В аду повеяло прохладой - Страница 4

В Индустриальном институте была военная кафедра, поэтому обучение на сборах далось легко, и через месяц всем бывшим студентам было присвоено звание младшего лейтенанта. День присвоения звания получился менее праздничным, чем ожидалось, потому что уже рано утром все узнали, что их объединенный студенческий отряд распущен, а новоиспеченные младшие лейтенанты группами по два-три человека направляются в различные воюющие подразделения на линию обороны, растянувшуюся на тысячи километров вдоль западной границы. На место нового назначения на Украину они прибыли вдвоем: Сеймур и его однокурсник Зафар Зейналлы.

В институте Зафара привыкли называть Зефиром. Начиная с первого курса он всеми доступными ему средствами давал понять, что это ему не нравится, но ненавистное прозвище за ним закрепилось прочно. Зефиром окрестили его еще в детском саду, кличка вместе с ним проследовала в школу, а затем и в институт. Отличник Зафар был тихий воспитанный юноша с хорошими манерами. Он никогда не сквернословил и краснел, когда сокурсники при нем употребляли слова из уличного жаргона. Сокурсники увидели его рассвирепевшим всего один раз, в день его рождения. Перед началом лекции группа преподнесла ему подарок – большую коробку с зефиром, на коробке была сделана поздравительная надпись с поэтической цитатой: «Ночной эфир струит Зефир». Не обращая внимания на вошедшего преподавателя, Зафар вышвырнул коробку в окно, и, громко выкрикивая проклятия в адрес самой мерзкой группы института, выбежал из аудитории. Извиниться перед ним поручили Симе Гулиевой, с которой у него всегда были хорошие отношения.

– Зефирчик! – встретив Зафара в коридоре, начала Сима и тут же осеклась.

Сердито отмахнувшись от Симы, Зафар зашел к декану. По причине отсутствия внятного объяснения в деканате в переходе в другую группу Зафару было отказано. Избавился он от опостылевшей группы только благодаря вероломному нападению фашистской Германии на доверчивый Советский Союз.

После того как на полуторке они добрались до места назначения, Зафар обратился к Сеймуру с просьбой. Остановив его перед входом в здание комендатуры, он вкратце изложил суть дела – сказал, что без промедления, именно сейчас хочет покончить с прошлым, так так опасается, что унизительная для офицера кличка вместе с ним проникнет в ряды Красной Армии. Сеймур должен был обещать, впредь никогда не называть его Зефиром. Зафар был взволнован и говорил очень серьезно. Сеймур тут же дал торжественное обещание навсегда забыть о наличии в природе слова зефир, после чего они зашли в здание и предъявили там документы о своевременном прибытии на службу.

В один из осенних дней 1941 года полуголые Сеймур и Зафар, сдавшие одежду команде при дезинфекционной машине, терпеливо ждали, когда шипящий обжигающим паром агрегат выплюнет обработанные вещи. Горячая, насквозь прожаренная форма, надетая на чистое, вымытое под тепловатым душем тело, каждый раз, даже в лесу или в окопе, вызывала приятное ощущение уюта. Машина эта обычно приезжала на день-два, и к ней тут же выстраивалась очередь жаждущих чистоты. Одежда всего наличного состава стиралась и дезинфицировалась, после чего машина тут же уезжала в другие части. Однако на этот раз по всему было видно, что отправлять ее никто не собирается.

По причине неприбытия полевой кухни личному составу довольствие и в этот день было выдано сухим пайком. Сеймур и Зафар разломили брикеты пшенной каши, залили их крутым кипятком и прикрыли алюминиевые миски тарелками. Пайковые двадцатиграммовый кусочек масла и соль, добавленные в поспевшую горячую кашу, превращали ее на вкус изголодавшихся за сутки людей в изысканное блюдо. Кашу полагалось заедать сухарями из черного хлеба, но истинные гурманы предпочитали съедать их отдельно, на десерт, запивая это хрустящее лакомство компотом из сухофруктов. Обед подходил к концу друзья все еще молча пребывали в состоянии мрачного ничегонеделания. События в последнее время происходили невеселые, но говорить об этом не хотелось. Последнюю неделю на позициях ни разу не появлялась полуторка военно-полевой почты, и оказалось, что это даже хуже, чем отсутствие кухни. Из дома писем теперь никто не получал, а треугольники своих неотправленных писем бойцы постоянно носили при себе.

