В дебрях Борнео - Страница 7

Кто он?

Никто не знал точно, ни тогда, ни теперь. Прибрежные даяки подобрали его после бури на песке среди обломков судна. Почему они не убили его? Почему они не украсили какой-нибудь столб изгороди, окружавшей их деревню, его черепом? Почему он скоро приобрел огромное влияние на целое племя? Все это — тайна, которую теперь разгадывать поздно и бесполезно.

Важно только одно: этот человек, по-видимому, бежавший из английской тюрьмы каторжник, сумел стать во главе одного из самых диких племен даяков, и это племя подняло восстание против моего отца.

Отец собрал свои войска и пошел к берегу. Но тут начало твориться что-то странное: во-первых, восставшие оказались вооруженными хорошими ружьями английской работы, которых раньше у них не было, во-вторых, среди солдат моего отца кто-то щедрой рукой сыпал английское золото, и отряды один за другим дезертировали, а войско, собранное на защиту края, таяло, еще не вступив в бой. Поход закончился отступлением. Остатки еще верных моему отцу солдат заперлись в одной котте и были окружены. Осада длилась четырнадцать дней, потом враги ночью ворвались внутрь нашего укрепления. Последние защитники котты заперлись в пяти—шести хижинах внутренней крепости, еще не взятых врагами. Там хранилось небольшое количество пороха, последние боеприпасы. Но эти хижины были так искусно укреплены, что каждая представляла собой крепость в миниатюре, все вместе — отдельную крепость. Несколько приступов врагов были отбиты с ужасными для них потерями. Мы сопротивлялись почти три недели. И когда наши силы уже были на исходе, Белый дьявол, потеряв надежду одолеть нас и опасаясь, что к нам на помощь придет собравшееся с силами население, прислал парламентеров.

Нам не оставалось ничего больше, как приступить к переговорам: почти все защитники были уже истреблены, мы много дней голодали и терпели муки жажды. А главное — мы уже были почти безоружны. И мы согласились отпереть ворота, чтобы приступить к переговорам, надеясь только спасти жизнь деливших с нами тягость осады женщин.

Предложенные нам победителем условия казались блестящими: полная свобода всем оставшимся в живых. Но прежде чем отпустить нас, Белый дьявол устроил пиршество. И мы должны были присутствовать на нем. И вот во время пиршества толпа демонов с ножами, кинжалами, мечами в руках ринулась на кучку беззащитных людей. Там были моя мать, мои сестры, мои братья. Там сидел, безоружный и покрытый ранами, мой благородный отец. И весе, все — Их отрубленные головы, как шары, скатились на землю… Все, все… погибли!

Голос Сандакана оборвался. Глаза налились кровью. Весь он как-то сжался, словно стальная пружина. Казалось, и сейчас перед ним стоит ужасная картина: он видит своих врагов и готов, как хищный зверь, ринуться на них.

— Вина! — закричал он, дрожа как в лихорадке.

Услужливый Сидар подал бокал с вином. И Сандакан выпил вино залпом.

Небольшой параход, шедший под флагом Сандакана, красным знаменем орлят из морского гнезда Мопрачема, отошел еще сравнительно недалеко от берега. Сандакан, Тремаль-Наик, Каммамури и Янес, перешедшие с яхты на пароход, находились в каюте, где продолжался разговор, описанный в предшествующей главе. Покинутая ими яхта стояла на якоре у самого берега бухты. На ней распоряжался один лишь хитмудьяр Сидар, мажордом раджи ассамского, Янеса. Из каюты, переполненной табачным дымом наргиле Тремаль-Наика и сигар Янеса, он вышел на палубу поглядеть вслед пароходу. Убедившись, что судно удаляется, Сидар беззвучной, крадущейся походкой прокрался внутрь, в трюм. По-видимому, он хорошо знал сюда дорогу: по узким и тесным коридорам он пробирался, не зажигая огня, словно опасаясь, что кто-нибудь попытается выследить его.

За несколько минут до этого он распорядился, чтобы вся команда, за исключением лишь нескольких человек, следящих за машинами, да вахтенных, сошла на берег и приняла участие в устройстве импровизированного берегового укрепления.

В опустевшем салоне парохода верный мажордом не торопясь выпил глоток крепкого и душистого ликера, потом продолжил свой путь.

В одном темном углу он остановился, и в то же мгновение раздался чуть слышный странный звук, напоминавший шипение кобры, когда та готовится броситься на врага. Такой же свист ответил ему из глубины трюма.

