В битве с исходом сомнительным - Страница 61

– Что такое ты узнал, Мак? – спросил Джим. – Ты, по-моему, что-то скрываешь.

– Ничегошеньки я не узнал, – отвечал Мак. – Просто у меня чувство, что тучи сгущаются и эта наша акция подходит к концу. Прошлой ночью многие сбежали, в основном семейные – с женами и детьми. Лондон, тот молодец. Скоро наверняка в партию вступит. Остальным же я не доверил бы и гроша ломаного. Они так нервничают, что и сами могут нас прирезать, если что.

– Ты тоже нервничаешь, Мак. Успокойся. – Джим встал – сначала на колени, а потом очень осторожно поднялся во весь рост. Двигался он медленно, словно прислушиваясь к боли. Мак с тревогой следил за ним.

– Все отлично, – успокоил его Джим. – Плечо немного одеревенело, но чувствую я себя хорошо. Даже голова не кружится. Сегодня надо мне будет выйти – пройтись.

– Тебе повязку сменить надо, – заметил Мак.

– О, это… Ну да. А что док? Так и не вернулся?

– Нет. Видно, попался. Такой хороший парень был…

– Был?

– Нет. Надеюсь, что не в этом смысле. Может, изобьют его только, и все. Но сколько наших парней вот так исчезают, и больше от них ни слуху ни духу.

– Но ты очень хорошее влияние на всех оказываешь, – сказал Джим.

– Знаю. Если бы я не был уверен, что ты это выдержишь, я бы заткнулся и держал все в себе. Но ведь хочется облегчить душу. И чашечку кофе ужасно хочется, прямо до слез. Как вспомнишь, как пили мы его в городе, – по три чашки, если хочешь. Все, что душе угодно.

– Наверно, малость всей этой роскоши тебе бы не повредила, – жестко произнес Джим. – Но сейчас соберись-ка ты лучше. Уж слишком ты себя жалеешь.

Лицо у Мака посуровело:

– Ладно, малыш. Хочешь выйти? А идти-то можешь?

– Конечно, могу.

– Ну, тогда задуй лампу. Пойдем, разведаем насчет фасоли с говядиной.

Заскрежетала защитная штора, которую поднял Джим. В палатку хлынул утренний свет, серый, как разведенные чернила. Джим приподнял полотнища входа и подвязал их.

– Пусть проветрится хорошенько, – сказал он. – Это укрепляет. Хорошо бы и помыться всей нашей честной компании.

Мак согласился с ним.

– Постараюсь ведро теплой воды раздобыть, и мы, когда поедим, губкой оботремся.

На небе занимался рассвет. На востоке деревья еще чернели на фоне посветлевшего неба, и стая ворон, потянувшихся к востоку, казалась выгравированной на нем. Под деревьями еще гнездился сумрак, и земля была темной, словно проникаться светом умела лишь постепенно. Насколько можно было судить, охрана больше не прохаживалась взад-вперед. Усталые люди стояли кучками, руки в карманах, куртки застегнуты по самое горло, воротники подняты. Голоса звучали тихо и монотонно. Так говорят люди, когда разговоры ведутся, только чтоб не уснуть.

По пути на кухню Мак с Джимом подошли к одной такой кучке.

– Ночью были какие-нибудь происшествия? – спросил Мак.

Разговор замер. Обращенные на него глаза патрульных были красными от усталости.

– Ничего такого не было, друг! Фрэнк, правда, говорил, что чудилось ему, будто кто-то ходит всю ночь вокруг лагеря. Мне тоже все казалось, что крадется кто-то. Но слышать мы ничего не слышали. Мы по двое обход делали.

Мак рассмеялся, и громкий этот звук словно взрезал воздух.

– Я в армии служил, – сказал он. – Тренировали нас в Техасе. Так когда я в карауле стоял, мне все казалось, что немцы меня окружили и шепчутся по-немецки.

Посмеялись – тихо, невесело.

Один из патрульных сказал:

– Лондон говорил, что сегодня нам отоспаться дозволено. Вот кусну чего-нибудь, и сразу на боковую.

– И я на боковую. Замерз – сил нет. Все тело чешется, иголками свербит. Что тебе наркоман, когда ему ширнуться охота. Видали, как их корежит, когда им ширнуться охота? Смех один…

– Так чего ж ты к печкам не идешь – согреться? – спросил Мак.

– Мы как раз и собирались.

– Я в сортир, Мак, – сказал Джим. – Встретимся у кухни.

