Узник - Страница 1

У сильного всегда бессильный виноват:

Тому в Истории мы тьму примеров слышим,

Но мы Истории не пишем;

А вот о том как в Баснях говорят…*

(*Отрывок из басни «Волк и ягненок»).

В году 365 дней, из них 180 пасмурных, 90 дождливых, 50 снежных и лишь 45 солнечных. Такова статистика погоды моего города за прошедший год. Возможно, именно она приводит к ежегодному оттоку молодежи из всеми забытого городка. Молодому человеку сложно жить в условиях вечной серости и сырости, ему хочется солнца и тепла, которых наш город не способен ему дать. После окончания школы все уезжают. Не обязательно в столицу, но обязательно куда-нибудь на юг, за тысячи километров отсюда, чтобы, наконец, отогреть свою душу. Назад никто не возвращается. Никогда. Город, число населения которого составляет всего лишь две тысячи семьсот девяносто три человека, из последних сил дышит своими уставшими легкими, доживая свои последние, грядущие несколько десятилетий.

После окончания школы я хотела поступить в столицу, которая находится в восьми ста километрах от этой беспросветной серости, в один из лучших университетов страны, на биологический факультет кафедры ботаники. Для того, чтобы покинуть город, мне нужно было сдать три экзамена: язык, биологию и химию. Я собиралась преодолеть этот трамплин и могла бы сделать это с легкостью, вот только вовремя остановилась.

У меня не было ни братьев, ни сестер, однако я не жалела об этом, что обычно свойственно большинству единственных детей в семье. До определенного момента я даже не задумывалась об этом, но, когда наступает полное одиночество, ты начинаешь думать о многих вещах, которым раньше не придавал значение. Раньше я думала, что полное одиночество присуще только людям, прожившим более полувека, чья голова устлана белёсой сединой, а лицо покрыто тонкими нитями морщин, отражающих историю их жизней. И когда в самом начале своей жизни я столкнулась с тем, что, как прежде я считала, могло меня ожидать лишь спустя полвека, я оказалась в растерянности, что, как я сейчас думаю, было глупо, ведь я всегда была наполовину одинока.

Своих родителей я слишком плохо помню. До сих пор не забыть их окончательно мне помогали только изображения на старых, серых фотокарточках. В фотоальбоме есть одно крупное цветное фото, по которому можно воспроизвести в памяти голубые глаза отца и пышные каштановые волосы матери, однако я всё чаще ловлю себя на мысли о том, что мои воспоминания о родителях больше напоминают серый калейдоскоп, который я наполняю несуществующими в прошлой жизни красками.

Мой отец был родом из этого города, мать же была из глухой деревни, расположенной в трех ста километрах к востоку отсюда. Они познакомились в столице, когда отцу было двадцать шесть, а матери должен был исполниться двадцать первый год.

За пару лет до знакомства с моей матерью, отец окончил медицинский университет с красным дипломом, что помогло ему закрепиться в столице – в одной из городских поликлиник он занял должность кардиолога. Он снимал небольшую, старую, двухкомнатную квартиру возле железнодорожного вокзала, звуки которого так сильно впечатались в мои детские воспоминания, что я до сих пор их отчетливо помню. Моя мать должна была стать медсестрой и, придя на практику в ту самую поликлинику, в которой уже работал мой отец, она познакомилась с нейрохирургом и кардиологом. В итоге, из двух молодых людей она выбрала того, кто был постарше, и, спустя год, влюбленные поженились.

По неизвестной причине у молодой пары долго не получалось завести ребенка. Лишь спустя пять лет, когда моему отцу было тридцать два, а матери двадцать семь, двадцать девятого сентября родилась я. Имя ребенку достаточно долго не могли придумать и лишь по истечению месяца после моего рождения меня зарегистрировали под именем Камилла Тамм. Назвать ребенка в честь целебного растения было вполне логично, так как после пяти лет бесплодия цветок всё же появился на свет. С фамилией же всё немного сложнее. По отцовской линии мой прапрадед был эстонцем, так что моя фамилия имела эстонские корни. Как позже я узнала от своей тётки – «tamm», с эстонского дословно переводится как «дуб».

