В глухом углу - Страница 15

— Послал предписание в Москву и другие города, чтоб сворачивали набор? — спросил Усольцев.

Курганов тяжело зашевелился на диване.

, — Думаешь, без меня не свернут? Будь покоен, там о решении Госплана узнали раньше нашего. Телеграмму, конечно, дал.

Усольцев снова зашагал по дорожке. Курганов с досадой сказал:

— Нет, что меня бесит, так собственная глупость! Ведь еще в Москве подозревал, как обернется, — ни железной дороги к нам, ни шоссе, городов на сотни верст ни одного, каждый шаг — капиталовложения, без этого ни-ни!.. Если и сокращать ассигнования, то в первую очередь на таких объектах. Нет, соблазнила отдаленность, сложность работы. И тебя перетянул — покажи, старик, чего стоишь! А они нам легкую жизнь уготовили, объектов — раз-два и обчелся, план — нехотя перевыполнишь, зевай с утра за столом, а в пять — на охоту, все одно — больше нечем заняться… Такая злость, говорю тебе, такая злость!..

— А ты не злись, — посоветовал Усольцев. — Гневом делу не поможешь. Меня другое беспокоит.

— Догадаться нетрудно. Контингент?

— Контингент.

Курганов вздохнул и взлохматил волосы.

— Контингент — никуда! Ни одного настоящего рабочего, маменькины сынки и дочки. Ну, чего они поперли в тайгу, на комарье и морозы? Завоет пурга-матушка, половина из них лататы — и поминай как звали.

— Не это главное, Василий Ефимыч. Было бы, как планировалось поначалу, и контингент бы оказался хорошим.

— А вот это уже объяснись — что-то туманно…

— Ну, как — туманно? Люди — как мы с тобой: что нас огорчило, то и их огорчит. Главная трудность теперь — долго, долго до настоящего разворота работ… Размах строительства — сам по себе организатор масс, разве не так?

Курганов одобрительно кивнул. Да, конечно. Что-что, а размах поднимает душу. Уже одно название знаменитой стройки подтягивает, обязывает каждого — шагай, шагай, со всеми, не путайся в ногах. Сколько раз бывало — план напряжен до дьявола, одна угроза срыва за другой, то материалов не доставили, то механизмы вышли из строя, то морозы грянули не вовремя, то в сутках оказалось всего двадцать четыре часа, а до зарезу надо еще — вот тут и начинается! Аврал, плакаты, собрания, речи, статьи, радио, обязательства, встречные планы, невезения перекрываешь прорывом, ленивый вдруг превращается в трудягу, трус в храбреца, храбрец в героя — коллектив прет вперед, самая непреодолимая, самая вдохновенная сила на земле — охваченная трудовой страстью масса. Вот где школа для сосунков, начинающих самостоятельную жизнь, никакой специальной агитации не надо, обстановка сама агитирует, организует, подталкивает, учит переходить с шага на рысь, с рыси — в бег! И ничего этого теперь у нас не жди. Производственная программа — не бей лежачего, даже намека на прорыв или пустенькое недовыполнение. Трудно, трудно придется с такой легкой программой!

— Думаю, ты преувеличиваешь легкость программы, как вообще все любишь преувеличивать, — сумрачно возразил Усольцев. — Но в существе ты прав. На строительстве нужна борьба за выполнение программы, она одна быстро сплачивает различных людей в единый коллектив. А так — распадутся на пары и личности, углубятся в переживания… Тут и скажется, что все это маменькины дети, еще ни один не поварился в настоящем производственном коллективе. Каждый должен будет показать, чего он сам по себе стоит, понимаешь, сам по себе — без того, чтоб мы ежеминутно подталкивали — будь таким, только таким, а то завалим строительство…

Курганов слушал рассеянно, он думал о своем. Он всегда так рассеянно слушал, когда Усольцев высказывал то, с чем он был согласен, — придумывал в это время иные, более точные доказательства тех же мыслей. Он сказал, оживляясь, когда Усольцев закончил:

— Знаешь, я о чем? Все это — психология, а психология в нашем деле — сгусток энергии, добавочная электростанция на строительстве. Я как-то читал, будто Пирогов открыл, что у раненых в наступающей армии травмы заживают скорей, чем в армии в обороне, тем более — отступающей. Вот оно, психологическое воздействие порыва и энтузиазма! Это тебя, в первую очередь, касается — твоя воспитательная часть… Нужно тебе подумать о каких-то новых методах политической работы в создавшихся условиях. Особую психологию учитывать…

Они еще некоторое время невесело разговаривали о трудностях, возникших от того, что не будет трудностей в выполнении урезанной строительной программы, потом Курганов поднялся.