И он побрел между двух рядов палаток – каждая из них казалась последним прибежищем тьмы. Из некоторых несся храп, в других у входа на животе лежали люди. Высунув голову, они встречали утро, а в глазах их еще застыла сонная отрешенность. Джим шел между рядов, а из палаток на воздух вылезали мужчины – ссутулившись, нахохленные от холода. Сварливый женский голос перечислял обиды:

– Не хочу я оставаться в этой помойке! У меня шишка в желудке, большая, как кулак. Что мы здесь высиживаем, чего ждем? Рак у меня, это точно. Мне гадалка два года как рак нагадала. Говорила, что обязательно рак будет, если не остерегусь. Что у таких, как я, рак как раз и случается. А тут – спишь на земле, ешь всякую дрянь!

Ответом женщине было невнятное бормотание.

Проходя мимо другой палатки, Джим увидел, как из нее высунулась всклокоченная голова.

– Давай по-быстрому, паренек! Он ушел!

– Не могу, – отвечал Джим.

Еще через две палатки из одеял выкарабкался человек.

– Часы есть, дружок?

– Нет. Сейчас шесть с небольшим, должно быть.

– Я слыхал, как она тебя зазывала. Повезло, что не повелся на нее, черт возьми! От нее в лагере бед больше, чем от скэбов. Гнать ее надо взашей, вот что! Из-за нее драки постоянные. Огонь-то там развели?

– Да, – ответил Джим. Он прошел вдоль всей дорожки туда, где в пятнадцати ядрах от палаток на открытой площадке стояла четырехугольная брезентовая выгородка. Внутри находилась подпертая с двух концов доска два на четыре, сооруженная над ямой. На доске могли уместиться трое. Джим поднял коробку с хлорной известью, потряс ее, но она оказалась пуста. На доске, сгорбившись, сидел мужчина.

– Надо что-то делать с этим, – сказал он. – Куда, черт побери, доктор смотрит? Со вчерашнего дня он как в воду канул.

– Может, нам туда земли покидать, – сказал Джим. – Лучше будет.

– Не мое это дело. Доктор должен позаботиться об этом. Ребята ж заболеть могут.

– Ребята вроде тебя, которым пальцем пошевелить лень, пускай болеют! – зло заметил Джим и краем ботинка подпихнул в дыру немного земли.

– Умничаешь, сопляк, да? – возмутился мужчина. – А ты поживи здесь чуток, помучайся, тогда, может, узнаешь, что к чему.

– Я и так знаю достаточно, чтобы понять, что ты ленивая скотина.

– Вот подожди, пока я штаны подниму, и я покажу тебе, кто из нас ленивая скотина.

Джим потупился.

– Не могу я с тобой драться. У меня плечо прострелено.

– Ну, конечно! Знаешь, что порядочный человек тебя не побьет, и обзываешься! Дождетесь вы, сопляки паршивые…

– Я не хотел обзывать вас, мистер, – произнес Джим как можно спокойнее. – И драться с вами не собирался. У нас поводов драться хватает и без того, чтобы мутузить друг друга.

– Вот это уже другой разговор, – смягчился мужчина. – Я помогу тебе землицы подсыпать, когда закончу. И что слышно-то, какие новости на сегодняшний день? Знаешь?

– Мы сейчас… – начал было Джим, но тут же осекся, опомнившись. – Да не знаю я ни черта! Наверно, Лондон расскажет, когда сможет.

– Пока что Лондон ничего такого не сделал, – заметил мужчина. – Эй, слышь, ты к середине-то так близко не садись. Сломаешь доску! Подвинься к краю. Лондон вообще ничего не делает. Ходит с гордым видом, и все! Знаешь, что парень один мне сказал? Что у Лондона в палатке ящиков с консервами – навалом! Все, чего душе угодно, – и тушенка, и сардины, и персики консервированные. Есть, что простые трудяги едят, он не станет, не на того напали! Он же такой замечательный, лучше всех!

– Но это вранье собачье, черт возьми! – воскликнул Джим.

– Опять умничаешь, да? Полно работяг видели эти консервы! Почем ты знаешь, что это вранье?

– Потому что был в той палатке. Он меня ночевать в палатку свою пустил как раненого. Там у него тюфяк старый и два пустых ящика, а больше ничего.

– Ну а сколько парней говорили, что там и банки консервные с персиками, и сардины. Вчера ночью некоторые хотели даже взять палатку штурмом и грабануть провизию.

Джим усмехнулся с безнадежным видом.