В доме веселья - Страница 18

На Лили была шляпка и прогулочное платье, псы ластились к ее ногам.

– Я подумала все-таки, что свежий воздух может пойти мне на пользу, – объяснила она, и он согласился, что подобное лекарство стоит опробовать.

Экскурсия должна была занять их друзей часа на четыре, Лили и Селден располагали остатком дня, и чувство праздности и безопасности придали последний легкий штрих ее настроению. Так много времени для разговоров, и никакой определенной темы, – у нее есть возможность испытать редкостное наслаждение причудами ума.

Она чувствовала себя свободной от всяких задних мыслей, поэтому отреагировала на его обвинение негодующе.

– Я не понимаю, – сказала она, – почему вы всегда подозреваете меня в умысле?

– Мне показалось, что вы сами признавались в этом. Вы сказали мне на днях, что должны быть последовательной: если человек делает что-либо, лучше быть прилежным.

– Если вы признаете, что девушка, о которой некому подумать, обязана думать о себе сама, то я готова принять обвинение. Но вы, вероятно, полагаете, что я ужасный человек, никогда не уступающий импульсам.

– Ах, да ничуть, разве я не сказал вам, что ваш гений состоит в преобразовании импульсов в намерения?

– Мой гений? – отозвалась она эхом с внезапной ноткой усталости. – Есть ли более надежное испытание на гениальность, чем успех? А я определенно не преуспела.

Селден сдвинул шляпу со лба и косо взглянул на нее:

– Успех – что такое успех? Мне было бы интересно услышать ваше определение.

– Успех? – Она задумалась. – Взять от жизни все, что можно, я полагаю. Хотя это относительно, в конце концов. Разве вы так не думаете?

– Я так думаю? Господи упаси! – Он опустился на скамью с неожиданной энергией, опершись локтями на колени и глядя на тучные поля. – Мое понимание успеха, – сказал он, – это свобода личности.

– Свобода? Свобода от забот?

– От всего: от денег, нищеты, от удобств и тревог, всякой материальности. Жить в республике духа – вот что я называю успехом.

Она склонилась к нему в ответном порыве:

– Я знаю, я знаю… Как странно, но именно это я чувствую сегодня.

Он взглянул на нее с затаенной нежностью.

– Это чувство – редкость для вас? – спросил он.

Она зарделась под его взглядом:

– Вы полагаете, что я ужасно корыстна, так? Но, возможно, это потому, что у меня никогда не было выбора. Или, другими словами, никто не рассказывал мне о республике духа.

– Но никто и не может рассказать. Это страна, путь в которую каждый должен отыскать сам.

– Но я никогда бы не нашла дороги туда, если бы вы не были моим проводником.

– Ах, там стоят указатели, но надо уметь их читать.

– Ну да, я знала, знала! – воскликнула она, светясь воодушевлением. – Каждый раз, когда вижу вас, я читаю язык знаков – и вчера вечером за ужином мне открылась тропка в вашу республику.

Селден все еще смотрел на нее, но уже по-другому. До сих пор он находил в ее присутствии и в ее речах эстетическое развлечение, которое рефлексивный человек склонен искать в эпизодическом общении с хорошенькими женщинами. Его отношение к ней было отношением восхищенного наблюдателя, и ему было почти жаль обнаружить в ней эмоциональную слабость, которая могла бы помешать осуществлению ее целей. Но теперь малейший намек на слабость стал самым интересным ее свойством. Этим утром она предстала перед ним в легком беспорядке; ее лицо побледнело и изменилось, но то, что она чуть подурнела, придало ей трогательное очарование. «Именно так она выглядит, когда она одна!» – была его первая мысль; и вторая: как она изменилась, когда появился он. Это был опасный момент в их отношениях, ведь теперь ее симпатия к нему была очевидной и несомненной. Под каким бы углом он ни рассматривал их расцветающую близость, он не мог воспринять это сближение как часть ее жизненных планов; но оказаться непредвиденным элементом в карьере, столь точно рассчитанной, – такой поворот мог взволновать даже человека, отказавшегося от чувственных опытов.

