В битве с исходом сомнительным - Страница 15

Джим и Дэн приблизились к строению.

– Вот она, ночлежка, – сказал Джим. – Неплохо бы, конечно, если бы была у тебя женщина, чтобы стряпать.

– Пойду-ка я в лавку – банку бобов куплю, – сказал Дэн. – Кретины эти платят по семнадцать центов за фунт консервированных бобов. А могли бы за ту же цену купить четыре фунта сухих бобов и сварить их. Вышло бы целых восемь фунтов.

– Чего ж ты сам так не делаешь? – спросил Джим.

– Времени нет. Приходишь усталый как черт, и есть охота.

– Ну а у других разве полно времени? Женщины работают с утра до ночи весь день, а хозяин дерет три лишних цента с каждой банки, потому что люди так выматываются, что не могут сходить в город за продуктами.

Дэн обратил к Джиму свою клочковатую бороду.

– Тебе это покоя не дает, да, парнишка? Ты прямо как щенок с толстой костью, которую не разгрызть. Щенок грызет, примеряется к ней и так и эдак, а на ней даже и следа от зубов его не остается, а он все грызет, пока зуб об кость не сломает.

– Ну а если всем скопом на кость наброситься, можно и разгрызть.

– Может, и так, только я вот уже семьдесят один год среди людей и собак живу и видал, как они все больше норовят стибрить друг у друга кость. Не встречал я что-то, чтобы собаки помогали друг другу кость разгрызть, а вот как вырывают они, черт их возьми, друг у друга эти кости, я сплошь и рядом видел.

– По-твоему, выходит, что все бесполезно.

Старый Дэн осклабился, обнаружив четыре своих зуба, длинных, торчавших как у суслика.

– Мне ведь уже семьдесят один стукнуло, – как бы извиняясь, бросил он. – Так что давай, грызи свою кость, а на меня внимания не обращай. Может, люди и собаки теперь переменились, стали не такими, как прежде были.

Когда они ступили на мокрую площадку возле крана, от толпы сгрудившихся там людей отделилась фигура и направилась в их сторону.

– Вот мой товарищ, – представил Джим. – Это Мак. Отличный парень.

– Не желаю я ни с кем разговоры разговаривать, – неприветливо отозвался Дэн. – Мне даже и бобы-то разогревать неохота.

Мак подошел к ним совсем близко.

– Привет, Джим! Как делишки?

– Очень даже неплохо. Это Дэн, Мак. Он на севере лес валил, когда уоббли там шуровали.

– Рад познакомиться. – Мак постарался, чтоб слова его прозвучали почтительно. – Слыхал я о том, что тогда в тех местах делалось. Там и к саботажу прибегали.

Тон Мака доставил Дэну некоторое удовольствие.

– Я не был уоббли, – сказал он. – Я верховым был. А уоббли порядочные мошенники, конечно. Но эти сукины дети дело свое знали. Лесопилку вот в два счета спалили.

– Ну, если знали они свое дело, то что ж тут удивительного, – по-прежнему крайне почтительно заметил Мак.

– Жесткие они были, шайка эта, – продолжал Дэн. – Не большая это радость была – с ними разговаривать. Ненавидели они всех и каждого, всё на свете ненавидели. Пойду-ка я за бобами схожу. – И он, развернувшись вправо, удалился от них.

Почти стемнело. Джим, глядя на небо, увидел, как его пересекает какое-то темное клиновидное пятно.

– Мак, гляди! Что это?

– Утки дикие. Раненько они в этом году с места снялись. Ты что, никогда раньше диких уток не видел?

– Похоже, не видел, – сказал Джим. – Читал только про них, наверно.

– Слушай, Джим, ты не прочь сардинками с хлебом сегодня подзаправиться? Нам вечером работа предстоит, и я не хочу тратить время на готовку.

До этого Джим был вялым и двигался через силу, так как непривычная работа очень его утомила. Но теперь мускулы его словно налились силой, и он поднял голову:

– А что за работа будет, а, Мак?

– Вот, слушай. Я сегодня рядом с Лондоном работал. Этот парень почти готов. На две трети он наш. Говорит, что может раскачать наших сезонников. И он знает парня, который вроде как сагитирует для нас другую группу. Они в большущем саду работают, самом крупном в округе – четыре тысячи акров яблоневого сада. Лондона так бесит это снижение платы, что он готов на все. А дружок его, что с Хантеровой плантации, зовется Дейкином. Мы туда вечером отправимся и с Дейкином переговорим.

