Уже и больные замуж повыходили - Страница 6

Посидели они долгехонько в «Сказке», Саня нанял частника, тот их чертом к подъезду домчал. Галантный супруг выскочил, переднюю дверку с поклоном открыл, Ленка оттуда долго выбирается, чтоб весь дом видел: совет да любовь. Кумовы, понятное дело, тоже к окну прилипли. Санька Ленке руку подал, и они важно, с розовым кустом, в подъезд вплыли.

– Видал? – толкнула Варя под бок Никанорыча. – Учись интеллигентному обхождению. Всю жизнь я с тобой прожила, хоть бы раз ты меня так в дом завел!

Покорный Никанорыч только вздохнул тяжко. Жена пилит – муж крепчает...

Через мужиков, а именно через Петю Булякина, и пошла вся Люсина жизнь наперекосяк. И Люся свой горький опыт не скрывает (она человек откровенный), а несет в массы. Встретила знакомую в очереди – платили за телефон, та ей: «Ой, Света моя замуж собралась. Боря еще учится, но не буду перебивать, пусть молодые семью создают, гнездышко вьют!»

Люся сразу ее остудила:

– А жить они где будут?

– У нас пока... Где ж еще... Снимать – дорого, оба студенты...

– Вы что ж, его и прописывать собрались?! – Люся даже вскрикнула от такой глупости.

– А как же, – потупила взор знакомая.

– Да он в семью втереться хочет! – вскипела Люся. – Жизни не знаете! Где вы его нашли? Из хутора какого приехал? (Кипряны – город небольшой, а все ж таки не деревня спитая, депрессивная.) Мужики – это аферисты, так и шнырют, к кому пристроиться. Оберет вас и ноги вытрет. Попомни мои слова – нынче мужиков нет, есть коты помойные! Вон у меня...

Тут Люся хотела перейти к примерам из личной жизни, но утренняя бодрая очередь (в Кипрянах народ встает рано) зашумела как бор в непогоду. «Правильно говорит!», «Ой, ну не все ж такие. Вон, у меня дочка вышла, слава богу, нормальный парень!», «Повезло... Исключение... Инопланетянин...», «Они сбегаются и разбегаются, а родителям беда», «И так можно пожить, без прописки», «Дураков нынче нету, за так он тебе и стакан воды не подаст», «Мужик не перетрудится, где можно, на бабе выедет»... Очередь немалая – человек пятнадцать (в Кипрянах любят мелкие клерки копить народ у окошек – а как еще власть свою покажешь?), и почти вся – женская. И лишь в самом хвосте один мужичонка затерся – маленький, дробненький (сразу видно – подкаблучник). Костюмишко на нем заношенный, штаненки коротковатые – небось после стирки сели. На носу очечки. Когда бабья буча началась, он голову в плечи втянул, глазенками – зырк, зырк! А че, в Кипрянах народ горячий, в выражениях не стесняется. И в жестах, кстати, тоже – такое тебе, в случае чего, могут показать! Не скоро забудешь...Возмущенная Люся ехала домой на маршрутке. Между прочим, в женском окружении – только водитель был мужчина, а кругом – бабье. А водитель после сбора денег включил песни про тюремную жизнь – вот вам и вся романтика, вроде бы как пассажирки – подельницы. И никто не вякнул – девицы молодые уши плеерами залепили, женщины постарше, предпенсионные, насупились. Ну Люся и тут не стерпела: «Мужчина-а-а! Если вы мужчина, конечно-а-а. Мне ваши песни не нравятся, я матов за свою жизнь и так наслушалась. Мне за свои деньги что-нибудь покультурней включите!» Водитель забухтел себе под нос, но музыку убрал. Дальше в гнетущей тишине поехали. Видишь как, обиделся! Им, даже и нашкодившим, подавай ласку и расположение. А за что, спрашивается?!

А у Люси почему было такое настроение раздраженное? Из-за бывшего мужа, Пети Булякина. Три года назад он ее бросил, нашел лучшую – Марину-фельдшерицу. Ой, ну суды эти, рассуды, пересуды – позорище страшное, лучше и не вспоминать. И что обидно – ушел Петя в соседний дом – окна в окна жили. Марина, между прочим, на два года его старше. Петя выдал Люсе, когда они разводились: «Я с ней за одну ночь испытал больше, чем с тобой за девятнадцать лет!» Черт-те что уж она с ним делала! А Люся ему говорила: «Погоди! Знаем мы, чем такая любовь кончается!» – И показывала ему знаменитые кипрянские жесты.

