, разве ты не проходил в школе?

— Гамлет спрашивал по-другому, — возразил Вася. — Не как быть, а быть или не быть! — разница! У тебя, наверно, была по литературе тройка.

— Я все же не понимаю, чего ты хочешь, Вася? — сказал Миша.

Вася повторил, чего он хочет. Я считаю, сказал он, что наше место на переднем крае, а не в тылу. Еще месяца два назад ему казалось, что передний край пролегает на целине, в тайге и пустынях, надо идти туда — осваивать заброшенные земли. Видимо, я ошибся — так он считает сейчас. Целина и тайга — дело внутреннее, а спор пошел в международном масштабе. Его дядя, когда загорелся испанский пожар, сложил голову на подступах к Мадриду. Короче, я предлагаю подать заявление, что мы записываемся в добровольцы — идти на помощь Египту.

Товарищей ошеломил Васин размах. — С ума спятил! — решил Леша. — Кто нас пустит?

— Набора добровольцев не объявили, — подтвердил Миша. — Наше дело маленькое — строить промышленность в тайге, а понадобимся, военком всегда найдет.

— И по возрасту не подойдем, — заметил Игорь. — Леше призываться через год, мне — через два.

— Чепуха ваши возражения! — объявил Вася. — Слушайте меня внимательно.

Он возвратился к своему дяде. Дядя слишком поздно отправился в Испанию, мятежников надо было останавливать в Севилье и Кадисе, а не в Мадриде. Пока сообразишь, пока раскачаешься, пока заявление твое попрыгает из инстанции в инстанцию — время, а время не ждет. Он ведь не предлагает немедленно бежать и вышибать интервентов из Порт-Саида, только просьбу подать, пусть она катится, где полагается, дальше будет видно.

Первый пошатнулся Леша.

— Заявление написать можно. Арабов, братцы, жалко.

Миша качал головой. Заявления, помощь арабам — мальчишество, одно слово! Где указания руководящих органов? Где приказ командира? Серьезные дела совершаются по-иному — вызывают повесткой, выстраивают по ранжиру, направо, равняйсь, на первый-второй рассчитайсь и — алло!

— Да ты вообще отрицаешь инициативу снизу! — рассердился Вася. — Одну бюрократию признаешь за силу?

Инициативы Миша не отрицал. Но он стоял за организованную инициативу. В армии не бюрократизм, а субординация. Вася еще не нюхал казармы, ему такие ошибки простительны.

— Подашь заявление, — веско сказал Миша, — его отправят не в комиссариат, а к врачу на экспертизу.

— Проверим! Пойдем вдвоем, от имени нас всех, в комитет комсомола.

Пойти Миша согласился, но не в комитет комсомола, а в партком. Их комсомольский секретарь — рохля, не мычит, не телится.

— Согласен и на партком, — сказал Вася. — Уверен, что Усольцев нас поймет!

Усольцев посмеивался широким добродушным лицом, слушая горячую речь Васи. У него были свои заботы, он заговорил о них.

— Да, конечно, Египет и Венгрия — цепочка одна… И что заело вас, ребята, тоже неплохо. Помню, в твои годы я зайцем пробирался на Дальний Восток помогать Блюхеру против китайских милитаристов, да не доехал — Особая Дальневосточная без меня управилась. Так вот, Ломакин, не это у нас с тобой сейчас главное. Строить надо немаловажный комбинат, а в центре фонды на этот год урезали. Экскаваторов новых ждали — не придут, взрывчатки — в обрез, бульдозеров половину… Как быть, а? Вот на что надо всю энергию!..

— Выходит, вы против помощи жертвам агрессии? — удивился Вася.

— Помочь надо. Обязательно надо помочь! По всей стране — митинги и речи. Проведем и мы хорошую демонстрацию. Вот выступите на митинге.

Вася мечтал о другом отпоре. Миша поспешно сказал:

— Речь подготовим, отпор будет.

Разговор с Усольцевым разочаровал Васю. Он объявил, что в Усольцеве чувствуется бюрократ, такие без предписания свыше и под мышками не почешут. Деляга, думающий лишь об одном — как бы выполнить производственный план.

— Одно из двух — или деляга, или бюрократ, — возразил Миша. — Надеюсь, теперь ты перестанешь носиться с заявлениями?

Вася мрачно ответил:

— И не подумаю переставать. Проблема «как быть?» остается во всей силе. Насчет деляг ты тоже неправ, Муха. Среди бюрократов часто попадается энергичный народ.

Миша с головой ушел в подготовку своей речи, писал, перечеркивал, переписывал. Демонстрацию и митинг организовали седьмого ноября. В Москве стояли туманы, моросил дождь, демонстранты кричали перед посольствами государств, напавших на безоружных феллахов. Здесь светило солнце, шумела тайга и посольств не было — размахивали кулаками перед своими же товарищами. Московское радио передавало обращение Советского Союза к правительствам держав-агрессоров. «Мы полны решимости применить силу, чтоб обуздать зарвавшихся интервентов», — торжественно и грозно звучало из всех репродукторов. Вася в ответ кричал «ура» так громко, что голос его долетал до другого берега Лары. Он был в восторге от передачи, каждая фраза била в цель.

— Слышишь, Муха? — сказал он. — Слово в слово, как я…

— Не совсем как у тебя, но похоже, — ответил Миша. — Предупреждение теперь дано официальное, пусть попробуют не посчитаться. Об этом я сейчас скажу в своем выступлении.

Вася должен был признать, что Миша говорил с трибуны отлично. Он заявил, что лишь недавно поменял автомат на лопату, но, если потребуется, с охотой оставит лопату и опять возьмется за автомат, чтобы помочь освобождению угнетенных народов.

— Это уже лучше, Муха, — сказал ему Вася. — Так бы говорил с самого начала, не было бы у нас спора.

— Чудак ты, — разъяснил Миша. — Я же солдат. Придет час, раньше тебя понесу заявление.

Вася некоторое время еще носился с мыслью об отъезде. Он по-прежнему ловил каждую передачу последних известий. В мире затихло. В Венгрии восстановился порядок, империалисты уже не бомбили и не обстреливали египетские города, хоть и не выводили свои войска из захваченных пунктов.

А затем в новой передаче ТАСС объявило, что если войска захватчиков не удалятся, то советское правительство разрешит набор добровольцев в помощь египтянам. Это уж было, воистину, слово в слово, как у Васи, такая же формула — добровольцы… Вася побежал к Усольцеву.

Тот стоял посредине кабинета в походной робе, с сумкой на спине, с ружьем в руке. В субботу они с Кургановым обычно уходили на всю ночь в тайгу, чтоб поохотиться подальше. Вася атаковал Усольцева на выходе, загораживая дорогу. Усольцев не прерывал его, хоть и торопился к Курганову. Ему нравился этот горячий паренек: он схватывал жизнь жадно и нетерпеливо, видел мир таким, каким тот предстал в своей внешности, — как передать ему глубинную сложность мира? Нет, неправильно я с ним в тот раз, думал Усольцев, не так надо было, а как?

— Теперь вы сами видите, что одними речами не отделаться, — с обидой говорил Вася. — Вы не поддержали, а придушили нашу инициативу. Я считаю, что это возмутительно!

«Инициатива, — думал Усольцев, — да, штука это хорошая — инициатива. Дай тебе волю, и ты подобной инициативой всю стройку развалишь! Две-три пламенные речи, души товарищей твоих, такие же чистые, вспыхнут — удержи потом пожар! Нет, нехорошо я с ним тогда, надо бы совсем по-другому потолковать!»