– Так что ж, дело сдвинулось, по-твоему?

– Да, похоже.

Мак нырнул в один из темных дверных проемов и тут же появился опять с жестянкой сардин и батоном хлеба. Положив хлеб на ступеньку, он покрутил ключ жестянки, наворачивая на него крышку.

– Ты расспрашивал людей, как я тебя учил, а, Джим?

– Мне мало случаев представилось. Но со стариком Дэном я побеседовал.

Мак перестал крутить ключ.

– Господи, это еще зачем? На кой тебе понадобилось с ним беседовать?

– Мы на одном дереве оказались.

– Ну, так на другое перешел бы! Слушай, Джим, наши люди в большинстве своем тратят время зря. Смысл был бы молодняк в нашу веру обратить. А за стариков вроде этого твоего биться – игра не стоит свеч. Ни к чему это, разговаривать с ними – так они сами тебя в безнадежности всех усилий убедят. Весь запал свой они уже израсходовали. – Он снял крышку и поставил открытую жестянку перед собой. – Вот. Положи себе рыбки на хлеб. Лондон сейчас ужинает, но совсем скоро будет здесь. И мы поедем на его «фордике».

Джим вынул из кармана перочинный нож, отрезал ломоть хлеба и, положив на него три сардины, слегка вмяв их в хлеб и сбрызнув маслом из жестянки, прикрыл другим ломтем.

– Как девушка? – спросил он.

– Какая девушка?

– Ну, та, с ребенком которая.

– О, с ней все в порядке. Но ты, видно, думаешь, что я Господь Бог, как уверяет всех Лондон. Я признался ему, что никакой я не доктор, а он продолжает меня доком величать. Уж очень переоценивает мои заслуги. А знаешь, если девушку эту приодеть и накрасить как надо, она будет очень даже недурна. Сделай себе еще сэндвич.

Тем временем совсем стемнело. Большинство дверей закрылось, и тусклый отсвет зажженных в каморках огней лег на землю аккуратными светлыми квадратиками.

Мак жевал свой сэндвич.

– В жизни не видел столько страхолюдин в одном месте! Единственной хорошенькой в лагере тринадцать лет. Правда, ее уже наверняка какой-нибудь восемнадцатилетний обхаживает, но ведь и мне не пятьдесят…

– Нелегко тебе, видать, приходится без этого самого, – заметил Джим.

– Почему же без этого самого, черт побери! – хохотнул Мак. – У меня, как солнышко пригреет, в штанах так и свербит. Это уж как положено.

На небе показались звезды – яркие, крупные. Звезд было немного, но свет их в холодном ночном небе словно пронизывал острыми иголками. Из ближних каморок доносился многоголосый шум – он шел волнами, то поднимаясь, то стихая, иногда из многоголосья вырывался единичный выкрик.

Джим повернулся на шум:

– Что там происходит, Мак?

– В очко играют. Как выдалась минутка – тут же и начинают. Не знаю, на что вместо денег ставят. Может, на недельный заработок следующий. Так мало что останется от этого заработка, когда долг в лавке погасят. Сегодня там один парень две банки смеси изюмно-миндальной взял. Слопает вот вечером их разом, а к утру ему живот скрутит. Изголодались они, знаешь, по вкусному. Замечал, когда проголодаешься, что мысли без конца вокруг одного какого-нибудь блюда крутятся? Мне вот всегда пюре картофельное мерещится, и чтобы масло в нем так и плавилось! Наверное, этот парень сегодняшний о тушенке месяцами мечтал.

Вдоль фронтона здания двигался крупный мужчина, и падавший из окон свет то и дело освещал его фигуру, когда он проходил мимо.

– Вот и Лондон, – заметил Мак.

Мужчина вразвалку подошел к ним, нетерпеливо поведя плечами. Тонзура его в сравнении с черным ободком волос казалась очень белой.

– Я поел, – сказал Лондон. – Теперь в дорогу. Мой «форд» вон там стоит, сзади.

Он повернулся и направился туда, откуда появился. Мак и Джим последовали за ним. За бараком, уткнувшись в него носом, стоял «форд» модели «Т» – туристский, с откидным верхом. Сиденья его были обтрепаны, клеенка на них растрескалась до такой степени, что из щелей торчал конский волос. Лондон влез в машину и повернул ключ зажигания; раздался скрежет контактных прерывателей.