Однажды, когда мне было два года от роду, мои родители не вернулись домой. Двое суток я провела в пустой квартире, ожидая прихода семьи, но вместо этого дверь взломали незнакомые мне люди и, вошедший в квартиру мужчина средних лет, вынес меня на руках из коридора, в который я больше никогда не возвращалась. Позже я узнала, что мои родители не смогут меня забрать и мне придется уехать с женщиной, которую я впервые видела. Лишь спустя несколько лет я узнала, что эта женщина приходится старшей сестрой моего отца. На момент нашей встречи ей было сорок четыре года.

На следующий день после знакомства со своей опекуншей, мы сели на поезд и, спустя двое суток, ранним, солнечным, весенним утром, мы оказались в провинциальном городке – родине детства моего отца. В городе из Таммов осталась только моя попечительница, которая сменила свою девичью фамилию более двадцати лет назад, и к ней присоединилась я.

Обычно люди, живущие под одной крышей достаточно долгое время, привязываются друг к другу. Особенно склонны к образованию подобному роду уз, казалось бы, одинокие женщины и осиротевшие девочки, состоящие в кровной связи. Но ничего подобного с нами не произошло. Нельзя сказать, что моя тетка была ко мне холодна, но и теплоты она ко мне не испытывала. Мы словно всю жизнь держались друг от друга на определенной дистанции, которая никого из нас не смущала и, со временем, даже начала облегчать нам жизни – я могла гулять допоздна, зная, что обо мне никто не беспокоится, рано научилась готовить себе завтраки, мне не задавали лишних вопросов и не отчитывали за недоеденный ужин, а я, в свою очередь, не нарушала тишины, в которой по вечерам нуждалась моя сожительница, не просила покупать мне игрушек, которые были мне не нужны, и не требовала к себе повышенного внимания. Позже я осознала, что подобное безразличие со стороны единственного взрослого человека в моей жизни могло развить во мне отрицательные качества, ведь, когда ребенок осознает, что за ним не наблюдают и он лишен ежедневного процента контроля, он может позволить себе всё в плане поведения. А всё – это слишком много для формирующегося, неустойчивого мира подростка. Однако, каким-то чудом, я смогла пройти по краю пропасти безразличия. Будучи предоставленной самой себе, я увлеклась окружающей меня средой. Город, в котором мне предстояло жить, был расположен в холмистой лесной местности и тот факт, что мой дом был последним на улице, и располагался на границе с лесом, мне сильно облегчал жизнь. После занятий в школе и почти все выходные я проводила неподалёку в лесу, и чем взрослее я становилась, тем дальше от дома меня уводили тропинки.

С детства я полюбила уединение, хотя всегда осознавала его тонкую грань с одиночеством, которую боялась перейти и, отчасти именно из-за этой боязни, друзья у меня были. В основном они были старше меня, реже моими ровесниками, поэтому я быстро лишилась близкого общения с ними, каждый год, после выпускных в школе, теряя каждого из них по одному. Переписки в социальных сетях становились всё реже и, хоть мы и оставались друзьями, близость, передающаяся через рукопожатие, и терпкость от слов, разливающихся во рту, исчезали. Оставались только чёрные буквы, на белом фоне монитора, от людей, которые проживали свои жизни за сотни километров от моей.

Ещё совсем недавно я тоже хотела поступить в университет, но желания вырваться из этого города, как у всех моих знакомых, у меня определенно не было. Сейчас, задумываясь о том, почему я решила уехать именно в столицу, я не могу ответить себе на этот вопрос. Ведь можно было ограничиться и городом, который находится всего в восьмидесяти километрах к югу отсюда – в нём также можно было поступить на биологический факультет – но я выбрала столицу. Наверное, я решила, что если и стоит порывать с этим городом, тогда окончательно – уехать в самую дальнюю точку, на самый юг, в самый лучший университет.