— Сахиб не спит! — пробормотал хитмудьяр довольным тоном. — Тем лучше! Мне не придется тратить время на объяснения: он слышал, должно быть, весь разговор. Сахиб, выходи!

Мгновение спустя около него стояла странная тонкая и гибкая человеческая фигура.

— Могу я сойти с судна? — прозвучал глухой голос с шипящими нотками.

— Да, сахиб. Они все уплыли на пароходе.

— Куда? Зачем?

— К радже Лабука. Ты сам, верно, слышал их разговор, сахиб?

— Не все. Уф! Если бы ты не пришел сказать, что я свободен, я, кажется, не выдержал бы. Мое терпение подошло к концу. Столько дней, столько ночей провести в темной дыре, не видя собственных рук, лежа на ребрах судна и ожидая, что каждое мгновение тебя могут открыть и раздавить, как… змею! Только дети моей родины, только греки способны выдержать это испытание.

— Но оно окончено, сахиб. И ты напрасно жалуешься: у тебя было прекрасное убежище. У тебя была пища, вино. Ты даже мог курить…

— Но я не видел света божьего дня. Только тот, кто, как я, охвачен мечтой о мести, может ради нее нести такие жертвы. Но об этом — после. Скажи, Сидар, меня совершенно забыли при ассамском дворе? Все забыли?

— О нет, сахиб. У тебя было и осталось много верных друзей!

— Но они лижут руки тому, кто силен, и лягают того, кто слаб…

— Сахиб, все думают, что тебя давно уже нет на свете.

— Дьяволы! Но они рано похоронили меня! Я жив! Я только ушел в тень, когда эти пришельцы завладели Ассамом, объявили безумцем моего друга и господина, Синдию, раджу Ассама, и на его золотой престол посадил бывшую баядерку и ее проклятого мужа, этого Янеса. Но я еще жив! И я вернусь в Ассам!

— Да будет так, сахиб! Твои друзья будут рады тебе! Пройдем в мою каюту. Никто не посмеет войти туда, сахиб, — сказал хитмудьяр.

Грек последовал за ним. Введя его в маленькую, но с некоторым комфортом убранную каюту и убедившись, что никто не подслушивает и не подсматривает, Сидар угостил грека душистой сигарой и вином. Но грека больше радовало то, что он может ходить, глядеть в люк каюты, видеть море и небо.

— Я еще вернусь в Ассам! — бормотал он. — Вернусь! Это верно, как то, что меня зовут Теотокрисом. И посмотрим, долго ли будет помнить своего португальского супруга прекрасная Сурама! А если она будет сопротивляться мне, Теотокрису, я заставлю ее вспомнить, что она была осуждена стать баядеркой!..

Жестокая, хищная улыбка ползла змеей по алым чувственным губам грека. И в красивых, но наглых черных и круглых глазах его светился странный огонек. Это были глаза голодного и злобного волка.

— Но говори, Сидар! Я не все слышал о планах врагов Синдии! — промолвил Теотокрис, усаживаясь.

— Я не так много знаю, сахиб! — отозвался Сидар. — Знаю, что они хотят силой или хитростью пробиться к Голубому озеру. Я сам в первый раз слышу это имя. Но вот что важно, сахиб, и чего я не мог сообщить тебе раньше: тут, на берегу, в хижине, охраняемый малайцами, лежит, должно быть, очень важный пленник, о котором Янес. и Сандакан много говорили.

— Кто такой?

— Не знаю. Я видел его. Он высокий, худой, у него орлиный взгляд. Вот все, что я знаю. Но я могу показать его тебе. Я велю перевести его сюда, на яхту. Если тебе понадобится освободить его, — ничего не может быть легче: я усыплю или отравлю сторожей, и мы выпустим пленника. Он уйдет и поможет тебе, сахиб, уйти.

— Но Сандакан убьет тебя!

— Я не буду столь глуп, чтобы дожидаться его возвращения, сахиб. Я уйду с тобою. Ибо ты — тот, кому суждено отомстить за унижение и гибель моего молочного брата Синдии, раджи Ассама, свергнутого Сандаканом и Янесом. И куда пойдешь ты во имя мести Янесу и Сандакану, туда пойду я. Ради этой мести я, рискуя собственной жизнью, устроил тебе убежище на яхте, дал возможность всюду следовать за нашими врагами. Они и не подозревали, что их яхта, кроме них, везет и того, кто напоит свое оружие их кровью и утешит свое сердце их муками.