Как в воду глядела – Марина с него высосала все и выгнала. Первый год Петя купил ей мягкий уголок, второй – телевизор, третий – кухню польскую, и все это время неродному сыну хату за городом обкладывал кирпичом и газ подводил (а свои дети – побоку).А как сделал все, она ему сказала: «Пока!» Тем более, что Петя че-то расщедрился и дочери отвалил денег на подготовительные курсы. Марина его и выгнала, а соседкам объясняла: «Зачем он мне нужен, все из дому несет! На какой ляд?»

Вот тебе и одна ночь! Петя – мужик работящий, но напивается смертельно – в Люсину бытность и на улицах валялся, и шапку с него спящего снимали, и штаны, и ботинки. Кому это понравится?! Дура Люся терпела девятнадцать лет, а Марина-искусница – три года.

Хорошо, хватило у премудрого ума сразу после развода отсуженные у Люси деньги вложить в новострой. Марина его выгнала, а тут и дом сдали. Хоть свой угол есть, а то бы назад пришел! Люсе такого счастья не надо – отвыкла, никто нервы не треплет.

А все же жалко его – какой-никакой, а детям отец. Люся посылала сына (дочь на учебе, в области): «Пойди глянь, как он там!» Булякинская порода, набычился и не пошел – упертый! Ладно, взяла Шурку-куму и двинули они к Пете в гости, на новоселье. Одна Люся не пошла, чтобы не болтали – вот, мол, Марина выгнала, пошла подбирать. Так, из интереса, из сочувствия решила сходить.

Пришли. Дом новый, одни стены, кое у кого и двери есть. Петя, конечно, выпивши был. Сразу стал в позу: «Явились? А я вас угощать не собираюсь». (А чем угощать?! Кругом один цемент, спит на досках. Окно расплющенными картонными ящиками прикрыто.)

Шурка, как услыхала такие речи, за сердце схватилась:

– Петя, Петя, мы ж не за этим пришли!

А Люся горько добавила:– До чего ты дошел! У меня в подвале лучше, чем у тебя в квартире!..

Ну, тут Петя стал молча угощение на «стол» (еще один картонный ящик) собирать. Выставил водку, минералку и стаканчик пластиковый – один на троих. Холодильник у него стоит (старый, «Саратов»). Достал из него колбасы и ровно три кусочка отрезал.

Люся прям чуть не заплакала, когда всю эту роскошь увидела:

– Пошли домой, я тебя хоть чаем напою...

А Петя стал в позу:

– Зачем? У меня все есть! – И показал на грязную поллитровую баночку, а в ней кипятильник маленький.

Тут Люся не сдержалась от упреков:

– Со мной, «плохой» (слово было другое, непечатное), ты за три года машину купил, а с хорошей Маринкой и на телевизор не скопил! Спишь на чехлах для «Жигулей», которые я своими руками шила... Эх, ты! Я тебя по-человечески приглашаю, пошли, хоть поешь, в порядок себя приведешь – ты ж на бомжа похож! Детям за тебя стыдно. А для других целей, запомни, ты мне давно не нужен, я тобою брезгую...

Но Петя надулся и никуда не пошел. Ну, гордый. Он же, дурак, еще и Шуркиному мужу, Ильичу, дал по пьянке слово, что к Люсе больше не вернется. Хотя Ильич может и набрехать, и специально подбить Петю на такое дело: двуличный человек, везде выгоду ищет. У него и жена, и любовница, и за Люсей он давно бегает и ухаживает. А че, очень удобно для свиданий – квартиры на соседних этажах! Звонит Ильич Люсе как-то по телефону:

– Кума, помираю, сердце схватило!

Люся, отзывчивая дура, прибежала, а он лежит на животе, стонет, лицо красное. Она ему сразу накапала валокордина (с собой принесла), а он:

– Не буду я это вонючее лекарство пить!..

Люся давай подруге звонить, чтобы спросить, нет ли у нее нитроглицерина. Только она трубку подняла, Ильич как вскочит, как кинется к ней:

– Ты – моя «скорая помощь», никаких лекарств больше не надо! Все равно нам с тобой вместе доживать!

Люся многое в жизни повидала, но тут просто обалдела:

– Да у тебя ж Шурка есть, друг любезный!..

– Ага, вот видишь, ты меня уже ревнуешь!..

– Сто лет ты мне нужен!..

Ну и пошла потеха – еле вырвалась от «больного», мужик он крепкий, силы много, жаром так и пышет. Дури много – куда девать?! И Шурке теперь в глаза стыдно смотреть – вроде и не виновата ни в чем, но если Ильич ей скажет что (а он такой, с него станется!), поди, отмойся!..