К приходу Глеба Харламова Сеймур и Зафар отнеслись спокойно. Все трое – в звании младшего лейтенанта, и поэтому появившегося на поляне Харламова они поприветствовали, не отдавая чести. Человек он был веселый и общительный, считался опытным офицером, много курил и, видимо, в связи с этим часто и надрывно кашлял. Бросать курить он не собирался, так как был убежден, что всем, кто вынужден постоянно заниматься усиленной умственной деятельностью, курение необходимо. Глеб Харламов в первые же дни войны ушел на фронт добровольцем со второго курса Сельскохозяйственной академии, и считалось, что он лучше всех разбирается в вопросах сельского хозяйства. Поэтому на улаживание хозяйственных проблем с местным населением полковое начальство обычно отправляло его.

– Отдыхаете?

– Ведем полемику, – объяснил Зафар, – можно сказать, научную. Вроде все ясно, а договориться не можем.

– Полемика – это хорошо, – похвалил Глеб. – О чем речь, в двух словах?

– Вопрос простой, – сказал Сеймур. – Короче говоря, как, по-твоему, водились ли у королевских мушкетеров вши?

Глеб тщательно растер о землю докуренную самокрутку и зашелся в затяжном приступе кашля, было видно, что он тянет время.

– Мнений у нас, в основном, два, – продолжил Сеймур. – Я, например, считаю, что, с учетом полевых условий, среди мушкетеров вшивые встречались сплошь и рядом.

– Тут ты ошибаешься, – голос Глеба, обрел привычную уверенность. – Подумай сам, мушкетеры были офицерами и кавалеристами. Верно? А у офицеров вшей быть не должно. Они все, как правило, ходят порознь. Я сам читал специальную инструкцию, там дословно сказано, что насекомые заводятся в условиях скопления людей в замкнутом пространстве. То есть в пехоте случаи завшивливания бывают, а у тех, кто не скапливается, например, у летчиков или у тех же кавалеристов вшей не должно быть. Всё ясно?

– Ясно, но нуждается в проверке, – с сомнением произнес Зафар.

– Это можно. На кону – махорка. В Дубках, в полутора километрах отсюда расквартирован кавалерийский полк. Давай сходим туда, и спросим там у любого кавалериста, есть ли у него вши, – предложил Глеб.

Сеймур неодобрительно покачала головой:

– Кавалеристы, они все нервные. Поэтому как спросите, бегите со всех ног, не дай бог, догонят, – посоветовал Сеймур. – Короче говоря, Зафар, не будь занудой, отдай махорку. Глеб победил.

Глеб был заядлым спорщиком, друзья постоянно придумывали для него новые поводы, и делалось это исключительно для увеселения души.

Теперь молчали все трое. Отчетливо был слышен звук мотора вконец обнаглевшего самолета-разведчика со свастикой на крыльях, второй раз пролетевшего без сопровождения на небольшой высоте.

– Не нравится мне все это, – оглянувшись по сторонам, сказал Глеб.

– Что именно?

– Всё не нравится.

– У меня в Баку приятель был, Элик Казиев, когда ему вокруг всё не нравилось, он обычно говорил: «Хаты нет, денег нет, кругом шашнадцать!» – вспомнил вдруг Зафар.

– Дурак набитый твой Эдик! – раздраженно произнес Глеб.

Сеймур внимательно посмотрел на Глеба:

– Плохое настроение?

– А ты не чувствуешь, что происходит?

– А что происходит?

– В том-то и дело, что ничего. В каждой роте половина состава, а то и меньше. Пополнения ждем не дождемся – где оно? То же самое с боеприпасами. В нагане четыре патрона, на сегодня это все мое вооружение. Радиосвязи нет, ни с кем связаться не можем. Сидим, как на острове. Немцы же нас голыми руками возьмут. Не пойму только, чего они ждут.

Зафар ждал, как отреагирует Сеймур. Сказанное Глебом уж очень сильно напоминало то, от чего чуть ли не ежедневно их предостерегал с плакатов суровый политрук, прижимающий к губам указательный палец: «Враг не дремлет!», или «Болтун находка для шпиона», или «Провокаторов за ушко на чистую воду!». Но Сеймур слушал Глеба, не возражая.