— Назначения на объекты, наверно, уже расписаны — пойдем смотреть.

Светлана с Валей прогуливались по единственной улице поселка, зашли в магазин и клуб, выбрались на берег. Настроение у Светланы все ухудшалось. В этой дыре, куда они себя заткнули, нельзя было думать не только о продолжении образования, но и о простых развлечениях: в клубе одно кино, ни библиотеки, ни читалки, газеты приходили с опозданием на неделю, правда, репродукторы орали в каждом бараке, на фонарных столбах, даже на соснах.

Светлана сказала с тоской:

— Ни минуты не сомневаюсь: зимой на улице волки. Первого медведя мы уже видели, а сколько их? Возвращаешься с работы, а тебя облапит мохнатый или вцепится клыками в ногу!

К ним подошли Семен и Виталий, Семену нравилось в поселке. Виталия Рудный потряс: всего он мог ожидать, только не того, что оказалось на деле. Виталий знал, что в Сибири леса, звери и гнус, все это было не так уж страшно. Он готовился примириться с лесами, защищаться от гнуса и избежать встреч со зверями. Но в поселке не оказалось коренных жителей, туземцев-сибиряков, не было перед кем покрасоваться нарядом. Все, к кому обращался Виталий, прибыли из Москвы, Киева, Ленинграда, Свердловска, а самые ближние — из Красноярска. Он глядел на дикий лес, а в голове бубнила вычитанная где-то горькая фраза: «Его затеряли в необозримой пустыне! Его затеряли в необозримой пустыне!»

Светлана почувствовала, что их объединяют родство душ.

— Я так раскаиваюсь, Витя, что приехала сюда! Просто не могу простить себе!

«Его затеряли в необозримой пустыне!» — мрачно подумал Виталий и ответил:

— Я тоже. Нас здорово обманули.

Он был уверен, что их пошлют на подземные работы, раз уж не посчастливилось в главном, то и в частностях не повезет. Светлана, совсем расстроившись, побежала по дощатому тротуару к управлению, чтобы все точно разузнать. Семен хотел взять ее под руку, она не далась. Он вскоре отстал.

Валя, догнав подругу, спросила:

— Светочка, ты поссорилась с Семеном? У него огорченный вид.

— Ну, и прекрасно, что огорченный! — с негодованием сказала Светлана. — Терпеть не могу несерьезных людей!

— Я бы не сказала, что он несерьезен.

— Я лучше знаю. У него серьезна одна сила. Конечно, такому медведю все нравится. Он вздумал убеждать меня, что надо попроситься на работу под землю. Я попросила идти с уговорами подальше. И знаешь, что еще сказала? Что он мне надоел! Он отскочил, как ошпаренный.

Расправа с неудачливым поклонником так воодушевила Светлану, что она почти примирилась с остальными неудачами.

Списки вывесили на стене в коридоре. Вася кинулся с разгону к листочку назначений на рудник, но в списке не оказалось ни его, ни друзей. Он выбрался из толпы с таким лицом, что приятели встревожились.

— Неужели разбросали? — ужаснулся Леша. — Протестовать, братцы!

Вася мрачно ответил:

— Разбросать не разбросали. Мы в одной бригаде.

— Значит, на рудник не вышло? — заволновался Игорь.

Вася махнул рукой.

— Какой там рудник! Теперь мы — бригада каменщиков на жилом массиве. И знаете, кто бригадиром? Я!

Миша обрадовался.

— Так какого шута ты вешаешь нос? Качать будем!

— Брось, Муха, не до качания! Ты лучше спроси, кто в бригаде? Из мужчин — мы, Семен, Виталий и Саша, остальные — девчата: Валя, Светлана, Надя, Вера и Лена. Представляешь?

Оправившись от первого ошеломления, Вася побежал к начальству. Ему попался Усольцев. Вася атаковал его в дверях. Когда Вася пригрозил, что пи один из них не выйдет на такую обидную работу, Усольцев взял его под руку и отошел в сторону, чтобы серьезно поговорить. Вася слушал его с недоверием, ему казалось, что парторг не столько его уговаривает, сколько беседует с собой: