Узор на снегу - Страница 33

На будущее? У них нет общего будущего. Быстро, пока сердце не склонило Лилиан поверить в обратное, она сказала:

— Ты мог жениться из-за ребенка, но тем не менее был счастлив с ней.

— Временами был. — Немного подумав, Тимоти тряхнул головой. — Она созрела, для того чтобы остепениться, а у меня этого и в мыслях не было. Узнав, что Морин беременна, я взял высшую моральную планку и женился, но, к стыду своему, не по любви.

— Тем не менее ваш брак не распался.

— Нет. И знаешь почему? Потому что ее любви хватало на нас двоих. Она догадывалась о том, что я чувствую, и все же продолжала любить меня. — Тимоти изумленно покачал головой. — Не знаю, может быть, ее любовь была формой самоотречения, свойственного только женщинам, потому что в тебе я увидел то же качество: ты была так добра и великодушна со Стеф.

«Но между нами есть разница, любимый. В отличие от нее я хочу не только давать, но и брать!» — это были слова, которые она не произнесла бы ни за что на свете.

— Должно быть, она была какой-то особенной.

— Да. Сначала мы жили в убогой квартирке в Анкоридже и у нас почти не было денег, но она ни разу не пожаловалась.

— И однажды ты понял, что обрел в ее лице сокровище. — Лилиан видела по его глазам, что так и было. Со временем он полюбил Морин, потому что она была честной, хорошей и настоящей.

— Да. Она внесла стабильность в мою жизнь, и мы прожили несколько хороших лет, пока однажды все не кончилось, но мы никогда… — он повел плечами, ища точное, — не испытывали опьянения друг другом. Морин все понимала и не требовала от меня больше, чем я мог дать. И я научился жить с чувством вины за свой недостаток, потому что даже не предполагал, что когда-нибудь останусь один или испытаю такое влечение к другой женщине, какого не испытывал к ней. А потом я встретил тебя, и все вдруг полетело в тартарары.

Словно не чувствуя в себе сил завершить признание, Тимоти подошел к печке и взглянул на кофе.

— Думаю, скоро уже можно разливать. Сдобрить его капелькой бренди?

— Как хочешь. Снег еще идет?

— Нет. Тучи поднялись, когда я шел сюда. К утру они совсем рассеются.

Тимоти прочистил горло и уставился в чашку, испытывая, насколько могла видеть Лилиан, неловкость за свои мысли и самого себя. Наконец, стоя спиной к ней, он продолжил:

— До встречи с тобой я вряд ли понимал, как обманывал Морин. Я никогда не говорил, что люблю ее, когда мы… были вместе, когда сдержанность почти немыслима и страсть исторгает из мужчины истину. А перед тобой, которая так же не подходит мне, как Морин подходила, я готов был обнажить душу. Это ужаснуло меня, Лилиан, и устыдило, потому что я вдруг обнаружил, что хочу дать незнакомке то, чего никогда не мог дать своей жене. Вот поэтому-то… — Он снова откашлялся и бросил на Лилиан затравленный взгляд через плечо. — Что-нибудь из сказанного мной имеет хоть какой-нибудь смысл?

— Да, — печально сказала она. — Поэтому-то ты и просил у нее прощения, когда был близок со мной. Теперь мне понятно, Тимоти, и жаль, что тогда я так поспешно предположила худшее. Но еще больше мне жаль, что приходится подтвердить правоту твоих слов: я действительно не та женщина, которая тебе нужна.

— Забудь все, что я говорил раньше! Это какой-то идиот во мне по-своему пытался избежать ситуации, к которой боялся повернуться лицом. Правда заключается в том, что я люблю тебя и не могу позволить вот так просто уйти из моей жизни.

— Можешь, — с трудом проговорила она. — Потому что я совсем не та, за кого ты меня принимаешь. У меня есть секреты, Тимоти.

Тим повернулся к ней лицом.

— Что ты хочешь этим сказать? Что замужем за каким-то аристократом, слишком дряхлым, для того чтобы заниматься с тобой любовью, и поэтому решила изведать со мной, каково то, чего ты лишена?

— Я не замужем и не связана родственными узами с королевскими домами Европы. Да, у меня есть деньги, но я не богатая наследница. За исключением той малости, которую оставил мне старый друг, я все заработала сама. Мои драгоценности ненастоящие, и родилась я не с серебряной ложкой во рту, и училась не в частной школе, какие принято заканчивать юным леди.

— Если этим ты хочешь заставить меня изменить мнение о тебе, боюсь, это не сработает.

— Тогда, возможно, сработает это, — сказала Лилиан. — Мое детство прошло в трущобах, с матерью, которая не знала, как отвязаться от меня, когда приходили ее любовники, что случалось довольно часто. Я даже не знаю, кто мой отец. Не исключено, что и мать не знала этого. В детстве я часто ложилась спать голодной и ходила по улицам в лохмотьях.

— Но ты никогда не продавала себя, — сказал Тимоти, подходя и садясь рядом. — Я знаю, что ты никогда этого не делала, Лилиан. — Он приподнял пальцем ее подбородок, чтобы заставить посмотреть ему в глаза. — Я был первым и единственным мужчиной, который занимался любовью с тобой.

— Да, я не пала так низко. Вместо этого я рылась в мусорных корзинах богачей и таскала оттуда вещи, которые им больше не были нужны, чтобы продать затем на блошиных рынках. Обувь, больше не удовлетворявшую изысканным вкусам, разбитые вазы, порванные бусы, всякие мелкие старинные пустячки, которые реставрировала. Этим я зарабатывала ровно столько, чтобы хватило на хлеб, кусочек сыру и пару яблок, слишком помятых и потому забракованных другими покупателями.

— Боже правый! — хрипло воскликнул он. — Сколько же тебе было лет, когда пришлось заняться этим?

— Девять, десять… я точно не помню. Но я была достаточно взрослой, чтобы запомнить, каково это, когда у тебя ничего и никого нет. Достаточно взрослой, чтобы понимать, почему я слоняюсь ночью по улицам: моя мать не хотела, чтобы ее любовники знали, что у нее есть ребенок. Достаточно взрослой, чтобы узнавать запах дешевого вина, исходивший от нее, когда она наконец открывала дверь и впускала меня домой.

Тимоти отвел от нее взгляд и провел рукой по лицу, словно стирая образ, который она нарисовала. Словно стряхивая грязь, из которой она выпрыгнула и которой ненароком забрызгала его. А почему бы и нет? Зачем настоящему мужчине такая женщина, как она?

— И рядом не было никого, кто позаботился бы о тебе? — наконец тихо спросил он.

— Был. Один старичок, владелец небольшой антикварной лавочки. Мы познакомились, когда мне исполнилось двенадцать лет. Его звали Симон. Настоящий антиквариат был скорее его хобби, а зарабатывал он, продавая копии. Он научил меня отличать хорошую, качественную копию от дешевой подделки. Это может показаться простым различием в терминах, однако бывают фальшивки и бывают дешевки, и это не одно и то же. Я фальшивка, Тимоти, но никогда не была дешевкой. Симон научил меня и этому. Он говорил, что, если сам не ценишь себя высоко, не жди этого от других.

— Он был прав, — ласково заметил Тим.

— Да. Знаешь, я любила его. Он заменил мне и отца, и мать. Когда он умер, я испытала большее горе, чем на могиле женщины, давшей мне жизнь. И только после его смерти я узнала, как он любил меня. Симон оставил мне все — свою редкостную коллекцию, свою клиентуру и такую уйму денег, которую я даже представить себе тогда не могла. Он всегда казался мне человеком с очень скромными запросами, но оказалось, что он очень мудро вкладывал свои деньги. И завещал их мне с единственным условием: я должна была научиться всему, что сможет превратить меня в настоящую леди и дать пропуск в высшее общество. Что я и сделала за год с небольшим, когда мне было восемнадцать.

Тимоти ничего не говорил. Он просто смотрел на нее. Смотрел как человек, только что очнувшийся от комы и не понимающий, кто он и на каком свете. Она отпила кофе и откусила кусочек сыру, чтобы дать ему время переварить услышанное. Теперь, высказавшись, Лилиан испытывала странное спокойствие.

Спустя некоторое время Тимоти встал и подбросил в печь полено.

— А потом? — спросил он, видимо довольный тем, что оказался настолько далеко от нее, насколько позволяли размеры крохотной хижины.