– Что ж, – сказал он, – вы хотите увидеть больше, стать одной из нас?

Говоря так, он вытащил сигареты, а она потянула руку к портсигару:

– О, дайте мне одну, я не курила целую вечность.

– Что за неуместное воздержание? В Белломонте курят все.

– Да, но это неприлично для jeune fille à marier[9]; а в настоящий момент я – jeune fille à marier.

– Ах, тогда я боюсь, что вас не пустят в республику.

– Почему нет? Это – орден для безбрачных?

– Отнюдь нет, хотя обязан сказать вам, что там не так много женатых людей. Но вы выйдете замуж за очень богатого, а богатым трудно войти туда, как и в Царство Небесное.

– Это несправедливо! Насколько я понимаю, одно из условий гражданства состоит в том, чтобы не думать слишком много о деньгах, а единственный способ не думать о деньгах – иметь их много.

– Вы могли бы также сказать, мол, единственный способ не думать о воздухе состоит в том, чтобы располагать достаточным количеством его для дыхания. Что вполне верно в некотором смысле; но это ваши легкие думают о воздухе, если вы отвлеклись от мысли о нем. И также с вашими богачами: они, возможно, не думают о деньгах, но зато все время их вдыхают; уведите их в другой мир и наблюдайте, как они корчатся и задыхаются!

Лили сидела, рассеянно глядя на синие кольца дыма от сигареты.

– Мне кажется, – сказала она, помедлив, – что вы проводите слишком много времени в обществе, которое не одобряете.

Селден встретил выпад равнодушно:

– Да, но я попытался остаться земноводным: это возможно, пока легкие могут работать в другом мире. Настоящая алхимия состоит в возможности превратить позолоченные жабры во что-то еще; и это – тайное знание, которое утратило большинство ваших друзей.

Лили задумалась.

– А вам не кажется, – возразила она чуть погодя, – что люди, которые придираются к обществу, слишком склонны оценивать его как результат, а не как средство, точно люди, которые презирают золото и говорят, что единственное применение ему – прятать по сундукам и чахнуть над ним? Разве не более справедливо рассматривать и общество, и деньги как возможности, которые могут использоваться глупо или разумно, в соответствии со способностями пользователей?

– Это, конечно, имеет смысл. Но в случае общества – самое странное, что люди, расценивающие его как результат, принадлежат к нему, а не находятся вне его. То же самое, что случается с большинством сценических представлений: зрительный зал может тешить себя иллюзией, но актеры знают, что действительность находится по ту стороны рампы. Люди, которые воспринимают общество в качестве места, где можно избежать труда, используют его по назначению, но когда само общество потворствует им, тогда искажаются все представления о жизни.

Селден приподнялся на локте.

– Господи! – продолжил он. – Я ценю декоративную сторону жизни. Мне кажется, что ощущение великолепия оправдано уже тем, что дает результаты. Плохо же здесь то, что слишком много человеческой природы израсходовано в процессе их достижения. Если мы – лишь сырой материал космических миров, то лучше уж быть огнем, закаляющим клинок, чем рыбой, которая окрашивает плащ в пурпурный цвет. И общество, подобное нашему, расходует слишком хороший материал для производства никчемных заплаток пурпура! Посмотрите на мальчика вроде Неда Сильвертона – он действительно слишком хорош, чтобы его использовать для реставрации какого-либо социального убожества. Перед вами парень, только что намеревавшийся найти вселенную, и разве не горько знать, что он закончит ее поиски в гостиной миссис Фишер?

– Нед – милый мальчик, и я надеюсь, что он сохранит свои иллюзии достаточно долго, чтобы писать о них милые стишки; но вы думаете, что утратить их можно только в свете?

Селден в ответ пожал плечами:

– Почему мы все наши благородные идеи называем иллюзиями, а низкие – истинами? Разве уже это не достаточное основание для осуждения нашего общества, раз мы сами согласны с такой фразеологией? Я овладел этим жаргоном в возрасте Сильвертона и знаю, как наименования могут изменить цвет убеждений.